Иллюстрируем Аркадия Аверченко

Этот всем известный рассказ я позволил себе снабдить цитатами из того самого первого выпуска журнала «Аполлон»... О тирсах писал Иннокентий Анненский, о танце - Александр Бенуа, о театре - Вячеслав Иванов.

     Однажды в витрине книжного магазина я увидел книгу… По наружному виду она походила на солидный, серьёзный каталог технической конторы, что меня и соблазнило, так как я очень интересуюсь новинками в области техники.
     А когда мне её показали ближе, я увидел, что это не каталог, а литературный ежемесячный журнал.
     — Как же он… называется? — растерянно спросил я.
     — Да ведь заглавие-то на обложке!
     Я внимательно всмотрелся в заглавие, перевернул книгу боком, потом вниз головой и, заинтересованный, сказал:
     — Не знаю! Может быть, вы будете так любезны посвятить меня в заглавие, если, конечно, оно вам известно?.. Со своей стороны могу дать вам слово, что, если то, что вы мне сообщите, секрет, — я буду свято хранить его.
     — Здесь нет секрета, — сказал приказчик. — Журнал называется «Аполлон», а если буквы греческие, то это ничего… Следующий номер вам дастся гораздо легче, третий ещё легче, а дальше все пойдёт как по маслу.
     — Почему же журнал называется «Аполлон», а на рисунке изображена пронзенная стрелами ящерица?..
     Приказчик призадумался.
     — Аполлон — бог красоты и света, а ящерица — символ чего-то скользкого, противного… Вот она, очевидно, и пронзена богом света.
     Мне понравилась эта замысловатость. 
     Когда я издам книгу своих рассказов под названием «Скрежет», то на обложке попрошу нарисовать барышню, входящую в здание зубоврачебных курсов…
     Заинтересованный диковинным «Аполлоном», я купил журнал и ушёл.

* * *

     Первая статья, которую я начал читать, — Иннокентия Анненского — называлась «О современном лиризме».
     Первая фраза была такая:
     «Жасминовые тирсы наших первых мэнад примахались быстро…»
     Мне отчасти до боли сделалось жаль наш бестолковый русский народ, а отчасти было досадно: ничего нельзя поручить русскому человеку… Дали ему в руки жасминовый тирс, а он обрадовался, и ну — махать им, пока примахал этот инструмент окончательно.
     Фраза, случайно выхваченная мною из середины «лиризма», тоже не развеселила меня:
     «В русской поэзии носятся частицы теософического кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов…»
     Это было до боли обидно.
     Я так расстроился, что дальше даже не мог читать статьи «О современном лиризме»…

* * *

     Неприятное чувство сгладила другая статья: «В ожидании гимна Аполлону».
     Я человек очень жизнерадостный, и веселье бьёт во мне ключом, так что мне совершенно по вкусу пришлось предложение автора:
     «Так как танец есть прекраснейшее явление в жизни, то нужно сплетаться всем людям в хороводы и танцевать. Люди должны сделаться прекрасными непрестанно во всех своих действиях, и танец будет законом жизни».
     Последующие слова автора относительно зажжения алтарей, учреждения обетных шествий и плясов привели меня в решительный восторг.
     «Действительно! — думал я. — Как мы живём… Ни тебе удовольствия, ни тебе веселья. Все ползают на земле, как умирающие черви, уныние сковывает костенеющие члены… Нет, решительно, обетные шествия и плясы — вот то, что выведет нас на новую дорогу».
     Дальше автор говорил:
     «Не случайно происходит за последние годы повышение интереса к танцу…»
     «Вот оно! — подумал я. — Начинается!..»
     У меня захватило дыхание от предвкушения близкого веселья, и я должен был сделать усилие, чтобы заставить себя перейти к следующей статье:
     «О театре».

* * *

     Автор статьи о театре видел единственное спасение и возрождение театра в том, чтобы публика участвовала в действии наравне с актёрами.
     Идея мне понравилась, но многое показалось неясным: будет ли публика на жаловании у дирекции театра, или актёры будут уравнены с публикой в правах тем, что им придётся приобретать в кассе билеты «на право игры»… И как отнесутся актёры к той ленивой, инертной части публики, которая предпочтёт участию в игре — простое глазение на все происходящее…
     Впрочем, я вполне согласен с автором, что важна идея, а детали можно разработать после.

* * *

     Вечером я поехал к одним знакомым и застал у них гостей.
     Все сидели в гостиной небольшими группами и вели разговор о бюрократическом засилье, указывая на примеры Англии и Америки.
     — Господа! — предложил я. — Не лучше ли нам сплестись в радостный хоровод и понестись в обетном плясе к Дионису?!
     Моё предложение вызвало недоумение.
     — То есть?..
     — В нашей повседневности есть плясовой ритм. Сплетённый хоровод должен нестись даже в будничной жизни, перейдя с подмостков в жизнь… Позвольте вашу руку, мадам!.. Вот так… Господа! Ну зачем быть такими унылыми?.. Возьмите вашу соседку за руку. Что вы смотрите на меня так недоумевающе? Готово? Ну, теперь можете нестись в радостном хороводе. Господа… Нельзя же так!..
     Гости растерянно опустили сплетённые по моему указанию руки и робко уселись на свои места.
     — Почему вам взбрела в голову такая идея — танцевать? — сухо спросил хозяин дома. — Когда будет танцевальный вечер, так молодёжь и потанцует. А людям солидным ни с того ни с сего выкидывать козла — согласитесь сами…
     Желая смягчить неловкую паузу, хозяйка сказала:
     — А поэта Бунина в академики выбрали… Слышали?
     Я пожал плечами.
     — Ах, уж эта русская поэзия! В ней носятся частицы теософического кокса, этого буржуазнейшего из Антисмертинов…
     Хозяйка побледнела.
     А хозяин взял меня под руку, отвёл в сторону и сурово шепнул:
     — Надеюсь, после всего вами сказанного вы сами поймёте, что бывать вам у нас неудобно…
     Я укоризненно покачал головой и похлопал его по плечу:
     — То-то и оно! Быстро примахались жасминовые тирсы первых наших мэнад. Вам только поручи какое-нибудь дело… Благодарю вас, не беспокойтесь… Я сам спущусь! Тут всего несколько ступенек…

* * *

     По улице я шагал с тяжёлым чувством.
     — Вот и устраивай с таким народом обетные плясы, вот и води хороводы! Дай ему жасминовый тирс, так он его не только примахает, да ещё, в извозчичий кнут обратив, тебя же им и оттузит! Дионисы!
     Огорчённый, я зашёл в театр.
     На сцене стоял, сжав кулаки, городничий, а перед ним на коленях купцы.
     — Так — жаловаться?! — гремел городничий.
     Я решил попытаться провести в жизнь так понравившуюся мне идею слияния публики со сценой.
     — …Жаловаться? Архиплуты, протобестии…
     Я встал с места и, изобразив на лице возмущение, со своей стороны, продолжал:
     — …Надувалы морские! Да знаете ли вы, семь чертей и одна ведьма вам в зубы, что…
     Оказалось, что идея участия публики в актёрской игре ещё не вошла в жизнь…
     Когда околоточный надзиратель, сидя в конторе театра, писал протокол, он поднял на меня глаза и спросил:
     — Что побудило вас вмешаться в действие пьесы?..
     Я попытался оправдаться:
     — Тирсы уж очень примахались, господин околоточный…
     — Знаем мы вас, — скептически сказал околоточный. — Напьются, а потом — тирсы!