Но все это, конечно, не исключает того, что представления, коренящиеся в человеческой психике глубже, чем культовые идеалы и догмы, могли в какой-то мере приспособиться к официальному культу. Так, в языческую эпоху представления об убийстве, описанные выше, могли связываться с культом Одина как бога войны и смерти, которому посвящались убитые. В христианскую эпоху эти представления могли связываться с культом христианского бога. В сагах об исландцах неоднократно рассказывается о том, как тот, кто собирался совершить убийство из мести, обращался к христианскому богу и получал от него помощь. В "Саге о Ньяле", например, рассказывается следующее. Слепой Амунди обращается к Лютингу, который убил его отца, с требованием виры, но тот отказывает ему. Тогда Амунди обращается к богу и сразу же прозревает. Хвала богу, господу моему! Теперь я вижу, чего он хочет, говорит он и ударом секиры по голове убивает Лютинга, после чего снова становится слепым. В той же саге Хильдигунн заклинает Флоси всеми чудесами Христа отмстить за убийство ее мужа Хёскульда. В "Саге о Хаварде" пожилой и хилый Хавард дает обет принять христианство, если бы ему удалось убить могущественного Торбьёрна, убийцу его сына. И тут же Хаварду удается его убить благодаря тому, что тот поскользнулся и камень, которым он хотел убить Хаварда, падает на грудь ему самому. Впоследствии Хавард едет в Норвегию и принимает там христианство. А в "Саге о названых братьях" так прославляется христианский бог за то, что он помог пятнадцатилетнему Торгейру осуществить кровавую месть за убийство отца (см. с. 83): "Всем, кто слышал эту новость, казалось удивительным, что юнец убил такого воинственного хёвдинга и такого доблестного воина, как Ёдур. Однако это не было удивительным, ибо творец мира создал и вложил в грудь Торгейра такое бесстрашное и твердое сердце, что он ничего не боялся и был так же бесстрашен во всех испытаниях, как лев. И поскольку все хорошее создано богом, то и бесстрашие создано им и вложено в грудь храбрецам вместе со свободой делать, что они хотят, добро или зло. Ибо Христос сделал христиан своими сыновьями, а не своими рабами, и он награждает всех по заслугам".


Впрочем, такое отношение к кровавой мести не типично для официальной христианской идеологии. Ведь одним из ее краеугольных камней считается заповедь не убий. Было ли, однако, христианское не убий чем-то более гуманным, чем представления об убийстве, господствующие в сагах об исландцах? В условиях, в которых происходила христианизация в средневековой Скандинавии, когда государственная власть в лице короля и церкви брала в свои руки права и обязанности, которые раньше были прерогативой отдельного члена общества, другими словами, когда самопомощь, господствовавшая раньше, уступала место государственной системе наказаний, христианское не убий было, конечно, величайшим лицемерием. Право наказывать и, в частности, убивать переходило от отдельного человека к государству, чтобы быть использованным этим последним в гораздо более крупных масштабах, чем те, которые были возможны для отдельного человека. Но теперь убивали не в отместку за себя или своих родичей и друзей, а по приказу свыше или по велению бога, идеального прообраза государственной власти. Каждый человек становился, таким образом, потенциальным наемным убийцей или палачом. При этом узаконивалось лицемерное отношение к убийству, поскольку одновременно проповедовалась заповедь не убий, т. е. осуждалось убийство вообще, хотя истинным смыслом этой заповеди было: не убивай твоего врага, но убивай врагов короля и бога. С введением христианства вошли в употребление пытки. Людей пытали и казнили за отказ принять христианство, т. е. стали возможными убийства во имя идеи, нечто, неизвестное раньше и делавшее возможным убийства в неслыханных раньше масштабах. Вместе с тем уступка своих прав и обязанностей государству или карающему и награждающему богу с его адом и раем была ограничением независимости и самостоятельности отдельного человека, уменьшением его моральной ответственности, уроном его самоуважению и достоинству и тем самым предпосылкой для развития в нем комплекса неполноценности.

М. И. Стеблин-Каменский.

спасибо