Глядя в тронутое перьями облаков небо, Никита взял себя за колени, прижал ноги к груди. Повар Влад Быкопф стал пристегивать его цепями к лопате.
– Полегшей-то… – озабоченно подняла руки Газиза
– Не бойсь, – натягивал цепь Быкопф
– Никитушка, выпростай хвост, – посоветовала мать.
– Мне и так удобно, maman.
– Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, – хмуро смотрел отец Андрюша, расставив ноги и теребя руками FSM на груди.
– Никита, вы руками за цепи возьмитесь, – сутуло приглядывался Михаил Сергеич.
– Не надо, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Их лучше – вот что…
Он засунул Никитины кисти под цепь, охватившую бедра.
– То правда, – закивал повар. – А то все одно повыбьются, как трепыхать зачнет.
– Тебе удобно, mon petit? – Мать взяла сына за гладкие, быстро краснеющие щеки.
– Да, да…
– Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся.
– Да, maman.
– Цепи не давят? – трогал отец.
– Нет.
– Ну, Вечное в помощь тебе. – Отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб сына.
– Держи себя, Никитушка, как говорили, – припала мать к его плечам.
– С Богом, – перекрестил отец Андрюша.
– Мы будем рядом, – напряженно улыбался Михаил Сергеич.
– Золотце мое… – целовала его кривые ноги Газиза.

Быкопф перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Никиту в печь. Тело его осветилось оранжевым. «Вот оно!» – успел подумать Никита, глядя в слабо закопченный потолок печи. Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Садкова дикий, нечеловеческий крик. Он забился на лопате.
– Держи! – прикрикнул отец на Влада.
– Знамо дело… – уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять.
Крик перешел в глубокий нутряной рев.
Все сгрудились у печи, только Газиза отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась.

Кожа на ногах и плечах Никиты быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Садков извивался, цепи до крови впились в него, но удерживали, лысая голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот. Крик извергался из него невидимым багровым потоком.
– Вениамин Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, – облизал пот с верхней губы Быкопф.
Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли.
– Да не так, Хоссподи! – Газиза вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Никите.
Новая волна жара хлынула на тело. Садков потерял голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипел, закатив красные белки глаз.
– Справа, справа, – заглянула в печь мать, направила кочергу няни.
– Я и то вижу, – сильней заворочала угли та.

Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками. Из Никиты потекла моча, вскипела. Рывки юноши стали слабнуть, он уже не хрипел, а только раскрывал рот.
– Как стремительно лицо меняется, – смотрел Михаил Сергеич. – Уже совсем не его лицо.
– Угли загорелись! – широкоплече суетился отец. – Как бы не спалить кожу.
– А мы чичас прикроем, и пущай печется. Теперь уж не вырвется, – выпрямился Влад.
– Смотри, не сожги мне сына.
– Знамо дело…
Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев. Суета вмиг прекратилась. Всем вдруг стало скучно.
– Тогда ты… того… – почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты.
– За три часа спекётся, – вытер пот со лба Влад.
Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой:
– Ладно…
– Я вас оставлю, господа, – пробормотала мать и ушла.
Газиза тяжело двинулась за ней.

Михаил Сергеич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе.
– А что, Вениамин Аркадьевич, – отец Андрюша положил руку на плечо Фурмана, – не ударить ли нам рыготно по бубендрасам с пикенцией?
– Пока суть да дело, а? – растерянно прищурился на солнце Фурман. – Давай, брат. Ударим, ебена мама!
Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала. Из печи послышалось совиное уханье. Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло.
– Это душа с тела вон уходит, – устало улыбнулся повар.

анус себе тронь перьями, пожалуйста