Еще немного советской поэзии 1939 г.
Семен Кирсанов
Дума о Гуцульщине

Как на самых на Карпатах
есть Гуцульщина-земля.
Ах, Гуцульщина-земля,
ты убора не сняла,
не берет кремень лопата,
ты осталась на Карпатах
с украинским говорком,
горная,
гордая,
не скрутили той страны
сановитые паны
бельведерским гонором.

В небе – холод синеватый,
кряж карпатский становой,
да и хаты
с синевой –
так белы – не выпачкай!
Хлопец в шапке синеперой,
в белой куртке с выпушкой,
ходит, гонит стадо в горы,
пояс резан серебром,
ломоть хлеба вложен в сумку,
тай наигрывает шумку
он на дудке с пузырем,
да и козы беловорсы
ходят за подпасками,
и до сердца дышат горцы
высями карпатскими.
У гуцулок руки ловки,
хоть и сами – нищенки.
Ой, какие вышивки!
Верно служат им иголки,
словно сами входят в холст!
Вышьют платье в полный рост –
целый луг в узор врисуют,
красной нитке края нет,
синей ниткой полосуют,
нашивают цвет на цвет.
Приезжали торгаши,
забирали за гроши,
надевали – нету краше! –
панночкам на руки,
говорили: «То есть наши
малопольски штуки».

У гуцулов руки резвы, -
ой, какие резьбы!
Ляльки, люльки, ложки, блюда,
что ни вещь, то чудо!
Все паны берут за грош:
«Прошу пана – польский нож».
Маршалковска улица
мастерством любуется:

«Осемьдесьонт чтери злота,
малопольская работа».
А гуцул-мастеровой
знает голод даровой,
перед паном-экономом
били хлопца макагоном,
гой там, гой там на току
сбили хлопца на муку.

Как на нашу Гуцульщизну
власть советская пришла!
Власть советская пришла,
загудели горы жизнью,
стали танки у Карпат,
потряслись они до пят –
и к стальной броне машин
нежный снег слетел с вершин!
Да, встречает теплым звоном
нас гуцульская страна –
нет, не завоевана,
лучше – зачарована, -
Красной армией Червоной
зачарована она.

А пришла Радяньска влада
не суровым стариком,
а пришла Радяньска влада
молодым политруком
со звездою нарукавной.
Складный, ладный политрук,
украинец из Полтавы.
Обступили его вкруг,
приглашают в хату в гости
да несут орехов горсти,
яблоки и молоко –
по-гуцульски широко!
Показал хозяин блюдо:
«Ось гуцульская резьба!»
Политрук сказал: «Не худо.
Тонко резано. Весьма.
Хорошо – кто понимает!
Дай-ка я попробую…»
Острый ножик вынимает,
досточку особую,
щурится, хмурится…
Смотрят хлопцы и дивчата
на его резьбы початок,
нож не режет, а летает,
и не движется рука,
только кончик выплетает
сразу тридцать три цветка.

Не свести с узора глазу.
Шопот, тихий разговор.
Да как ахнут люди сразу:
«То ж гуцульский наш узор,
наши квиты с завитками,
навить нашими руками
скризь оно
ризано!»
И пошел по хате гул:
«Нет нигде такой оправы! –
Гуркотят: «Да он гуцул!»
Отвечает: «Я с Полтавы».
Гимнастерку расстегнул,
отгибает деловито
красный ворот, а под ним
во всю грудь рубаха шита
лугом сине-голубым!
Жинки смотрят на нее:
«То ж гуцульское шитье!»
Говорит товарищ чинно:
«На советской стороне
это вышила дивчина
из Черниговщины мне!»

По-гуцульски и полтавски
разговор один!
Сколько жили врозь годин,
но слова – одной раскраски!
Сколько нас делило гор,
но в резьбе – один узор!
Сколько жили под панами,
но в шитье – один орнамент!
Ах, Гуцульщина-земля,
ты убора не сняла,
не берет кремень лопата,
ты осталась на Карпатах,
с красным знаменем на хатах –
горный кряж
Червоных Рад,
с вольной жизнью, украинцы,
Львов и Киев – брату брат!
Между нами нет границы
от Полтавы до Карпат!

1939


Алексей Сурков

* * *

Он не стонал. Он только хмурил брови
И жадно пил. Смотрели из воды
Два впалых глаза. Капли теплой крови
В железный ковш стекали с бороды.

С врагом и смертью не играя в прятки,
Он шел сквозь эти хмурые леса.
Такие молча входят в пекло схватки
И молча совершают чудеса.

Декабрь 1939.
Суомус-Сальми
Сев. Финляндия


* * *

Осторожно пощупал - кисет не промок,
Вынул бережно щепоть махорки,
Завернул, закурил. И поднялся дымок,
По-домашнему теплый и горький.

Черным дегтем внизу клокотала река.
В белом инее стыла береза.
По холодному небу текли облака, -
Может быть, от родного колхоза.

Он устало присел на подрубленный ствол
Возле самого края обрыва.
А по мосту, который он за ночь навел,
Горный полк проходил торопливо.

Грохотали орудия разных систем,
Шелестели по наледи шины.
Он сидел, и курил, и завидовал тем
Кто ведет боевые машины.

Завивался и таял табачный дымок,
Как тепло задушевной беседы.
Он был плотник. И было ему невдомек,
Что за ним половина победы.

Декабрь 1939.
Суомус-Сальми
Сев. Финляндия