Нордический большевизм
Вот такое попалось стихотворение Симонова.
Точнее, это первая часть поэмы "Далеко на Востоке..."

Далеко на Востоке

О погибших

Я там не был зимой.
Но я знаю: с утра
ветер бьет о замерзшую воду.

Снега нет и в помине.
Ветра. Ветра.
Адовая погода.

В эту продрогшую землю
в мелких порошинках инея,
словно их тронула проседь,
вдавлены танков следы,

Они, как тульская сталь, холодные, синие,
ползут
на Восток,
на Восток
от замерзшей воды.

А над ними,
над ущельем, где разбитые грузовики
вверх колесами спят,
дожидаясь своих мертвых шоферов,
где торчат из-под льда железные лепестки
изорванных взрывом моторов,
над ущельем, которое
между нами
и ими,
как рваная рана,
встал высокий откос,
острый, как нос корабля.

Он стоит,
глядя прямо в лицо
желтым отрогам Хингана.
Нет!
Земля не кругла.
Здесь кончается наша земля
неприступным обрывом,
огнем,
острием,
параллелям и меридианам
здесь не дано сохраниться.
Здесь их сетка отчеркнута нашим штыком
Здесь граница.

И над этим штыком,
высоко, как гнездо орлов,
наше братское кладбище,
в горной дымке мороза.

Что скрывать,
деревянные доски и несколько слов
слишком многим здесь заменили пролитые
матерью слезы,
но мне кажется - тут похоронен только один
он был русый парень с голубыми глазами, он погиб,
не дожив до первых седин, до славы, которая не за горами.

Он летчиком был.
А впрочем, не так:
он был сапером,
он мост наводил под обстрелом.
Нет, он не был сапером
В одной из атак
он майора от пули прикрыл своим телом.

Нет, неправда!
Тогда он выжил, на счастье.
Он в пехоте и не был.
Скорее всего,
говорят, он был из танковой части,
потом ей дали имя его.

Много слухов идет о его кончине:
говорят,
что от смерти за два шага,
на своей курносой горящей машине,
он, и рушась,
еще протаранил врага.

Говорят, он, в сплющенном танке зажатый,
перед смертью успел, обожженным ртом,
объяснить экипажу,
как можно последней гранатой
подорваться втроем,
чтоб врагу не достаться живьем.

Говорят,
что, когда его ранили в ногу,
недвижим,
окружен,
далеко от своих,
он, взмахнув над собой пулеметной треногой.
уложил перед смертью последних троих.

Много слухов идет о его кончине.
Верно, был он героем, если столько о нем говорят:
как в их полк мать из дому, рыдая, писала о сыне,
как его гимнастерку надевал его младший брат
Говорят,
его имя
дают городам
и рекам.
То жестоко,
то нежно
имя это звучит,
потому что в бою был он очень крутым человеком,
но к друзьям и к любимым по-детски был сердцем открыт.

Так был волосом рус он,
а глаза голубые,
так любим он везде был, где довелось ему жить,
что все девушки плакали,
даже чужие,
и все парни клялись за него отомстить.

Он лежит под землей, на границе.
Но он сам - как граница.
Он лежит на орлином утесе.
Но он сам - как орлиный утес.

Он описан на книжных страницах,
но он сам - как живая страница.
Он убит.
Но довольно,
не плачьте -
он не любил слез.

Он любил,
чтобы, с глаз их рукавом сдирая,
шли вперед,
скупыми словами
написав о смерти жене.

Это он окровавленным ногтем,
заживо в танке сгорая,
"Большевики не сдаются"
нацарапал на дымной броне.

1939