Невеселое продолжение.
Вернусь к квартире на Большом проспекте П.С. и времени, когда снимала угол у бабы Оли. Они с Ниной научили понимать разницу между коренным ленинградцем и вновь испеченным. Новый ленинградец не ходил пешком, он норовил проехать пару остановок на автобусе – троллейбусе, а старый пер, как лось, дворами – переулками, и если ехал, то только на трамвае. Почему на трамвае, неведомо, но я не могу вспомнить случая, когда бы Нина ездила куда-то на автобусе. Однажды мы отправились с ней в гости в Московский район, где после свадьбы жили её дочь с мужем, на двух трамваях с пересадками. Или даже трех, не помню уже. Попили чаю с вареньем и откланялись. Стоим на остановке, Нина говорит: «Молодец, ничего у неё не раскидано». Оказывается, больше всего она боялась, что у молодой супруги, то бишь её дочушки, будут валяться в ванной грязные трусы. Ну, я, естественно, всё на заметку. Трусы и волосы на расческе – приравнивались к воинскому преступлению. Все должно быть выстирано, высушено, разложено по полочкам, а пыль – вытерта. Чистота (и порядочность?) прежде всего.
Вернусь к транспорту. Метро мои Нина с Олей брезговали. А может, побаивались, потому что Оля иногда говорила: «Еще чего. Полезу я под землю». Она была из Псковской губернии и говорила «еслив»: «Еслив, мне надо подъехать, я вон – на «тридцатке». 30-й, 6-ой, 14-ый и 51-ый трамваи были любимыми. Где теперь трамвай №6? Он – в памяти.
Нина с Олей показали мне мои первые проходные дворы. Знаменитый «ход» с Желябова на набережную Мойки к Капелле и второй – от Малой Садовой к цирку. Второй – страшный, потому что надо было идти ссаными подъездами и жуткими сырыми лестницами: сначала вверх, потом – вниз, потом бежать по одному двору, другому и выскакивать напротив цирка, как из каземата Петропавловки на волю.
Два года спустя, когда к бабе Оле вернулся разошедшийся с женой сын, я снимала комнату на Малой Садовой. Точнее, на улице Ракова, сейчас Итальянской, напротив музея сангигиены. Как раз в первом проходном дворе. В полуподвальной коммунальной квартире на 14 жильцов.
Это был ад: 9-ти метровая комнатушка с окном на уровне ног. Коленок не было видно, одни туфли. В такую Маргарита прибегала к Мастеру. Но это литература. По утрам в коридоре я не раз наступала на дохлых мышей. Грязь, вонь, коты, больные раком старики – они умирали один за другим, и почему-то девицы с текстильной фабрики, которые тоже снимали комнаты, а по вечерам у ресторана «Баку» занимались, известное дело, чем. «Чем» – подсказали добрые люди. Сама бы не догадалась.

Ну, естественно, жизнь разрезало на две половины: светлую, которая осталась на Петроградке и эту – подвальную. Я жила в двух разных городах. Потом их стало три, теперь – четыре, а пятому – не бывать. Песня есть, Леонтьев, кажется, поет: «Там я остался…» Все хорошее осталось с Ниной и Олей – на Большом проспекте Петроградской стороны. Резко так, нехорошо. Точно оборвалось. Мы перестали созваниваться, вернее, я перестала звонить, а несколько лет спустя увидела бабу Олю на улице и не подошла. Не могу объяснить, почему. Не умею нырять из одной жизни в другую, тем более – прошлую. Девятиметровку нам с подругой сдавала медсестра из находившейся в этом же доме военной поликлиники, вход в которую был с Садовой. Подруга ночевала «на хате» два-три раза в месяц. На выходные я уезжала домой – за город, и эта пройда - медсестра клялась, что никого в субботу-воскресенье пускать не будет: «Ключи только у вас, Танечка». Я возвращалась в заблеванную комнату с загаженными простынями, к которым пришивала метки для прачечной, как учили Оля с Ниной.

Из жизни на улице Ракова сохранилось единственное светлое воспоминание: театры. Их было пять: Пушкинский, Комедии, Комиссаржевской, оперетта и Малый оперный. Чтобы не сидеть вечерами в ужасной квартире, мы ходили каждый вечер (или через день) в театр. Я видела всех: Горбачева, папу Фрейндлих, Тимошина, Владимирова, саму Фрейндлих, молодого Боярского (это уже театр Ленсовета) и т.д. Не стану перечислять.
Второе, если не светлое, то забавное воспоминание – работа секретаршей в ДНТП (Доме научно-технической пропаганды), он находился напротив Пушкинского театра, рядом с Елисеевским магазином. Тут вот люди иногда пишут: дура ты такая-сякая. Это сейчас. А тогда!.. Во-первых, я не знала… некоторых слов. И когда деваха, вместо которой устраивалась, сдавая дела, сказала о начальнике Промышленно-транспортного отдела «мудак», я постеснялась спросить, что это значит. По ходу дела разобралась.
Отработала, наверное, с месяц, деваха забежала за каким-то документом, увидела мой стол и как заорет: «Ну-ка разложила бумаги выше крыши! Чтобы один нос с макушкой торчал! Быстро!» Научила. Потом сижу себе вся в делах – книжку читаю. Тот самый начальник на букву «м» зайдет – а некогда мне. Работаю. Ну, он тоже по делу заходил: в сейфе у него поллитровка стояла. Глаза опущу, мол, не вижу – не слышу, как стаканы звякают. Он – юрк к себе в кабинет, остограммится и за работу.
Однако пропаганда науки с техникой не страдала:). Со всего города и области (выше – со всей республики!) съезжались люди на лекции и семинары. В основном главные инженеры предприятий, главные технологи и начальники цехов.
О пропаганде и многом другом – в следующий раз.:)

=================

Начало тут:
http://sinitzat.livejournal.com/176359.html
http://sinitzat.livejournal.com/176389.html