I

Ничто человеческое мне не чуждо. В том числе и сентиментальность. Особенно ближе к зиме. Это летом душа нараспашку: оттянулся до кровавых брызг на кустах и траве с какой-нибудь нимфеткой и пошёл пиво пить - самодостаточный и не требующий никакой благодарности. Когда серое небо в метре над головой - всё намного сложнее. Хочется, чтоб тебе сказали спасибо, полизали попку - и не из под ножа или плётки, а из чистой любви (ну это уж я загнул) или хотя бы из благодарности.

II

Я приметил её на тремпиаде: на вид она была старовата - как минимум шестнадцать, но вида явно русского, да и попа имела место быть, русый хайр тоже, чего уж там привередничать. Моё чутьё сообщило мне, накачав хуй кровью (вот-вот лопнет, как передутый воздушный шарик): "Смелее, любимый!" Я сделал несчастное лицо: 
— Извините, девушка... - на "вы", как со взрослой, ха-ха-ха. - Вы случайно не в Тель-Авив едете? - если уж полагаться на чутьё, то до упора. 
— Не знаю... - вид растерянный. Ну вот ты и попалась. 
— Как это? Куда глаза глядят едете, милая? - я такой обаятельный, и зачем мне вообще эти женщины... Ах да, вспомнил: человек существо общественное. 
— Да нет... куда первый тремп остановится... я из дома сбежала... - нет, бог всё-таки есть! 
— И куда же теперь? Зима же на носу, дожди... - сострадательный я. 
— В Эйлат, наверное... - пора идти ва-банк. 
— Ох, ничего себе, у тебя там кто знакомый есть?.. 
— Нет... - и она заплакала, и я обнял её за плечи, оттопырив зад, чтобы случайно не прижаться к ней вставшим писюном. 
— Если хочешь, пойдём ко мне, я здесь недалеко живу, у меня пока впишешься, а там посмотришь... 
— А ты ко мне приставать не будешь? - с надеждой. Ей явно так не хочется в Эйлат. 
— Знаешь что, дорогая, пока меня сама не попросишь - и пальцем до тебя не дотронусь, да и дверь у меня всегда открыта - если что не понравится, всегда на тремпиаду вернуться успеешь, - самое интересное, что всё, что я ей сказал - чистая правда. Ох, как она меняпопросит, с кровавыми слезами на глазах, на коленях, чтоб я её отъебал жесточайше.

III

На то, чтобы подсадить её на героин, мне потребовалось меньше недели: шесть дней. 
О, детское любопытство! О, огрехи семьи и школы. Сначала мы с ней вмести покурили героин с фольги: 
— Ты что не знаешь, что подсаживаются только те, кто колются? Вам что, в школе не рассказывали? 
— Нет, нам говорили, что после первого раза ломка начинается... - и испуганно, - а ты, часом, не наркоман? 
— А что, похож? 
— Нет... вроде. 
— Я так, изредка... - чистая ложь, наркотики не переношу, но ради дела... Чего не сделаешь ради святого дела? 
— Ну, только я чуть-чуть... 
— А вдруг ломка? - притворно ужаснулся я, и мы оба рассмеялись. Смейся-смейся. Хорошо смеётся тот, кто стреляет последним. 
Ей понравилось. И никакой ломки не было. И она покурила ещё - я не стал, сослался на важные дела, для которых нужна трезвая голова. Куда ей догадаться, что это за дела: 
подсадить её на иглу и поизмываться всласть. 
На шестой день я принёс героина совсем чуть-чуть. 
— Да здесь и курить-то нечего... - расстроилась Юля, - так её звали. Эти женщины все пытаются сразу заставить меня запоминать их имена. А какого, извините за выражение, хуя, мне знать их имена. У всех вдоль, и ни у одной - поперёк, с меня и этого хватает. 
— Ну... - застываю в притворном смущении, - могу сходить купить тебе шприц... 
— Нет! Я колоться никогда не буду! - сталь в её голосе умиляет меня до слёз. Так и хочется крикнуть: "Ты уже вляпалась! По самые уши вляпалась, блядина!" Но нет, актёрский понт не позволят идти наперекор сценарию. 
— Правильно, ты что-то уж слишком часто употребляешь. Отдохни чуток. 
К вечеру у Юли начался насморк, да и суставы заныли как перед гриппом. Всю ночь она проворочалась и прохрюкала на матрасике на полу, а к открытию аптеки побежала по утреннему холодку за шприцом.

IV

Ещё неделю я снабжал её героином на халяву. А потом перестал. Сказал с очень сочувственным видом: 
— Так действительно наркоманкой стать недолго. Всё, хватит, подруга. Да и бабки у меня на исходе. Через пару недель у меня зарплата - тогда ещё оттянешься. ОК? 
— ОК... - не очень уверенно ответила она, а что ещё она могла ответить. 
На следующее утро она впервые попыталась поцеловать меня. 
— Ты чего... - отстранился я почти испуганно, - ты же сама сказала: без этого. Зачем?.. 
— Я тебя люблю... - так, сейчас перейдёт к делу... точно, - Купи мне ещё разок, последний раз героина... 
— Ага... Вот почему ты меня любишь... - эффектная пауза, - Вон!!! Чтоб я тебя больше не видел!!! Ебаная блядь! 
Юля, побледнев, начала запихивать трясущимися руками свои шмотки в сумку. Я отвернулся к стене и улыбался. Она хлопнула дверью. 
Вернулась через два часа: 
— Извини... Пожалуйста, извини... Вот я тут из дома кое-что принесла, - сказала ломающимся дрожащим голосом Юля и извлекла из кармана горсть золотых побрякушек. - Может, это можно поменять на, ну... это... 
И тут я ударил её. Несильно. Только чтобы увидеть реакцию. Она улыбнулась. Я бил её минут пять, и всё это время мы оба улыбались. Потом я трахнул её в жопу так, что, когда я вынул член, он весь был покрыт кровью. 
Золото я кинул ей в рожу, да так, что рассёк лоб, а потом вышел, бросив, не оборачиваясь с порога: "Жди, тварь!"
Погуляв, так для понта полтора часа по городу и выпив пивка, я открыл дверь. Юля лежала на полу и монотонно выла, изредка стукаясь о ножку стула головой. Когда весь раствор ушёл из шприца ей в вену, я наконец услышал то, ради чего затевал всю операцию:"Спасибо!" Что может согреть человеческое существо лучше простой, искренней благодарности другого человеческого существа. Спектакль закончен! Я трахнул её в жопу ещё разок, оделся и, глядя в её глаза с ласковой улыбкой на лице проворковал: 
— А теперь ты пойдёшь отсюда на хуй, и ели я ещё хоть раз увижу тебя возле своей двери, я тебя убью! - по моим глазам она поняла, что я не шучу. 
— А как же я... теперь... 
Ладно, я, в конце концов, не зверь: 
— Пойдём, познакомлю тебя с пушером...

V

Через полгода я встретил её на рынке. Ах, что делают с людьми наркотики. На вид ей было уже тридцать, попа исчезла, будто и не бывало, хайр из русого стал мышино-серым. Сквозь рваную юбку были видны покрытые синяками грязные ноги. 
— Парень, не хочешь русскую девушку? - спросила она меня на иврите. 
— Иди-ка ты на хуй, Юленька-солнышко-тварь-ебучая, - ответил я ласково. 
Узнав меня, она заковыляла прочь. Приятно осознавать, что в общем-то мимолётное - ну что такое две недели?! - знакомство со мной может так изменить жизнь человека! 
Приятно, бог меня полюби!

КОНЕЦ

I

Ей было двенадцать лет, и я имел её на седьмом этаже здания "Шаарей ха-ир", второй этаж которого я охранял каждую ночь. На шестом и восьмом этаже другие ночные сторожа обычно варили наркотики - джефф, винт, а после зарплаты - героин, седьмой же был предназначен исключительно для для любовных утех. 
Самое приятное в педофилии - это наивность. Она спрашивала меня: "А что теперь?", и я, упиваясь своей грубостью, тыкал её лицом в свой разгорячённый пах: "Соси, сука!" Она покорно сосала. 
Мысль о том, что у неё не было ещё ни одной менструации, а я уже имею её и даже в рот, возбуждала меня, а ещё больше возбуждала мысль о том, что бы сказали-подумали её родители, знай они, чем мы сейчас занимаемся. Я представил себе её отца - видал его один раз на улице, он прошел мимо, а я, узнав его сразу, харкнул нарочито громко и он оглянулся на свою спину, нет ли на ней харчка... Какой униженный жест! Как я хохотал ему в лицо! Я действительно мог бы обхаркать его, да хоть обдрочить, но не стал этого делать, моя артистическая натура не выносит переборов! 
Я представлял его лицо, когда кончал ей в рот. Ах, кто не кончал в рот девочке, представляя, как пиздит её отца... что он знает об экстазе. 
А она, кстати, её звали Оля, не знала, правильно ли вела себя, ведь я был её первым мужчиной... Она спросила: "Ну, как?" и я ответил: "Глотай, сука, глотай! Сперма, она пользительна для гормонального баланса, девочка моя!" Она проглотила. 
Как скучно трахаться с теми, кому больше шестнадцати, как невыносимо скучно! Всё-то они знают, всему-то они обучены! Да и попадаешь в них с первого раза - что за кайф, скажите на милость? А вот тыкаться, искать... Искать и не сдаваться... Пять-десять-пятнадцать минут, а потом найти, ощутить преграду, прорвать её и под крик боли, озверев, исказившись лицом, зарычав - а она думает, что так и надо! - представлять, что член достигает основания черепа и входит в мозг, уничтожая, вгрызаясь, кончить ей в лицо, а потом плюнуть на живот.
Это я называю "жизнь".

II

Так вот, ей было двенадцать лет и я учил её жизни, сам толком не зная, что это такое. 
Да и не жизни, а скорее тому, как надо сносить унижения. А что может быть прекрасней, чем унизить того, кто любит тебя... Любит, а потому не ответит. А ещё не ответит, потому что слабее, а ещё - потому что не знает как, а ещё... да мало ли, почему?! Когда я впервые трахнул её в жопу, ей уже исполнилось тринадцать, и со дня её рожденья прошло три дня. Если в тот день, когда я изнасиловал её впервые, меня возбуждал скорее её отец, чем она сама, то сегодня у меня был другой предмет для возбуждения: я узнал, что являюсь ровесником её матери - год в год. Ого! Трахаться с дочкой, закрыв глаза, чтоб не видеть детскую попку под своим членом, а представлять... представлять её нахохленную ублюдочную восьмидесятикилограммовую мамашу - один её зад весит больше меня. 
— А это.. ну так все делают... сюда... - покраснев спросила она, когда я кончил ей в жопу, 
— Нет, это только я тебе, потому что ты блядь и пидораска, - ответил я ей и ударил ногой в живот, она охнула, прослезилась, а, отдышавшись, поцеловала меня, Я снова ударил её.

III

Новизна! Кончается новизна, кончается секс. Чего бы ещё с ней вытворить, думал я, открывая Оле дверь... Разве что убить? Это идея... но нет, не сегодня, не сейчас, ведь меня так легко будет вычислить, а двадцать лет в тюрьме... Нет, конечно, я и там найду, кого отыметь, но с новизной будут напряги. Ладно, сегодня попрактикую стандартный садизм, а потом придумаю продолжение. 
Вы когда-нибудь стегали женщину мокрым ремнём в такт ебкам? Да! По лицу твоему, читатель вижу, что да! А тринадцатилетнюю тёлку. Да ещё любящую тебя до потери пульса... в тринадцать они до оргазмительного влюбчивы! А я стегал! И ещё как! Я надрывался, вышибая из её кожи кровавые брызги, а она сквозь слёзы спрашивала: "3a что!? Я люблю тебя!" "А вот именно за это!" - отвечал я, кончая ей на спину. Интересно, щиплет ли сперма, попав на свежую рану? Я думаю, что да - ведь она солёная. 
Второй раз я кончил ей в рот. Не без задней мысли: я пытался задушить её, но эта сука... Оля! Олечка! Оленька! Ненавижу!.. дышала носом. Если бы у меня было три члена, я засунул бы ей два в ноздри и она бы лопнула от своей сраной любви, как будто я в ней нуждаюсь. Любовь - это делиться, отдавать, а ненависть - это брать, отнимать... Я не альтруист! 
Убью! В следующий раз - убью!

IV

Нет! Я не придурок! Я не стану серийным убийцей. Я убью её одну, а потом - разнообразие! Мой девиз: "Ничего чаще, чем однажды!" 
Как она радовалась, когда я пригласил её на Кинерет! Думала - я перебесился, теперь стану как все... точнее как она себе представляла "всех". А почему она тешит себя глупыми надеждами? Она, что ли, как все? Дать в жопу тому, кто её изнасиловал в двенадцать лет? Нет, мы одного поля ягоды - если бы она решила замочить меня раньше, чем я решил замочить её, я бы не обиделся - всё идёт по плану! 
Обидно одно - пришлось потратить сто шекелей, купить надувную лодку, эти бабы - все мрази: вечно вводят меня в расход. На эти сто шекелей я бы мог снять шлюху в промзоне, вывезти в лес, привязать к дереву и снять шкуру живьём... Нет! Я решил - только раз и этот РАЗ будет теперь. Мы уже в лодке, метрах в трёхстах от берега. "А зачем камень?" - спрашивает она. "Тебя, суку топить!" - отвечаю я искренне и снимаю трусы. Она делает то же самое. "А тебя, блядину, кто просил оголяться?" - сарказм в моём голосе успокаивает её, и она натягивает трусы обратно. "Нет уж, снимай, сука!" - кричу я на неё, и она с готовностью подчиняется. Осторожно. Лодчонке недолго и перевернуться. Я трахаю её осторожно, но кончаю быстро - это от предвкушения. Достаю из-под полотенца нож. Она - Оля! Сука, блядь! Оленька! Вот тебе! Вот ещё! В поддых! В подрёбра! Мягко! Как по маслу! Ножик входит-выходит! Туда-сюда-обратно! О, боже, как приятно! И не пускай струйку крови из-под верхней губы! Не разжалобишь! Не на такого напала! Сука! А-ха-ха! Получила! А теперь ещё!.. - я снова кончил. Бурно и радостно. Приятно иметь дело с живучими девочками - она ещё хрипела. Что ж, в этом есть свой кайф, утопить её ещё живой. Что, теперь поверила? 
Вот для этого мне камень и нужен был! 
До свиданья! Надеюсь, что до нескорого! 
Но это так... приятно! Удастся ли мне удержаться назавтра от того чтобы не испытать этого снова? Да и стоит ли жить не повторяя? А повторяя? От однообразия я бежал в эту забрызганную кровью и теперь пустынную лодку, я дошёл до вершины, что может быть выше смерти? Теперь - только вечное однообразие.

V

Я не строю иллюзий - меня вычислят и загонят, как бешеного зверя довольно скоро. 
Но жизнь состоит из мгновений. И я говорю Маше - ей четырнадцать, и не я порвал ей целку - "Поедем в Герцлию! Я знаю там прекрасный пляж!" Её угловатое детское тело покорно изгибается. Я пинаю её ногой в живот и целую в лоб. "Поедем... милый!" - отвечает она. 
Я люблю этот мир.

КОНЕЦ

I

Я шёл по широкой открытой улице рынка Маханэ Иегуда, раздумывая, в какую винную лавку заглянуть. Вообще-то я ненавижу рынок, как и любое другое место, гдескапливаются человеческие толпы. Гипербола: омерзительность места равно кубу числа людей на квадратный метр. Однако вино здесь дешёвое, да и расположены винные лавки на открытых - не самых запруженных рядах рынка. 
Находясь в толпе, я обычно стараюсь не смотреть по сторонам: тошно и страшно, но вот... одна сценка привлекла меня: здоровенная волосатая лоснящаяся баба, купив картошки, пыталась поднять с земли все свои мешки - чтобы прокормить такую тушу, да ещё детишек с муженьком (ведь и её, ой-вэй, кто-то трахает) необходимо много харчей. Пару тройку пакетов ей подцепить не удавалось, потом от неловкого движения покатились из одной авоськи помидоры, жадно зачавкали по ним ноги прохожих... Всё, взяла! Представление закончено... Нет-нет-нет! Одну сумку, да ещё здоровенную, холщовую она забыла. А в такойсумке она, скорее всего, носит деньги, документы! 
Не подумайте, что я вор! Никогда не брал ничего чужого... разве что жизни, но это к делу не относится. Просто интересно перепрятать сумку, а потом посмотреть, как она вернётся, начнёт метаться, может, опять помидоры покатятся. "Ничтожество наших греховвопиёт к небу!" - говаривал старина Ницше. Ну что за мечты... помидоры! А вот содрать бы с неё кожу живьём, Да медленно, Да ещё... Поправив в штанах вставший член, подсел поближе к сумке. Теперь главное - незаметно открыть её, а потом уж решить, есть здесь что-нибудь стоящее или килограммов сорок сарделек - семейный ужин на троих. 
Сумка тикала. Я приложил к ней ухо. Сумка тикала. 
Сердце подпрыгнуло в груди, на секунду замерло и прочно обосновалось у горла. Открыть! Теперь нельзя не открыть... а если и к молнии присоединены контакты! А! Семи смертям не бывать, а одной не миновать! Руки, трясущиеся руки, берутся за молнию... Так. Плавно, без рывков. 
Лучшие мои ожидания оправдались - внутри лежал куль, покрытый чёрным полиэтиленом, из которого шли проводки к механическому будильнику... на нём были только две стрелки - часовая и минутная, а где же будильная? На секунду замираю, а потом, рывком, уже не сомневаясь, закрываю сумку - что же я торможу, кретин, кругом ведь люди ходят. Без десяти двенадцать. Стрелки соединятся через десять минут. И тогда... О, господи, элойхэйну, мэйлэх хо-ойлом, только бы её не обнаружили раньше!

II

Не фиг, не фиг! Теракт лучше наблюдать с бутылкой в руке. У меня есть ещё десять минут - уйма времени. Я читал, что однажды вор-наркоман украл на пляже в Тель-Авиве сумку, открыл, а в ней бомба. Так он бомбу отдал ментам, а сам лечиться-переламываться пошёл. Трогательно, бля! А я не вор. И не наркоман! Я бог! Может быть, если мне приглянётся в без минуты двенадцать кто-нибудь из толкущихся возле сумки, то я сделаю вид, что обознался, принял за знакомого, отзову на несколько метров в сторонку, подарю жизнь! 
Обычно я пью полусухие вина, но ведь у нас, у евреев, в праздник принято пить вино для киддуша, или в простонародьи блевотно-сладкое. А чем не праздник, бомбу найти?! Будет вам, люди добрые, благословение пятнадцатью килограммами тринитротолуола. Яприсоединяюсь к хамасовским поздравлениям. Правда, безо всяких идеологических причин. Так, из любви к дальнему своему. Сажусь на пустой прилавок метрах в пятидесяти. Без четырёх минут, обзор, как на смотровой площадке! 
Вот к овощной лавочке подошла религиозная мамаша с четырьмя малолетними отпрысками - два в кипах, две в юбках до пят... Чёрт, успеют отойти раньше, да, взяли пару лимонов и пошли дальше. Хорошо, это можно признать даже справедливым - всю жизнь молиться богу, и чтобы не пронёс. 
ОК - без трёх минут. Вот трое марокканских гопников - в белых майках и золотых цепях - ненавижу! - сели покурить метрах в пяти от сумки, слава богу, спиной - эти бы на раз подняли хай. Харкают, орут... ништяк, ребятки, посмотрим, как вы через три минуты запоёте. "Кишками наружу!" - как поёт Егорка Летов. Этих уже ничто не спасёт. Пристрастие к никотину убьёт их мгновенно и почти безболезненно.

III

Полминуты. До двенадцати осталось полминуты. И какой облом - из магазина народ всё больше уходит - и только один усатый румын зашёл внутрь за последнюю минуту. Ого-го! 
А это уже интересно! Четыре очень милые куколки! И что им делать в овощном магазине. Нет... В магазин они не зашли, но и прочь не уходят. Хе-хе, да это же подруги курящих марокканцев. Быдло, мрази! Ну ничего! Бог он есть! Вот я сижу тут, один, совсем один на белом свете - умный, добрый, красивый - а вы будете сосаться с этими!.. Ну вот ты, хотя бы ты, в мини-юбочке, ножки загорелые, на шее пацифик размером с ладонь, смазливая мордашка накрашена, ты, заметь меня, подойди, прямо здесь, на рыночном лотке расстегни мне ширинку и начни делать минет! И мне будет приятно, и ты спасёшь свою ёбаную жизнь. 
Но нет! Ты будешь сосаться со своим Ициком или Шмуликом и сдохнешь! Сейчас, через несколько минут ты сдохнешь. Жалко одно - твоя смерть будет быстрой и безболезненной. Хлоп и всё! Но с этим я уже ничего не могу поделать... 
Нетерпение нарастает. Полминуты первого. Неужели будильник расходится с моими наручными часами, или... Нет! Только не это. Хотя на улице было за тридцать в тени, меня зазнобило. Вдруг бомба не сработала. А я уже успел полюбить эту... даже не знаю её имени... 
ладно, завтра в газетах посмотрю. Я уже успел полюбить её, успел сменить любовь на ненависть. Пусть она, только она, сдохнет, все остальные - наплевать, но она слишком красива, а я слишком одинок, чтобы она целовала в щёку эту обезьяну.

IV

Две минуты первого... Что же это делается!? Они почти докурили! Один из парней поднялся. Мне плохо... мне очень плохо, в глазах мутится, тошнота подкатывает к горлу. 
Глубокий вдох, выдох-х-х... Какой-то дедок выходит из магазина... Удар. Боль в плече... Ещё удар. Почему-то я уже не сижу на лотке, лежу рядом с ним... В ушах звон и сквозь него грохот! Да! Да! Бутылка у меня в руке и она не разбилась, правда половина её содержимого наасфальте... Мелочи! Мелочи! Поднимаюсь на ноги - из плеча течёт кровь... Ништяк, не больно - не интересно. Делаю глоток - и бегом туда, к месту взрыва. 
Спотыкаюсь на бегу - знакомый предмет! Автоматически подбираю с земли и кладу в карман покорёженный пацифик размером с ладонь. Бегу дальше. Грудь в грудь сталкиваюсь с окровавленным дядькой. Отступаю, он с криком, выпучив глаза, будто и не заметил меня, пробегает дальше. Чья-то оторванная нога. Может это деталька от того самого дедка, возлекоторого грохнуло? 
Но нет, мне это всё неинтересно, просто по хую мне всё это. Она! Где же ты моя любимая?! 
Голова. Её обожжённая оторванная голова. Разорванные губы. Что ж, ты сама выбрала! Могла бы сейчас целовать ими меня. Однако, у нас демократия, свобода выбора остаётся за каждой отдельно взятой блядью. Наклоняюсь над почерневшим лицом и плюю в него смачным, вязким, коричневым от вина харчком. 
Не могу! Больше не могу! Любовь переполняет меня, рвётся наружу. Захожу в ближайший подъезд, поднимаюсь на второй этаж, достаю из кармана пацифик и зажимаю ошалевший от желания член в потной трясущейся руке. Как говорил Гагарин: "Поехали!"

КОНЕЦ