"Известия" о Викторе Конецком

ВИКТОР КОНЕЦКИЙ, моряк и писатель
(1929—2002)

Со страниц известинской "Недели" в 1998 году академик Лихачев сказал, что от нынешней русской литературы в ХХI веке останутся Фазиль Искандер и Виктор Конецкий...
Прозой Конецкого зачитывались поколения читателей, а фильмы по его сценариям — "Полосатый рейс", "Путь к причалу", "Тридцать три" — полюбили миллионы кинозрителей.
Долгие годы Конецкий был желанным автором "Известий" и "Недели".

Георгий Амбернади
Соленый лед в лабиринтах судьбы
Около полувека назад в заповедные чертоги советской литературы просочился компактный отряд экзотических для сухопутной страны персонажей. Все эти судоводители, радисты, механики, матросы, мотористы, повара и дневальные месяцами шлялись по белу свету неизвестно где, встречаясь неизвестно с кем, думая неизвестно о чем. Как улику своего отщепенства от народа, вдохновенно строящего коммунизм, они держали в руках пластиковые пакеты с мотками дешевой итальянской шерсти-мохера, упаковки с копеечными плащами "болонья", рулоны ковров с осыпающимся ворсом. Рулил изгоями невысокий шатен с решительным лицом отважного правдоискателя-гасконца, готового поквитаться со всяким, кто ущемит его в представлениях о долге и чести. Глубокая ямка на подбородке подтверждала ощущение, что перед нами ростановский дуэлянт Сирано де Бержерак в погонах капитана советского торгового флота. Вожака звали Виктор Викторович Конецкий. Он был сыном помощника прокурора и артистки дягилевского балета.
Капитан-писатель впервые изобразил моряков не в героико-патриотическом, а в производственно-бытовом измерении, впрочем, не чуждом романтике. Он полагал, что если практику заполнения судового журнала "пиши что видишь, а не то, что знаешь" (ибо знание последствий подсказывает глазам зажмуриться), - если эту практику возвести в метод сочинительства, и еще добавить раскавыченных цитат из оригинальных мыслителей, и еще повеселить публику безмятежным юмором, да еще удивить ее спасительной авторской самоиронией и щегольским морским жаргоном, то застойный воздух советской литературы, может быть, удастся передернуть сквозняком новой прозы.
Об удаче известила реакция читателей. Хищение книг Конецкого из библиотек не считалось зазорным. Журналы выхватывали у него из рук отрывки еще незаконченных рукописей, как голодные чайки. Поклонники сбивались в стаи и вели читательские дискуссии.
Больше мужчин трепетали женщины. Тонко различали меж строк сигналы неприкаянной души о помощи и влажное дыхание подавленной эротики.
Одна писала ему: "У Вас нет быта. Вы хороший человек, но какой-то беспризорный". Другой даме он приснился звонящим в ее дверь с рыжим котенком в руках и вопросом: "Вам морские волки нужны?". А надо бы ей звонить в клинику имени доктора Фрейда...
Проза Конецкого взяла в плен и меня. Надолго. Навсегда. Проза распахнутых горизонтов и распахнутых сердец. Проза искренности и доверия. Иносказательное послание расколотому, эгоистичному миру о разоружении.
Можно было догадаться, что уроки нравственности Конецкий берет у Пушкина, а мастерства - у Чехова. И это в то время, когда многие художники искали свободу в модерне!
Не в силах совладать со своими восторгами, я позвонил автору в Ленинград. Конечно, я опасался получить оплеуху от мастера, кующего в отпусках свою "золотую прозу". Но тот просто и внятно сказал: "Знаешь что, паренек, приезжай в Питер. О жилье не беспокойся. Будешь жить у меня". На второй день я уже сидел у "Вики" в компании его друзей, и наша "Прощайте, скалистые горы...", исполняемая con anima (с чувством), извещала соседей о том, что мы, как говорят моряки, "чисто снялись с якорей".
По прошествии времени этот десятидневный визит, и этот двор-колодец за окном, и эта старая квартира, которую последний раз убирали несколько месяцев, а может, несколько лет назад, стали казаться сюжетами сна. Но малоразборчивый автограф на форзаце книги "Соленый лед" заступается за былое: "На память о нашей ленинградской жизни в апреле 73 г. Виктор Конецкий".
В последующие пять лет я навещал его в подмосковных домах творчества. А потом мы поменялись ролями. Я, бывший известинец, приладив погоны с золотистой "петлей Нельсона", удрал в океаны, на которые двенадцать лет смотрел глазами своего друга. А истый морской бродяга застрял на берегу, работая над книгами, занимаясь живописью, поправляя здоровье, балуя прессу, в частности, "Известия" и "Неделю", своими смелыми, подчас эпатажными суждениями.
Сегодня, перечитывая Конецкого, я со смущением обнаруживаю, что некоторые мысли и наблюдения, которые давно считаю своими и которыми горжусь, на самом деле принадлежат ему. Это не плагиат. Просто произошло то, что Шарль Бодлер, которого мы наперебой читали друг другу, назвал "перекличкой сердец в лабиринтах судьбы".
Отсюда