tapirr

Философ, культуролог ГРИГОРИЙ ПОМЕРАНЦ: "В лице отца Георгия Чистякова смерть забрала одного из очень немногих духовных мыслителей, которые остались в нашей стране. Духовное пространство становится все более пустым"

Вопрос: Григорий Соломонович, Вы высоко ценили новопреставленного священника Георгия Чистякова. Что Вас привлекало в этом незаурядном человеке?

Григорий Померанц: Я скажу, как я воспринимаю фигуру отца Георгия в целом, потому что наши встречи были мимоходные, случайные, а очень многое происходило при обмене книгами. Я очень высокого мнения о скромном по величине, но очень глубоком книжном наследии отца Георгия, а он внимательно читал то, что пишу я. Я в этом убедился, когда он говорил кое-что при вручении мне премии им. Карамзина. Я чувствовал, что он очень хорошо знает, то, что я писал, а я внимательно читал и кое-что перечитывал из того, что писал о. Георгий. Это важнее, чем случайные обмены репликами, которые, тем не менее, тоже интересны.

На "Эхе Москвы" об отце Георгии сказали как о священнике-мыслителе. Это правда, но не вся. Фома Аквинский и Томас Мертон были мыслителями. Но они мыслили по-разному. В мышлении Мертона "глубокое сердце", как говорили в старину, играло гораздо бóльшую роль, чем цитаты. Мне кажется, что отец Георгий был мыслителем именно такого типа. Недаром его называли харизматиком. Он обычно говорил с вдохновением и мысль рождалась прямо в потоке речи.

Чрезвычайно интересны его отношения к Византии. Он хорошо понимал, что византийцы прибавили к вере ранних христиан кое-что, что, скорее, искажало эту веру. Вместе с тем, он понимал и то, что Византия оставила нам совершенно прекрасную икону, которая следовала постановлениям VII Вселенского Собора, давала только одну степень свободы – в глубину, но это как раз то, чего нам все более и более не хватает. И в этом смысле школа иконы, умение посидеть час-полтора перед иконой, то, что она тебе начинает рассказывать, - замечательный противовес тому вытягиванию на поверхность, которое всё время совершает с нами будничная жизнь.

От этой харизматичности о. Георгия, от мышления непосредственным чувством того, что он говорит, а не просто того, что сказано в книжке, – его чрезвычайная широкая терпимость. Я помню разговор, в котором участвовало несколько человек – там были и другие священники, но запомнил я о. Георгия, я бросил реплику: "Ну, что ужасного было в несторианстве?!" На что о. Георгий ответил: "А что ужасного было в монофизитстве?" В этой реплике была вся его терпимость, к тому, что исторически было признано ересью, вызвало расколы. Он понимал христианство как любовь ко Христу, и стремление приблизиться к нему, в то же время сохраняя за отдельным человеком свободу понимать основные символы по-своему.

Одна из его прихожанок, которая ходила и на наши лекции, спросила его, как он относится к нам. Он ответил, что мы идем своим путем, но туда куда надо. Его терпимость была чрезвычайно широка. Глубоко принадлежа к избранному им пути, он сердцем понимал то, что близко к самому духу христианства, не сверяясь в той или иной ситуации с правилами, даже активно выступая против наметившихся в VIII веке тенденций отнести грех распятия Христа только на людей, непосредственно участвовавших в распятии, тогда как в грехе распятия участвуют все люди во все века.


Григорий Соломонович Померанц на отпевании Г.П.Чистякова
фото abkde@lj

Я глубоко сожалею, что не смог пробиться в церкви через плотную толпу людей к гробу отца Георгия – у меня сил не хватило (Г.С. Померанцу 89 лет – Ред.), но все последние дни я в глубокой скорби думаю, что в лице отца Георгия Чистякова смерть забрала одного из очень немногих духовных мыслителей, которые остались в нашей стране, и духовное пространство становится от этого все более пустым. Он ушел слишком рано для мыслителя. Те годы, в которые судьба забрала его от нас, – для мыслителя только начало пути. Перед ним открывалась еще большая дорога и по немногим книгам, которые он успел издать, мы должны угадывать то прекрасное, что он мог бы сделать.

Беседовал Владимир Ойвин

Некоторые статьи Г.Померанца

Ещё и о нём

История России в свете теории цивилизаций. Лекция Григория Померанца

Беседа с Померанцем и Миркиной

---

Переводчик религиозной литературы НАТАЛЬЯ ТРАУБЕРГ: "Отцу Георгию необходимо было находиться в суперсакральном пространстве"

 
Вопрос: Наталья Леонидовна, каким Вам вспоминается новопреставленный отец Георгий Чистяков?

Наталья Трауберг: Как-то отец Георгий сказал: "Христиане смерти не боятся". Это правильно. Правильно по существу.

Отец Георгий умер во сне. Он долго хворал, лет пять… Об этом не очень говорили, видимо, просто не хотели, чтобы знали, но, судя по всему, болезнь прогрессировала. Но ушел он во сне, без мучений, хотя, скорее всего, до того были страдания. Остался сын Петя, остались внук Ваня и мама Ольга Николаевна – очень хрупкая, у нее уже было несколько инфарктов…

– Отец Георгий был известен не только как пастырь, но и как ученый. А кем, по Вашему мнению, он был в первую очередь?

– Ученым, безусловно. Но он непременно хотел быть священником. Все это происходило на моих глазах в Российском Библейском обществе – мы все были его членами в начале 90-х. Отец Георгий – я даже не знаю, какой глагол тут употребить – ну вынь да положь! – хотел стать священником. Хотя уже был диаконом и мог причащать детей в онкологической больнице, куда он продолжал ходить почти до последнего дня. У нас была такая своеобразная "игра" – мы сами назначали какой-то срок – если к нему не произойдет то, чего мы очень хотим, то уже и не надо пытаться. Его отговаривали, потом назначили срок до 3 ноября. Он побежал в Чистый переулок (Резиденция Патриарха Московского и всея Руси – Ред.), где ему опять отказали! Он ко мне – я тогда неподалеку жила: "Ну, давайте еще два месяца!" – просит…И ровно спустя месяц – то есть посередине нашего нового срока – пришло решение рукоположить.

– Но почему ему было это настолько нужно?

– Не знаю. Он ведь был абсолютный интроверт, весь в себе, как и я когда-то, как и Сергей Аверинцев, которого, конечно же, постоянно окружали "вампиры". Да – говорун, очень красноречивый. Но ведь ему надо было выдерживать людей постоянно рядом с собой. Вот около него появилась такая "Танька в штанах" по прозвищу, которая то и дело падала на пол и кричала, что он ее не любит и не жалеет. Отцу Георгию чрезвычайно тяжело было быть рядом с людьми. Он плакал, мучился и страдал. А ведь тут каждому требовалось уже отдавать себя. И порой он просто кричал – была такая невротическая реакция, хотя это важно лишь по нашему человеческому разумению, для духовного-то понимания это не имеет значения.

– Может быть, было бы легче стать католическим священником?

– Стань он католическим – он тяготился бы католической дисциплиной. Ну что делать, ему необходимо было находиться в суперсакральном пространстве. Мы на самом-то деле все, конечно же, в нем находимся, все служим литургию, но ведь он-то, в известном смысле, тут оказался первым среди равных. Светлый был человек.

Беседовал Алексей Феоктистов,
для "Портала–Credo.Ru"

furlus@lj:

Вчера хоронили Егора. Для меня он всегда оставался Егором. В последние годы часто называл Егорушкой. Отцом Георгием только в присутствии посторонних или в казенной обстановке. В этом Журнале я упоминал его, присвоив кличку Инц.

Я познакомился с ним на первом курсе - осенью будет 37 лет нашему знакомству. Но по настоящему подружились мы с ним позже - на втором или даже третьем курсе ( с 3-его курса мы учились в одной группе на Кафедре истории древнего мира ). Поэтому, как бы ни росла его слава - и слава заслуженная! - я не мог относиться к нему с благоговением, как относились многие сотни ( если не тысячи ) прихожан и почитателей, и как я относился к Сергею Сергеевичу. Мы всегда общались на равных, и я мог, рассердившись, накричать на него. Я просто любил его.

Все эти годы мы были друзьями, и всегда оба ощущали близость друг другу. Для большинства людей, шедших и шедших вчера и позавчера проститься с ним он был прежде всего священником, пастырем. Я же - и теперь, наверное, навсегда - прежде всего буду вспоминать Егора студентом - ярким, талантливым, бесстрашным, веселым, влюбчивым, остроумным, часто язвительным, всегда обаятельным.

Мы мыслили схоже, любили одно и то же - и, прежде всего, свободу, которой были лишены ( я не имею ввиду "внутренней свободы": внутренне Егор всегда был свободен ), ненавидели одно и то же - то, что сковывало и порабощало нас. Но как изменились времена! Язык тех лет уже не понятен. Как-то, едва ли не на первом курсе, мы отмечали в дешевой кафешке на Ленинском проспекте день рождения одной однокурсницы. Егор был в ударе и много и вдохновенно говорил. Мы заспорили о чем-то, и он сказал: "В конце концов, все мы русские, все мы христиане и все мы социалисты!"

Фраза эта сейчас совсем не понятна, и её надо комментировать. "Русские" означало не племенную принадлежность, а причастность к русскому языку и русской культуре и любовь к этой земле и людям, её населяющим; "христиане" - не конфессиональность и даже не религиозность в обычном понимании слова, а верность духу десяти заповедей и Нагорной проповеди и принадлежность к европейской культуре, в значительной степени сформированной христианством; наконец, "социалисты" - это не ретрограды, стремящиеся задержать развитие человечества и построить всех по ранжиру, а поборники социальной справедливости и те, кто не попал в зависимость от "золотого тельца".


Сердце сжимается от боли: никогда уже мы не услышим его блистательного декламирования "Капитанов" Гумилева, не придется мне больше подтрунивать над ним, вспоминая его знаменитую лекцию для избранного круга однокурсников о происхождении русского мата или его юношеские переводы из Приапеи.

Писать о том, как наш круг оказался увлечен православием, не буду - слишком большая тема. В случае Егора сыграли роль и традиции семьи, принадлежавшей к старомосковской интеллигенции.
Знаю, его жизненный выбор одобряли не все. Многие полагали, что он не реализовал себя полностью как ученый - историк-античник и филолог-классик. Некоторые же осуждали его: как можно было состоять в штате Московской Патриархии? Егор не загубил в себе ученого, но его темперамент побуждал к практике, к прямому социальному действию. Он опекал детскую онкологическую клинику, проповедовал, занимался журналистикой, руководил отделом библиотеки, и это далеко не полный перечень его дел. А что касается его якобы службы в Патриархии... Перечтите все его тексты и не найдете ни одного, в котором он погрешил бы против совести. Он люто ненавидел ( да, да, именно ненавидел: он был страстным человеком и никогда не был толстовцем ) клерикализм, церковную казенщину и ханжество, шовинизм и антисемитизм, любые формы подавления личности. Но, будучи верующим христианином, он осознал пастырство как призвание и доказал своим примером, что и в наше время возможно подвижничество.

Он давно и тяжело болел, однако отказывался следовать наставлениям врачей поменьше работать. Он был трудоголиком и работал на износ: иначе жить он не мог. Он был увлекающийся человек и увлекался иногда людьми не очень достойными, он был вспыльчив и в гневе яростен. У него были человеческие слабости. Но главное любовь, которая его одушевляла.

Горько и больно. Не хочется верить в случившееся.

Сладость какая в жизни сей
с плачем и рыданием не смешана?
Слава какая стоит на земле
нерушима и незыблема?
Всё теней бессильнее,
всё снов ненадежнее,
Миг единый, и смерть разгонит сны!
Но во свете лика твоего, Христе,
И в усладе твоего благообразия
Упокой, благий, раба твоего!

............................

О, какие страхи душе предстоят,
что от тела своего отрывается!
О, в какой печали возрыдает она,
И не сыщет для себя утешителя!
К ангелам ли светлым подымет взор,
понапрасну будут моления!
К людям ли добрым руки прострет,
никто не подаст ей помощи!
Потому, достолюбезные братья мои,
о краткости века помысливши,
помолитесь усердно в душе своей
о душе новопреставленного!
Все дела человеческие - морок и сон,
все расточается с кончиною.
Ни богатства, ни славы не возьмем мы в путь,
ведь смерть, пришед, отымет все.
Но Христу бессмертному помолимся:
Упокой новопреставленного
во блаженных твоих селениях!
Где мира сего мечтание?
Где есть бренных вещей упоение?
Где злато, где сребро, где роскоши?
Где сонмы рабов послушливых?
Все - прах, и пыль, и тени мелькание!
Но царю бессмертному помолимся:
Господи, нетленных благ твоих
Удостой новопреставленного,
Упокой его в весельи нескончаемом!


chistyakov.tapirr.com

__