tapirr

Л.Василенко.
Посмертная травля о. Александра Меня.

Часть первая статьи - здесь

II. Без стыда

Мюллер вечен, потому что вечен сыск.
Юлиан Семенов

Диакон Андрей Кураев выпустил книгу «Оккультизм в Православии» (М.: Фонд "Благовест", 1998), где повторил нападки на о. Меня, ранее опубликованные им в газете «Радонеж» (№ 7-8 (51-52), апрель 1997). Уже не в первый раз он порочит имя погибшего. Раньше Д. Шушарин  в «Независимой газете» от 18.03.93 опублико­вал написанное Кураевым «Сомнительное правосла­вие отца». Ответы на неё были в свое время даны игу­меном Иннокентием (Павловым) и другими. Кураев ед­ва ли это не заметил, но внимания не удостоил. Когда возразить по существу нечего, можно и проигнориро­вать, выдавая себя за того, кто неизменно прав.

В новой его книге первой помещена глава «Александр Мень: потерявшийся миссионер». Нет чтобы прямо сказать — «убиенный миссионер». Так было бы честно. Но правда заменена на ложь. «Он ушёл вовремя», — пишет Кураев (с. 44). Иначе говоря, его вовре­мя убили. Значит, убийцы правы? «Честное обсужде­ние предполагает и честное обозначение своей пози­ции» (с. 38), — так подал себя Кураев; но приходит на ум другое — гнилые уста не скажут правды.

Возьмем, например, такое заявление: «писатель Александр Мень является униатом» (с. 38). «Если мы хо­тим определить конфессиональную позицию писателя Александра Меня, то вывод будет определенный: уни­ат, т. е. католик, исповедующий католическую доктри­ну и при этом ценящий православный обряд. И здесь ни при чём справки из Московской Патриархии о том, что он — священник, рукоположенный православным архиереем, служивший в храме, принадлежащем Рус­ской Церкви, и принимавший награды от Московского Патриарха (тем, кто представляет отца Александра как мученика, который подвергался травле со стороны "официальной Церкви", стоило бы помнить, что про­тоиерей Александр был награжден всеми священничес­кими наградами, — в том числе и высшей: правом ноше­ния митры). Писатель Мень — униат» (с. 37-38).

Чего здесь больше — лукавства или нахальства? Или желания подвести под анафему? Автор, выступив­ший под именем митрополита Антония (Мельникова), назвал Меня «постовым сионизма». Кураев, имея, надо думать, большой дар различения духов, выдает другой приговор: Мень как писатель — униат. Приговор обжа­лованию не подлежит. Никакие справки из Москов­ской Патриархии не помогут. А уж если справки не по­могут, то тем более не в счет десятки лет его служения в подмосковных деревенских храмах, в условиях весь­ма трудных. Такой судья, как Кураев, отметает все это прочь. Как священник, Мень уже убит, осталось доконать его как «писателя».

Но поставим вопрос: кто же в действительности является униатом по существу? — Тот, кто ушел из пра­вославия в католичество восточного обряда, тот, кто перестал считать нашу Православную Церковь Церковью в полном смысле этого слова. И тут стоит привести характерный пример. Был раньше один предатель — Владимир Никифоров, который в начале 80-х ушел в католичество, стал подпольным священником и предла­гал некоторым идти следом. Условием присоединения к католичеству, согласно Никифорову, стало ритуальное произнесение во время мессы формулы: «Только в Римско-Католической Церкви — полнота Церкви Христа». Ясно, что это — формула отречения от Православия, непризнания Православия Церковью. Кое-кто такую формулу тогда повторил.

Не знаю, должны были или нет произносить та­кую формулу отречения недавно появившиеся униаты из московской полуправославной интеллигенции. Может, в мемуарах кто-нибудь когда-нибудь вспомнит. Ни­кифоров организовал подпольную католическую об­щину, а затем всю её целиком заложил (да и многих других католиков и православных), как только за него взялись, и вот он тогда, как и теперь Кураев, охотно и широко заявлял, что Мень — это «католичество в пра­вославной упаковке». В том числе, говорят, и на допро­сах, т. е. помогал следователям правильно сориентиро­ваться в этом туманном вопросе.

Кураев действует нахально — о. Александра Меня надо обвинить в том самом, чего он никогда не делал, — в униатстве. Рука убийцы уложила его в гроб, и Мень сам уже не ответит. Это Соловьев когда-то в ответ на такие обвинения сам писал архимандриту Антонию (Вадковскому): в католичество не перейду, а унию счи­таю вредной. Хулители Соловьева, однако, на это внимания не обращали.

А ведь, чтобы стать униатом, надо признать, как минимум, примат папы в католическом его понима­нии, а Православие — не Церковью, а чем-то несерьезным. Но о. Александр Мень понимал дело по-другому: наша Церковь — это действительно Церковь, какими бы ни были грехи принадлежащих ей христиан в сане и без сана, а слово Папы для православного христианина может быть важно лишь в той мере, в какой в нём звучит слово Христово.

Ибо на первом месте в Церкви — Христос, Дух Божий, Евангелие. Если не звучит слово Христово в слове иерарха, тогда мы имеем дело только с его человеческим словом, которое и оценивается соответственно. Не разделял Мень веру в примат папы, в его непогре­шимость. Но уважал того или иного папу как личность, как достойного иерарха и серьезного христианина. Никто не вправе никому запрещать уважать папу и вообще любить католиков, сотрудничать с ними в служении Христовом, в свидетельстве веры и высшей правды. В конце концов, даже Константин Леонтьев умел уважать папу, вовсе не изменяя при этом Православию.

Чего ещё требует Кураев? Не смейте считать о. Алек­сандра Меня мучеником из-за каких-то неприятностей с церковным начальством — награды по службе он по­лучал. Вопрос о его убийстве за свидетельство веры Кураев проигнорировал полностью. И понятно, поче­му. Если признать мученичество за веру, за свидетельст­во Христово, за служение Слова, тогда всё написанное Кураевым — мерзость перед Богом. Поэтому, требует Кураев, не смейте считать его мучеником за веру — и тут у него тоже припасен кое-какой компрометирую­щий, как он это подаёт, материал.

На с. 41 он, например, приписывает Меню какую-то религиозную всеядность, полную неразборчивость в отношении нехристианских верований, а в обоснова­нии цитирует, сокращая неподходящие для себя слова Меня: «Я верю, что в каждом великом учителе Бог как-то действует... Они все правы, значит прав и Он, сказавший о Себе: "Я и Отец одно"» (А. Мень. Быть хрис­тианином. М., 1994. С. 6).

Вот, смотрите, торжествует Кураев, как я разобла­чил этого еврея с «национальной склонностью к дисси­дентству» (с. 36): Мень ставит христианство в один ряд с прочими религиями и признает истину христианства только лишь «между прочим», только лишь в рамках этого ряда. «Надо во что бы то ни стало показать, что те лучшие ценности, что есть в подсоветско-светской культуре, не чужды христианству и разделяются им. Достоинство личности, творчество, свобода, дерзновение — все это есть и в христианстве и по большому счету только там и может быть логически обосновано» (с. 41).

Да, чтит Мень достоинство личности, творчество, свободу и дерзновение. Кураев, конечно, не чтит, пото­му что по-хамски относится и к человеческому достоин­ству о. Александра Меня, и к его сану, и к его творчест­ву, и к не часто встречающейся теперь, но удивительно ярко выразившейся в его жизни духовной свободе. По­лучается ещё и так, по Кураеву, что эти ценности Мень поставил выше Христа, выше любви к Богу. Судит Кура-ев убойно, и если соглашаться с его претензиями, то и ап. Павел был глубоко не прав в том, как он держал речь перед своеобразной аудиторией афинского ареопага.

Но стоит только внимательнее посмотреть на ука­занный Кураевым опубликованный текст о. Александ­ра Меня, как мы увидим на предыдущей странице глав­ную его мысль, что христианство — совершенно уни­кально в ряду мировых религий, потому что дает ответ на все подлинные религиозные искания, на ту жажду истины, которая есть в религиях мира: «И вот среди них [указанных учителей] <есть> Единственный, кото­рый говорит от Своего Лица как от Лица Бога: "А Я го­ворю вам", или по Иоанну: "Я и Отец одно". Никто из великих учителей мировой религиозной мысли никог­да ничего подобного не говорил. Таким образом, един­ственный случай в мировой истории, когда Бог откры­вает Себя через конкретного Человека в некоей абсо­лютной полноте, — это тот случай, который мы имеем в Евангелии» (с. 5).

Оклеветав Меня, Кураев критикует, и притом час­то по делу, всякие магические обычаи и суеверия в на­роде, описанные как что-то нормальное теми, кто пред­лагает нам жизнеописания разных старцев и стариц. О канонизации таковых говорить, по меньшей мере, ра­но, особенно если полагаться на такие описания. Я не вижу особой нужды бесповоротно отрицать святость всех их, но признаю, что она просто не видна из таких книжек. Кураев также критикует то, что он оценил как беспринципную снисходительность в отношении к раз­ным гностическим учениям и идеям, какая нередко встречается среди высокообразованных православ­ных, иногда занимающих в Церкви заметные посты. Правда, когда видишь, как Кураев ведет полемику, не можешь не задуматься, а всегда ли он говорит правду?

Недобросовестность Кураева сразу видна, как только он называет ноосферу «оккультным словечком» и запросто относит разные экологические кон­цепции к каббалистике. Ход прост. Искушённый в ев­рейском вопросе читатель тут же поймет недосказан­ное: вот они, жиды, и тут всё наводнили. Впрочем, есть среди цитат, приводимых Кураевым, такие, что гово­рят сами за себя, без всякой нужды в комментариях Кураева, если, конечно, его цитирование корректно.

Для своей — в чем-то и полезной — критики Кураев использовал в качестве «паровоза» клевету на о. Алек­сандра Меня. Получается так. Кураев как бы говорит своей книгой: собратья и отцы, я понимаю, как всем нам противен этот еврей Мень, он мне и вам чужой, наше Православие надо очистить от его памяти, посмотрите же, как здорово я ради вас размалевал его физиономию. Я ведь его запросто пристроил в компанию тех интелли­гентов, которые давно уже вывалились из Православия в какой-то сумрачный оккультизм, в «глухоту паучью». Давайте теперь и вы кое в чём уступите, — у некоторых из ваших по части двоеверия тоже ведь рыльце в пушку. Вот какую солидарность он ищет. И, на первый взгляд, не без риска — ведь за аналогичную критику суеверий в Православии тот, кто обозначил себя псевдонимом «прот. Сергий Антиминсов», не так уж давно в журнале «Москва» безбожно поносил акад. С. С. Аверинцева. И ни к какой ответственности за это никто из иерархов его не призвал. Но едва ли риск Кураева так уж велик.

От имени Православия, и никак не меньше, Кура­ев говорит тоном безапелляционным, высокомерным, тоном абсолютно безупречного учителя по отноше­нию к Меню, кого он изображает нашкодившим маль­чишкой. «Моя работа в принципе корпоративна», — писал он в указанной газете «Радонеж», — и она осуще­ствляется в «постоянном и самом тесном контакте со всей массой православного духовенства». То, что есть корпоративный интерес, готов согласиться, а насчет «всей массы» — сомневаюсь, тем более, что «масса» — это совсем не соборность.

Кураев сурово учит трезвости, умению решитель­но говорить «нет», запросто проводит сравнения между миссионерами и еретиками, напоминает о голосе Предания, рассуждает о великих опасностях миссио­нерства (уж еретики-то, дескать, вовсю миссионерствовали, а понятливый читатель о прочем догадается), об особенностях современной аудитории и пр. Из рассуждений Кураева вытекает, что Мень ни в чём не ра­зобрался, неправильно проповедовал, «опьянялся мо­дами века сего» (с. 45), не так, как надо, отвечал на за­данные ему вопросы, сплошь и рядом делал грубые ошибки, очевидные и студенту семинарии, но «можно быть благодарным и за его ошибки». Не ясно только, почему же Мень был убит, если его покладистость не давала ему сил говорить, когда следует, твердое «нет».

Если автор думает убедить своих читателей в подлинной православности его статьи, то он ошибается. Но что делать? Все можно понять. В конце концов, Кураев — выходец из советской философской среды, для многих (хотя и не всех) представителей которой ха­рактерен тот демагогический давящий стиль, который он и воспроизвел на своих страницах. Не в этих ли кру­гах он научился ссылаться на «массы»? Он охотно упоминает Ленина как «авторитетнейшего российского демонолога» (с. 16) и демонстрирует, что ему не нравится, как Даниил Андреев написал о демонических инспирациях в деятельности Сталина.

Насколько прав сам Андреев — другой вопрос, и не к Кураеву же ходить за ответом. К Меню приведенный им пассаж из Андреева прямого отношения не имеет: цитировал Кураев только то, что Мень признал опре­деленную долю правоты Андреева относительно суще­ствования небесного кремля, а не относительно Стали­на и вовсе не по поводу теософских идей Андреева. Но симптоматично, что выпад против Андреева появился именно в связи со Сталиным. Уже есть люди, открыто заявляющие о себе как о «православных сталинистах», так что Кураеву ни к чему с ними ссориться.

«Сегодня у меня не меньший опыт публичных выступлений, чем у отца Александра» — требует почтения автор (в газете). Но возьмем несколько характерных мест из его статьи, показывающих, как легко погибше­го свидетеля веры можно записать в лагерь гнусных колдунов и оккультистов, если принимать те нормы ве­дения дискуссии, какие предлагает миру Кураев. Пре­подаватели курсов нетрадиционной медицины, как он оскорбительно заявляет, — «всего лишь учителя оккуль­тизма. И вот в такой ситуации православный священ­ник, по сути, благословляет аудиторию: да, да, слушай­тесь своих наставников, Церковь не возражает против того, что они вас обучают технике "парапсихологии". А в качестве защиты от "негативных полей" священник порекомендовал лишь "открытость"» (с. 17) и т. д.

Сделаем элементарное сравнение написанного Кураевым и сказанного Менем в его книге «Магия, ок­культизм, христианство» (М.: Фонд имени Александра Меня, 1996). Речь в ней идет вовсе не о благословении оккультизма, а о тех видах риска, которые действи­тельно хорошо известны не только в той аудитории, где выступал Мень, но и за её пределами. Мень дальше сам дает свой перечень некоторых видов риска (раздел «О духовном целительстве»), который стоит воспроиз­вести:

а) есть риск как для лечащего, так и для его паци­ента, при передаче духовной и душевной энергии;

б) риск в контактах с темными трансфизическими слоями;

в) риск от прямых контактов с демонами;

г) риск от идолопоклонства;

е) риск от праздного любопытства;

ж) соблазн массовости эффекта воздействия. Здесь можно спорить, все ли виды риска перечис­лены, не упущено ли что-нибудь, не сказано ли что-то слишком бегло. Но Кураев, проигнорировав сказанное Менем, безосновательно и вопреки словам самого Ме­ня обвиняет его в том, что он одобряет разные цели-тельские шоу, «наполненные "святым смехом", "поко­ем в Духе" и исцелениями от веяния пиджака» (с. 16), и приглашает туда людей. Остается задать вопрос: а с че­стным ли способом ведения дискуссии мы имеем дело?

Но продолжим. «Лектор отбрасывает свой имидж, — лихо рассуждает дальше Кураев, — ему важно, чтобы о нем шла молва как о поборнике либерализма, творче­ства, свободы, терпимости, открытости, как о столпе "современного христианства"» (с 17). «Открытость» и «широта взглядов», легко переходящая в беспринцип­ность, — вот, по Кураеву, и все, на что оказался способен Мень. Снова сравним, что у Меня, с тем, что у Кураева. Мень настаивает на следующем:

а) прежде всего, нетрадиционный целитель дол­жен быть профессионалом-медиком; это означает, во­преки Кураеву, что он не шарлатан, не знахарь, не про­ходимец;

б) между таким целителем и его пациентом возни­кает духовная связь намного большая, чем у обычных хирургов и терапевтов с их больными, и это требует от целителя самой серьезной ответственности во всех от­ношениях, а особенно нравственной ответственности;

в) необходима непрестанная и интенсивная рабо­та целителя над собой, «внутренний подвиг» (с. 149 книги Меня);

г) главное в подвиге — освобождение от ложного самоутверждения, от гордыни, труд в духе подлинной самоотдачи и служения Богу и ближнему, с постоянной проверкой совести;

д) необходимо противодействовать всяким тем­ным влияниям, а для этого уметь их различать, зная, на что опереться в противодействии, и Церковь распола­гает здесь большим опытом, который не следует игно­рировать;

е) Бог призывает каждого христианина, а особен­но имеющего целительский дар, становиться «носите­лем любви и света Христова» (с. 155);

ж) нужно избрать своим учителем и образцом Са­мого Христа, Который Сам был целителем;

з) смиренно совершать целительский труд как «подлинное богослужение» (с. 156);

и) искать высшего духовного руководства и благо­дати.

Кураев всё это в лучшем случае не видит, а скорее просто игнорирует и пишет своё: «Крестного знаме­ния, молитвы, хранения ума, исповеди, причастия и ознакомления с апостольскими правилами, в которых выражено отношение Церкви к знахарству, он не пред­писал этим "целителям"» (с. 17). Нам же ясно иное:

Мень увидел в своей аудитории серьезных профессио­налов - тех, кому Бог даровал особые силы, чтобы они отозвались на Его призыв и исполнили свое служение с полной самоотдачей и в духе Христовом. Кураев же увидел какой-то сброд колдунов, ведьм, знахарей, него­дяев, с которыми разговаривать нужно жестко — с по­зиции силы, языком грязных обвинений, анафем, про­клятий и пр.

Невозможно исключить, что в аудитории нетради­ционных медиков были люди, чей духовный выбор был весьма далек от того, какой предложил им лектор. Но нельзя обвинять в колдовстве всю аудиторию, как нельзя обвинять, например, в антисемитизме весь пра­вославный клир или в гомосексуализме все наше мона­шество и епископат из-за того, что среди их представи­телей немало одержимых такими страстями. Мень был убежден, что и целители, и астрологи не менее всех других людей нуждаются в том, чтобы донести до них слово Христово и помочь им полюбить Церковь. Для серьезной профессиональной работы им нужна, как выше сказано, благодать, нужны примирение с Богом, чистота помыслов и намерений, подвижничество и во-церковление.

Сказанное не означает, что Мень пренебрегал крестным знамением и всем прочим. Но что важнее — само крестное знамение или та постановка духовной жизни, в рамках которой оно и приобретает свое под­линное значение? Ведь от крестного знамения и от мо­литв не отказываются некоторые бабушки, которые хаживают в церкви и одновременно занимаются заго­ворами и пр.

Ещё один вопрос — отношение к астрологии. По тону статьи Кураева ясно, что всю эту астрологию следует считать мерзостью от начала и до конца, её нужно искоренять повсюду, куда только дотянется рука пра­вославного ревнителя, не стесняющегося в средствах. Ну что ж, Кураев известен своим предложением вы­бросить из Библии Книгу Есфирь. Это я слышал от игу­мена Игнатия (Крекшина), пока тот ещё был в Право­славии. По логике вещей, теперь Кураеву пора предло­жить выкинуть из Нового Завета повествование о трех волхвах, пришедших поклониться Младенцу Иисусу. Эти трое в Евангелии совсем не осуждаются, но они — явные астрологи («мы видели звезду Его на востоке и пришли поклониться Ему» — Мф. 2: 2), что и подтверж­дает тропарь Рождества Христова: «звездам служащий звездою учахуся». Но если принять позицию Кураева и сделать из нее все выводы, то и тропарь тоже нужно выкинуть из Православия.

Конечно, речь здесь идет об астрологах, обратив­шихся ко Христу, а не упорствующих в заблуждениях и в противлении Ему. Могут возразить, что маловато ас­трологов, принявших Христа. Пожалуй, так, но есть же притча о потерявшейся овце, ради которой стоит приложить немалые усилия. И совсем плохо, когда ра­зумный астролог советует кому-то креститься и воцер-ковиться, а священник, услышав, кто это посоветовал, гонит прочь из храма того, кто решил креститься. Об этом и написал однажды астролог Феликс Величко в журнале «Урания» («Печальная повесть о том, как ба­тюшка Иван Иванович поссорился с астрологом Ива­ном Никифоровичем» — «Урания», 1995. № 5), а я со­ответствующим образом прокомментировал. Ф. Ве­личко тогда, между прочим, написал: «Главная задача астрологии — помочь человеку познать себя, ощутить в себе искру Божию и осознанно служить орудием Бо­га, следовать Его предначертаниям» (с. 57). Кураеву до этих слов, очевидно, дела нет, как нет дела и до моих слов: «Ничто астрологическое и вообще космическое не должно стоять между Богом и человеком» (с. 58). В моих словах и в их контексте нет полного и безогово­рочного согласия с процитированными весьма неплохими словами Величко, за которые этого автора нуж­но бы уважать.

Кураев процитировал эту мою давнюю статью, но с недопустимыми искажениями сути дела, соединив их с нападками на Меня. Позиция Меня проста: «Аст­рология возможна как наука» (с. 163); «астрология до­пустима, если она не притязает быть эрзац-религией» (с, 162); «астрология как псевдорелигия, конечно, яв­ляется просто вредной» (с 163). Примеры недолжного использования астрологии при Гитлере и в других слу­чаях Мень указал. Эту же позицию дифференцирован­ного отношения к предмету разделяю и я, потому что в астрологии действительно есть немало вопросов, которые переводимы в план научных исследований, при всем том, что были и псевдорелигиозные направ­ления, совершенно справедливо осужденные не толь­ко Церковью, но ещё и ветхозаветными пророками как идолопоклонство.

Кураев, человек философски образованный, дол­жен бы уметь различать вопросы научные и вненаучные, - как-никак приносил свою диссертацию на защи­ту в Институт философии РАН. Должен знать и то, что давно известно и астрологам, и многим не астрологам, а именно: для разумного человека астрологические прогнозы, как и всякие прочие прогнозы, — не пред­мет суеверия или ложного мистицизма, и нужно пра­вильно понимать их возможности и границы. Они не являются жесткими предсказаниями, подавляющими человеческую душу и её свободу, а только описывают вероятностную предрасположенность к каким-то со­бытиям в будущем. Знание астрологических прогно­зов, как и всяких других, вовсе не лишает человека сво­боды воли. И то, что астрологические прогнозы неред­ко не исполняются, тоже хорошо известно всем, кто сколько-нибудь вникал в этот вопрос.

Другое дело, что к астрологии, как и к целительству, часто бывает суеверное отношение, и здесь именно христиане способны наилучшим образом давать нуж­ные оценки. Есть и ещё один важный момент. Упоминаемый Кураевым Глоба, если верить тому, что о нем говорят разные люди, считает, что в ходе профессиона­лизации астрологу нужно пройти через особые посвя­щения, надо полагать, космическим силам, может быть, зороастрийским Ахурам. (Выяснить эту деталь мне пока не удалось). В таком случае астрология Глобы — не науч­ная и она для христиан неприемлема. Кураеву, разуме­ется, нужно уверить всех, что Мень во всём «оказыва­ется единомышленником Глобы» (с. 26).

Кураев некорректен и здесь. Мень готов был со­гласиться с Глобой только в том, что «когда человек считает, что астрология связала его по рукам и ногам, что он уже детерминирован, что никуда не денешься, что выбора нет, вот тут начинается суеверие, начина­ется рабство» (с. 163 книги Меня). В этом Глоба, дейст­вительно, прав и нет ничего постыдного в том, чтобы согласиться с ним в этом вопросе, а вовсе не во всех других. Кураев наверняка изучал когда-то логику и дол­жен был знать о существовании ошибок, возникающих при необоснованных обобщениях, а здесь как раз та­кой случай, когда согласие в чем-то частном вовсе не означает согласия в целом.

Если христианин действительно воцерковился, его духовная жизнь получает полную внутреннюю сво­боду от влияния каких-либо космических сил, в том числе и тех, которые попадают в поле зрения астроло­гии. Христианину не нужна астрология для определе­ния своего жизненного пути, для спасения души и при­мирения с Богом, как не нужны физика, биология, фи­лософия, как не нужны стихи, романы, картины, авто­машины, компьютеры и проч. Но все это может пона­добиться многим людям, хотя и не всем, для разных ви­дов служения. А Бог может и через красоту звездного неба, и через науку и искусство побудить человека об­ратить на Себя внимание и принять Его призыв.

Кураев мог бы присмотреться к названию моей статьи: «Вода крещения смывает печати звезд». Эти святоотеческие слова говорят об особом призвании христианина, о его свободе по отношению к космическим влияниям. Они означают, вместе с тем, что от аст­рологических зависимостей не свободны те, кто оста­ется вне крещения и Церкви. Кураев цитирует мою статью с указанием заголовка, значит нельзя сказать, что он её не читал, но, не стесняясь, приписывает мне (и Меню) позицию, которую мы совсем не разделяем.

Кураев фактически отказывает Меню, мне и дру­гим в праве думать иначе, чем он сам, бесстыдно изоб­ражая нас пособниками каких-то сомнительных знаха­рей. Опять нужно спросить, а с добросовестным ли от­ношением мы имеем дело? Пожалуй, нужно посчитать за честь, что мне довелось именно вместе с о. Алексан­дром Менем получить хулу в свой адрес от такого дея­теля, как Кураев. Наверное, не один Кураев так будет делать. Но каждому человеку Бог даровал разум, чтобы мыслить и достигать зрелости веры. Имейте мужество думать своим умом, — призывал 200 лет назад Кант. Ку­раев в сущности лишает нас (от имени Православия!) права думать и давать оценки. Назовём это своим име­нем: религиозный обскурантизм псевдоправославного благочестия.

Недавно в Москве выпустили книгу Эриха Фромма «Догмат о Христе». Фромм — большой ум, видный пси­холог. Он раньше хорошо писал, что признаком доб­ротности духовной жизни является радость. Но в этой книжке он сказал о христианстве как-то унижающе и с презрением: дескать, оно выросло из тех отрицатель­ных эмоций, которые французы обозначают словом ressentiment, — из зависти, обид, чувства обделенности, из ненависти угнетенных и никому не нужных людей к тем, кто достиг успеха, из болезненной жажды взять свой кусок от пирогов на жизненном пиру и пр. Будем считать, что большой ум Фромма сделал большую ошибку. Такое бывает. Но когда видишь всё, что напи­сали обозреваемые авторы, приходит на ум мысль, а не хотят ли они подтвердить сказанное Фроммом? Та же мысль приходит на ум, когда слышишь западные разго­воры о том, что от Православия к коммунизму очень легко перейти, если стать на почву антизападничества и национализма. Похоже, что антименевские демагоги решили поработать на пользу также и такого мнения. И если вспомнить «карловацкие» нападки на Московскую Патриархию как на «Церковь лукавнующих», то и тут получается, что все эти наши авторы как бы хотят де­лом подтвердить правоту таких оценок.

Кураев воздвиг идола своей ревности по чистоте Православия, но идолы требуют жертв. Кураев совер­шает публичное заклание имени Меня, сопровождает это идеологическим камланием и предлагает другим пасть ниц всей «массой» перед его идолом, хором бла­гословить такое заклание. Идол потребует и других жертв, и кто знает, чем это кончится. Идеологический террор, который идет теперь в нашей Церкви с попус­тительства некоторых иерархов, обрушился не только на о. Александра Меня, но и на о. Георгия Кочеткова, игумена Мартирия (Багина). На очереди другие имена. Не будем исключать, что там, где сеют ненависть, там будут вытеснять или просто изгонять из Церкви, а из­гнанных тут же обвинят в расколе. Ненависть и осуж­дение, как известно, равносильны также желанию смерти того, кого осуждают, презирают и ненавидят. Некоторые высокообразованные православные, вроде диакона Андрея Кураева, отдали себя на службу воин­ствующему невежеству, террору и ненависти. «Невеже­ство — это сила», — сказал в свое время Орвелл. Эту си­лу надо уважать и ей служить — этому фактически учит православных Кураев. Но вспомним св. Александра Невского, которого о. Александр Мень чтил как покро­вителя: «не в силе Бог, а в правде». Есть и слово Гос­подне: «Не сотвори себе кумира».

Святое Православие не погибнет, и Мень не перестанет быть свидетелем веры и служителем Слова Божия из-за того, что клевета идёт широко. Но нужно пройти через трудные дни и годы. Гонимый игумен Мартирий сказал недавно в одной из бесед по поводу распространившейся у нас ненависти к «инославным» христианам: «Мы духовно нездоровы», мы — «в глубочайшем духовном кризисе, который переживает сейчас Русская Церковь и некоторые иные Церкви. Но в любом случае будем оптимистами. Будем помнить о том, что Дух Христов должен восторжествовать в ис­тинных последователях Христовых, и те слова, кото­рые сказаны Господом [см. Ин. 13:33-34. — Л. В.], не могут быть проигнорированы Его учениками и будут осуществлены ими в виде любви ко всем христианам» Вестник Филокалии. 1999. № 1. С. 10-11).

Ненавидящие т. н. «инославных» ненавидят и настоящих православных. Быть на стороне гонимых, на стороне тех, кто служит Господу в духе высшей правды и любви Христовой, независимо от того, к какой Церкви они принадлежат, или быть на стороне гонителей — таков выбор.