tapirr

Священник Георгий Чистяков
«Путь, что ведёт нас к Богу»

ХРИСТИАНСКИЕ ПОДВИЖНИКИ XX ВЕКА

 
Шарль де Фуко

Мы живем в эпоху рубежа, в эпоху действительно огромного исторического рубежа и перелома. Мы ино­гда это понимаем, чаще все-таки мы это забываем, но тем не менее это так. Подводить итог тысячелетию, на­верное, рано. Я думаю, что это сумеют сделать те наши правнуки, которые будут жить в конце XXI века. Наверное, тогда, когда уйдет тысячелетие в прошлое хотя бы на шестьдесят-семьдесят лет, станет ясным абрис тысячелетия - хотя бы сколько-то. Но сегодня можно начать подводить хотя бы предварительные, но все-таки итоги XX веку.

Понятно, что XX в. - это эпоха огромных потрясе­ний. Это эпоха катастроф, которые по-французски мы бы назвали словом massacre. Я, увы, не знаю адекватного русского слова. Это не массовое убийство, это нечто большее - человеческая «мясорубка», наверное, так. Итак, XX век - действительно, это эпоха страшной че­ловеческой «мясорубки». Это эпоха резни армян в 1915 г., это эпоха ГУЛага, который унес миллионы че­ловеческих жизней самых разных людей - верующих и неверующих, молодых и старых, всемирно знамени­тых и самых простых и никому не известных, кроме ближайших родственников. Страшно читать те рас­стрельные списки, которые публиковались в одно вре­мя «Вечерней Москвой» и другими газетами. Страшно читать солженицынский «Архипелаг ГУЛаг». Еще страшнее читать списки тех, кто похоронен на так на­зываемом Бутовском полигоне: здесь есть и всемирно известные ученые, и иерархи, даже святые, как, напри­мер, митрополит Серафим Санкт-Петербургский. Но здесь есть и простые люди: бухгалтеры и счетоводы, из­возчики и т.д. - все, все попадали в эту «мясорубку», без всякого различия. XX век - это век и еще одной «мясо­рубки», «мясорубки» гитлеровской. Это век Майданека, Освенцима и Бухенвальда. Это век массового уничтоже­ния евреев, народов Восточной Европы и немцев в том числе. XX век - это век распространившегося по всей планете терроризма. И вообще, когда обо всем этом по­думаешь, иногда приходит в голову мысль, что не было в истории века страшнее. Это век Хиросимы, это век Чернобыля, в конце концов.

* * *

Но XX век - это в то же самое время век удивительно чистых и удивительно ярких людей. Людей, которые су­мели жить поверх барьеров: поверх барьеров госу­дарств, наций, вероисповеданий. Людей, которые суме­ли самой своей жизнью показать, что апостол Иоанн Богослов был абсолютно прав, когда сказал, что «Бог есть любовь» (1 Ин 4:16).

Прежде всего, это Шарль де Фуко. Французский офи­цер, ставший сначала монахом, а затем священником, бросивший всё и уехавший в африканскую пустыню, что­бы жить в полном одиночестве среди людей другой расы, другого языка, другой веры. Чтобы быть среди них свиде­телем о Христе не словами, а самой своей жизнью. Одинокий служитель Бога любви. Даже представить себе сегодня невозможно, как жил Шарль де Фуко: далеко в пу­стыне, где никто вокруг него не знал французского язы­ка, где не было рядом ни одного христианина.

Он рассказывает в письмах, которые писал регулярно, а потом отправлял во Францию друзьям и родным, о том, что иногда, бывало, по несколько месяцев он не мог со­вершить литургию, совершить обедню, потому что не было поблизости ни одного христианина, который бы мог вместе с ним участвовать в совершении таинства. Затем, когда случайно какой-нибудь французский чинов­ник забредал в те места, где жил Шарль де Фуко, они вме­сте молились: уже вдвоем совершать литургию можно. «Там, где двое или трое собраны во имя Мое, там Я по­среди вас», - говорит Сам Христос в Евангелии (ср. Мф 18:20). И затем снова месяцы такой необычайной жизни в пустыни. Шарль де Фуко жил один и не один од­новременно. Да, физически он был один; да, психологи­чески он, может, часто был в одиночестве - но с ним был Христос, с ним был Бог, с ним была вся полнота Церкви, и с ним были его друзья, туареги. Люди другой расы и дру­гой веры, но увидевшие в своем белом друге именно лю­бовь, которую несет людям Бог.

Так проходили годы. В начале Первой мировой вой­ны брат Шарль был убит случайно забредшими сюда людьми из другого племени, которые думали найти в его хижине оружие. Конечно, никакого оружия там не было...

Вот, мне кажется, что первым человеком XX столетия был именно он, брат Шарль. Ученый, педагог, писатель и по-своему поэт, автор потрясающих комментариев к Священному Писанию и размышлений над его тек­стом, в прошлом офицер, и тоже, как говорят, блестя­щий, великий аскет и подвижник, человек любви, чело­век, который сумел рассказать людям о Христе не слова­ми, а самой жизнью; человек, который умер как мученик.

Он - в то время, когда, по словам А. Ахматовой, начи­нался не календарный, а настоящий XX век, - стал пер­вым представителем этого нового столетия.

* * *

А вслед за ним идет мать Мария (Скобцова) - поэтес­са, философ и ученый, автор нескольких поэтических книг, автор блестящих философских очерков, автор многих книг и вообще одна из самых блестящих пред­ставительниц интеллектуальной эмиграции.

В русской эмиграции в Париже мать Мария становит­ся монахиней, надевает апостольник и начинает слу­жить тем, кому плохо. Она создает и ночлежные дома, и столовые для бедных, уже старых и больных русских людей в Париже. Попадают в эти дома и русские, и не русские. Она, не имея никаких средств для финансиро­вания, находит какие-то способы для того, чтобы соби­рать продукты, варить обеды и кормить этих людей, ко­торые иначе бы умерли с голоду. В конце дня она при­ходит на парижские рынки с большим мешком, и торговцы отдают ей что-то - кто что может. Однажды мне пришлось разговаривать в Париже с одним старым жителем Монмартра, который на рубеже 30-40-х гг. тор­говал в «чреве Парижа». Он сказал: «Я знал русскую мо­нахиню, которая приходила на рынок с мешком. Иногда мы ей давали какую-то еду для ее подопечных».

Мать Мария сумела прожить жизнью, очень похожей на жизнь брата Шарля, но только в условиях большого города, в условиях, когда русские эмигранты начали ста­реть и болеть, а затем началась война. Православная в католическом Париже, тоже немолодая и больная, чу­довищно близорукая, без очков терявшая способность найти дорогу даже в тех местах, которые были ей знако­мы, она была самой смелой, самой сильной только по одной причине: потому что с ней был Бог. «Сила Моя в немощи совершается» (ср. 2 Кор 12:9), - сказал Господь апостолу Павлу. На примере матери Марии (Скобцовой) эти слова иллюстрируются как нельзя лучше.

Война, массовые аресты среди евреев. Именно им на­чинает служить мать Мария, тайно проникая на париж­ский велодром, превращенный в концентрационный лагерь, и пронося туда воду и еду для детей. За это ее аре­стовывают, за это отправляют ее в конце концов в газо­вую камеру накануне Пасхи Христовой. Вот еще один человек XX века, вот еще одна биография, рассказанная пусть до предела кратко. Именно с этими людьми, имен­но с их опытом входим мы в следующий XXI век, входим мы в следующее третье тысячелетие.

Эдит Штайн - философ, профессор, автор книг и ста­тей, молодая ученая леди. Еврейка по национальности, в ранней юности расставшаяся с верой отцов, ставшая агностиком, - она открывает для себя Бога через хри­стианский, католический опыт святой Терезы, становится монахиней-кармелиткой и умирает в фашистском концлагере.

Отец Таврион - православный архимандрит, прошед­ший через сталинский ГУЛаг, вкусивший там все, что можно было вкусить от этих бед и несчастий; человек удивительно солнечной и радостной веры; человек, бла­годаря которому в православие пришли сотни и сотни людей в 50-60-е, на рубеже 70-х годов, - еще один из са­мых светлых людей XX века.

Отец Александр Мень - проповедник, священник, богослов, великий катехизатор. Надо сказать, что каж­дый из них - и отец Таврион, и Эдит Штайн, и отец Александр Мень, и мать Мария (Скобцова) - так же, как и мать Тереза из Калькутты, оставались верны тому пути, который избрали, оставались абсолютно верны своему исповеданию. И вместе с тем это были люди, ко­торые жили поверх барьеров. Это были люди, которые трудились для всего человечества, хотя не всегда заду­мывались и не всегда догадывались об этом.

Надо сказать, что у отца Тавриона и отца Александра Меня был московский предшественник - отец Алексий Мечёв. Вот еще один из граждан XX столетия. Глубоко погруженный в церковную жизнь православный свя­щенник, он на исповеди выслушивал всех, не делая ни­какой разницы между верующими и неверующими, хри­стианами и нехристианами, православными и неправо­славными людьми. Он был открыт всем - а быть более верным православной вере, чем он был, наверное, очень трудно. В условиях большого города - а Москва все-таки даже в начале века была очень большим горо­дом - отец Алексий Мечёв жил подобно брату Шарлю де Фуко. Проповеди его сохранились, но, в общем, в них ничего особенного не найдешь: проповедовал он не словами, а самой жизнью.

* * *

Приближаясь к концу XX века, я хотел бы назвать еще только два имени людей, уже принадлежащих к самому старшему на сегодняшний день поколению - это Иоанн Павел II и митрополит Антоний (Сурожский). И опять- таки и про одного, и про другого можно сказать, что они верны своему исповеданию, но оба открыты всем. Неустанный паломник, Иоанн Павел II бывает во всех странах - христианских, мусульманских, в странах, ко­торые исповедуют другие религии: в Индии, в Японии и т.д. Иоанн Павел II везде появляется как вестник мира, как вестник любви, как вестник того, что, несмотря на множество различий, что-то есть в людях такое, что их объединяет в одно единое целое. Его служение... - оно тоже выходит за рамки слов. Потом начинаешь задумы­ваться о том, что главные слова уже сказаны, сейчас дело не в словах - в действиях, в самой жизни, в какой- то сердцевине жизни.

Митрополит Антоний - старый православный архиерей в центре англиканского мира, в Лондоне, где пра­вославных очень немного (кажется, не больше тысячи человек в самом Лондоне и около тысячи человек по Великобритании; теперь их стало немножко больше за счет тех, кто переселился в Англию за последние годы из России, но все равно очень немного) - и тем не менее он известен всему миру! И тем не менее его книги пере­ведены и на французский, и на итальянский, и на другие языки. Я купил несколько книжек митрополита Антония в итальянском переводе прямо в центре Рима, подарил нескольким своим друзьям - и сразу же, буквально через два дня, услышал от них: вот что надо читать! Вот, где действительно верный путь молитвы! Доктор чуть ли не всех университетов Англии bienvenu, всегда радостно ожидаемый брат в Тэзе, митрополит Антоний при этом остается до предела верен своему пути. Это православ­ный архиерей, это вовсе не создатель какой-то новой сверхрелигии или пострелигии. То же самое можно ска­зать об Иоанне Павле II, об отце Таврионе, о матери Марии, отце Шарле де Фуко, об Эдит Штайн, об отце Александре Мене, об отце Алексии Мечёве.

Но все они действуют поверх барьеров, удивитель­ным образом преодолевая эти барьеры, несмотря на страшные препятствия. А препятствиями этими явля­ются и война, и массовые убийства, и политические события (в частности, революция, тоталитарный режим), и возраст, и болезни, и неприятие многими христианства. Потому что мы ведь знаем, что на белом свете есть очень много людей, которые не приемлют никаких разговоров о христианстве даже, и тем не менее они прини­мают этих людей - тех, кем может по праву гордиться наше столетие, с кем раз и навсегда связана история именно XX столетия и его духовности. Тех, кто и для бу­дущего будут вестниками из XX века. Вот что меня по­ражает: все эти люди принимались и принимаются дале­ко за пределами их конфессионального мира и христи­анского мира в целом, несмотря на то, что они во всем абсолютно верны своему исповеданию.

Когда говоришь о них, то сразу приходит на ум еще одна фигура - Хьюлетт Джонсон. Был такой англикан­ский священник (наверное, надо сказать: печально зна­менитый), который пытался примирить христианство с марксизмом-ленинизмом, который пытался помирить­ся с коммунистами, доказывая, что Иисус Христос был предтечей именно этой идеологии и т.д. И ничего у не­го не получилось. На Западе над ним смеялись как над «красным», в Советском Союзе, хотя дали ему Ленин­скую премию, но смеялись над ним как над верующим. А теперь, когда открываешь написанные им брошюры и книги, то там не находишь ни одного живого слова - все какая-то агитка. Человек сознательно шел на ком­промисс, думая, что путем компромисса можно продви­нуться вперед в духовном плане, можно преодолеть ба­рьеры. И ничего у него не получилось. А вот те, о ком мы сейчас говорили, ни на какие компромиссы никогда не шли и пойти не могли. И тем не менее у них получи­лось все, они оказались действительно способными на преодоление барьеров, способными служить человече­ству без какого бы то ни было исключения, способными быть принятыми всеми - именно в силу своей верности Тому, Кто их избрал, - Христу.

* * *

Мне кажется, что надо говорить о XX веке в разных планах. Мы говорили о подвижниках, о личностях в хри­стианстве XX века. Впереди еще один вопрос: а каково оно, христианство XX века? Что прояснилось в духов­ной жизни христиан именно в течение XX столетия? Что мы открыли и что, может быть, утратили? На заре XX века Владимир Иванович Вернадский, замечатель­ный ученый и настоящий философ, писал, что именно сейчас открывается суть христианства, - и в общем был прав, и об этом стоит поговорить.

Мне кажется, надо говорить и о писателях XX столе­тия, причем иногда беря отдельное произведение кого- то из авторов нашего века, а иногда говоря о всех сразу, пытаясь осмыслить место всех больших писателей в на­шем веке. Если хотите, выделить десять самых значи­мых писателей нашего столетия, десять имен из числа всех остальных, книги которых можно было бы унести с собою в рюкзаке в XXI век, для того чтобы давать чи­тать их людям следующего столетия, для того чтобы они не были утрачены, потеряны, забыты. Кто эти десять писателей? Давайте подумаем об этом.

А композиторы нашего столетия? Наверное, тоже надо выделить 10-12 человек из огромного числа замечатель­ных композиторов. Достаточно вспомнить Рихарда Штрауса, Рахманинова, Хиндемита, Дариуса Мийо, Равеля. Достаточно вспомнить Шнитке, Эдисона Денисова, Шостаковича и Прокофьева. А скольких я еще не назвал! Я не назвал еще имя Бенджамина Бриттена, я не вспомнил еще о Скрябине и т.д. Так вот, давайте по­пытаемся из числа этих великих композиторов нашего века выделить десять и понять, что их творения нам надо взять с собой в следующее тысячелетие.

А философы? Это совершенно особая тема, потому что XX век - это и век русской религиозной философии, это век отцов Сергия Булгакова и Павла Флоренского, это век Федотова, Вышеславцева, это век Бердяева, это век Франка, Льва Шестова и многих-многих других фи­лософов на Руси, в большинстве своем затем трудивших­ся в эмиграции. Исключение составляет Лосев, Алексей Фёдорович Лосев, который сумел остаться здесь и ос­таться философом - тоже особая жизнь, особая про­грамма, особый путь. А я не назвал еще ни одного имени из числа французских философов, американских, ан­глийских. Давайте назовем одного Жака Маритэна, но ведь сколько есть еще удивительных мыслителей! А ис­панских? - Ортега и Унамуно.

Я не сказал еще ничего о политиках - а на самом деле XX век - это эпоха очень больших политиков и людей, заговоривших о нравственности в политике, о нрав­ственности в общественной жизни. Все-таки это эпоха Ганди и Сахарова. Давайте размышлять на эту тему.

Полностью здесь