tapirr

О феномене, на который обратила внимание инокиня Мария, и теперь часто приходится слышать от верующих людей, сетующих на то, что постом, в дни Святой Четыредесятницы и Страстной недели, они чувствовали в себе и силы, и бодрость, и какой-то внутренний подъём. Действительно, пост - это время напряженного труда. Именно поэтому, продолжают они, в эти недели удалось немало сделать и, главное, почувствовать близость Божию, а теперь, в дни Святой Пасхи, на смену этому подъему пришла какая-то вялость, расслабленность и "размагниченность". Так или иначе, разумеется, в разных словах, но об этом "пасхальном синдроме" говорят почти все.

"Нам ближе покаяние", - ответил на вопрос Марии о.Алексий. И не только в силу нашей греховности, но и по той причине, что покаяние всегда, как любил говорить о. Алексий Мечев, ставит нас лицом к лицу с задачами не всегда простыми, но во всех случаях жизни предельно ясными. Покаяние - это всегда работа. Преодоление лени, освобождение от разного рода навязчивых мыслей и страхов, что живут внутри нашего "я". Обуздание всякой страсти - зависти, злобы, ненависти, вожделения и так далее.

Кроме всего прочего, покаяние неминуемо выливается в просто честную работу, которую каждый из нас выполняет среди коллег и друзей, дома и на службе. И последнее: всё, что требуется от нас при покаянии, довольно просто выразить в словах. Что же касается пасхальной, или "райской", по выражению о. Алексия, радости, то здесь всё оказывается бесконечно сложнее.

Прежде всего о радости невозможно рассказать словами. Не случайно же Данте, рассказывая о том, что переживает человеческая душа в раю, восклицает: "oh ineffabile allegrezza", что означает: "о восторг невыразимый". Слово "ineffabile " происходит от латинского глагола "fari", "говорить", поэтому в сущности его следовало бы переводить как "невыразимый посредством слова" ("несказуемый").

Эта та самая "радость неизъяснимая", о которой говорит апостол Пётр (1 Петр 1:8). Об этом же пишет апостол Павел (2 Кор 12:4), рассказывая о человеке, который "был восхищен в рай и слышал неизреченные глаголы, которых человеку нельзя пересказать". В греческом языке слово "нельзя" ("ук эксон") в данном контексте может иметь два значения: "не позволено" и "невозможно". Древнему человеку, воспитанному на языческой культуре и рассказах об элевсинских мистериях и других тайных культах, разглашать информацию о которых было строжайшим образом запрещено, разумеется, ближе было первое, дисциплинарное значение. Поэтому на латыни в большинстве рукописей и практически во всех изданиях Нового Завета это место передается как "non licet" - "не позволяется".

Исключение составляет текст, изданный в 1529 г. в Виттемберге, где это место выглядит следующим образом: "слышал неизреченные глаголы, которые человек не может (non potest homo) пересказать". Из каких именно рукописей пришло это "не может" в виттембергское издание Нового Завета, в настоящее время не установлено, однако именно так понимали это место христианские мистики (в частности, Бернард Клервоский), которым, как и апостолу Павлу, были глубоко чужды любые представления о христианстве как об особом знании, открывающемся лишь посвященным. Так понимают его и многие современные экзегеты, в том числе и епископ Кассиан (Безобразов): Павел говорит о том, что выразить в словах невозможно при всем желании. Oh ineffabile allegrezza!

В записках инокини Марии о пасхальной радости сказано именно это. "Невозможно передать тех радости и восторга, которые охватывали сердце каждого из нас".

И Данте, когда рассказывает о рае, сталкивается именно с этой проблемой. Он говорит, что ум его дошел до тех высот, где память уже не в силах следовать за ним; ему, величайшему мастеру слова, остро не хватает слов.

Ему кажется, что он забыл всё, что увидел в раю, и теперь удерживает в сердце только чувство, вызванное в нем теми видениями, которые некогда предстали его очам. Поэту хочется рассказать о своем опыте читателям, но он прекрасно понимает, что это невозможно. И поэтому решается показать, что он видел.

Так в рассказе Данте о рае ключевым становится слово "свет". Он льётся, струится, сияет, искрится и наполняет собою всё. Его лучи проникают повсюду и создают атмосферу, в которой слова оказываются то ли ненужными, то ли бессильными.

"Светися, светися, новый Иерусалиме, слава бо Господня на тебе воссия", - поётся в пасхальном каноне Иоанна Дамаскина, а сама пасхальная ночь называется здесь светозарной, ибо в ней "безлетный Свет из гроба плотски всем воссия", а также провозвестницей начала светоносного дня.

Данте и Дамаскин идут абсолютно одной и той же дорогой, предлагая нам не зрительные или визуальные образы вместо вербальных, словесных (что нередко делали и ныне делают поэты), но именно образы света. И только света. Но этим же путем идет и монахиня Мария, когда описывает отца Алексия в пасхальную ночь "с особо радостными голубыми глазами, сияющими, точно бриллианты".

Описывая рай, Данте решается использовать приём, к которому поэты прошлого обращались крайне редко. В трех строчках он четыре раза употребляет восклицание "о", как сделал это некогда (впервые!) Секст Проперций, римский поэт, стихи которого процитировал однажды Андрей Критский в своем Великом каноне.

О, радость! О, восторг невыразимый!
О, жизнь, где все - любовь и все - покой!
О, верный клад, без алчности хранимый!

- восклицает Данте, словно цитируя пасхальный канон, где Дамаскин использует этот же, чрезвычайно необычный для византийской гимнографии прием:

"О божественного, о любезнаго, о сладчайшего Твоего гласа!... О Пасха велия и священнейшая, Христе! О мудросте...".

Слова бессильны, от них остаются одни лишь восклицания, но главное - море света.

Принять этот свет в себя человек в состоянии, но удержать его он уже не в силах. Мы переполняемся светом и сникаем или, вернее, увядаем, ибо вообще все, что не выразимо в словах, дается человеку с трудом. Отсюда и берет свое начало пасхальная "размагниченность".

Что же делать? Как выйти из этого состояния? "Жить - любви служить", - говорил о.Алексий Мечев своим прихожанам. Инокиня Мария рассказывает, что всю неделю Пасхи он кратко, но постоянно говорил о том, чтобы "мы жили в любви и в мире". Удивительно, но и для Данте рай - это vita integra d'amore e di pace, то есть "жизнь, полная любви и мира". Только реализуя вокруг себя этот мир и воплощая любовь в жизнь, только отдавая тот свет пасхальной радости, который переполняет нас изнутри, тем, кто нас окружает, мы сможем сохранить его в себе.

Человек, переживший пасхальную радость, не может не делиться ею с другими (в противном случае он её утратит); но делиться ею в словах, рассказывая о своем опыте друг другу, - невозможно. Это будет профанацией чуда. Задача заключается в том, чтобы научиться делиться этой радостью помимо слов - самою жизнью; и не только добрыми делами, но вообще отношением друг ко другу и каждым мгновением бытия. И тогда Пасха, как любил говорить отец Алексий Мечёв, превратится в новую четыредесятницу, в период радостного преодоления наших немощей в союзе любви, которым Иисус связал Своих апостолов.

Г. Чистяков "О Пасхальной радости"