Еще немного Константина Симонова к д.р. Сталина


Суровая годовщина

Товарищ Сталин, слышишь ли ты нас?
Ты должен слышать нас, мы это знаем.
Не мать, не сына — в этот грозный час
Тебя мы самым первым вспоминаем.
Еще такой суровой годовщины
Никто из нас не знал за жизнь свою,
Но сердце настоящего мужчины
Лишь крепче закаляется в бою.
В дни празднеств проходя перед тобою,
Не думая о горестях войны,
Кто знал из нас, что будем мы судьбою
С тобою в этот день разлучены?..
Так знай же, что в жестокий час разлуки
Лишь тверже настоящие сердца,
Лишь крепче в клятве могут сжаться руки,
Лишь лучше помнят сыновья отца.
Те, что привыкли праздник свой с тобою
В былые дни встречать у стен Кремля,
Встречают этот день на поле боя,
И кровью их обагрена земля.
Они везде: от пламенного Юга,
От укреплений под родной Москвой
До наших мест, где северная вьюга
В окопе заметает с головой.
И если в этот день мы не рядами
По праздничным шагаем площадям,
А, пробивая путь себе штыками,
Ползем вперед по снегу и камням,
Пускай Информбюро включает в сводку,
Что нынче, лишних слов не говоря,
Свой штык врагу втыкая молча в глотку,
Мы отмечаем праздник Октября.
А те из нас, кто в этот день в сраженье
Во славу милой родины падет,—
В их взоре, как последнее виденье,
Сегодня площадь Красная пройдет.
Товарищ Сталин, сердцем и душою
С тобою до конца твои сыны,
Мы твердо верим, что придем с тобою
К победному решению войны.
Ни жертвы, ни потери, ни страданья
Народную любовь не охладят —
Лишь укрепляют дружбу испытанья
И битвы верность русскую крепят.
Мы знаем, что еще на площадь выйдем,
Добыв победу собственной рукой.
Мы знаем, что тебя еще увидим
Над праздничной народною рекой.
Там в день победы мы увидим снова
Твою шинель солдатской простоты,
Твои родные, после битв суровых
Немного постаревшие черты.

1941, ноябрь


Два разговора

Закутавшись в солдатскую шинель,
В ту ночь дремал он на скамье вагона.
В углу жужжала, как бессонный шмель,
Вертушка полевого телефона.

Вбегали люди в бурках, в башлыках,
И редкий сон его не беспокоя,
Неловко проходили на носках,
Оружье тихо придержав рукою.

Телеграфист, гремя, вошел в вагон
И тронул спящего за борт шинели. —
Вас к проводу! — Кто вызывает?— Он.
Куда ж вы так, хоть в рукава б надели!

Но он уж вышел. Перейдя пути,
Шинель внакидку над Бодо согнулся.
Слова на ленте начали ползти,
Как будто друг руки его коснулся.

В них было все: нерадостная весть,
Что подкреплений долго не дождаться,
И вера в то, что он, который здесь,
Что он и так сумеет продержаться.

Он их читал, и чудилась Москва,
Бодо, знакомый угол кабинета.
Немножечко картавые слова
И вечный палец за бортом жилета...

Едва он снова дверь в вагон открыл,
Еще единым словом не обмолвясь,
Все угадали, с кем он говорил,
Всех облетела сразу эта новость.

А он спокойным голосом сказал,
Скользнув глазами по тревожным лицам:
— Я Ленину за всех нас обещал,
Что мы врагу не отдадим Царицын!
...

Был назван город именем того,
С кем в эту ночь бойцы его сидели;
Прошли года. Соратники его
Шинели генеральские надели.

Прошли года, и новая война
Сожгла огнем поля и полустанки.
И вновь зима, и снова ночь темна,
И телефон жужжит в углу землянки.

Один из тех, кто с ним тогда сидел,
В ту зиму под Царицыном в осаде
Опять воюет. Как он поседел,
Как много верст и лет осталось сзади!

В землянке, под шинелью с головой
Накрыт рукой заботливой соседа,
Спит генерал, и ходит часовой,
И замерла вполголоса беседа.

И как тогда, прервав короткий сон,
Телеграфист трясет за борт шинели: —
Вас к проводу! — Кто вызывает? — Он.
Куда ж вы так, хоть в рукава б надели!..

Над аппаратом генерал стоит.
С ним говорит товарищ по оружью,
Знакомый голос из Москвы звучит
Приказом, верой, силой старой дружбы.

И, возвратясь в блиндаж, он ничего
Не говорит еще, но все уж знают,
И молча ждут, и по лицу его,
Кем был он вызван к проводу,— читают.

— Да,— говорит он,— наконец, приказ!
Жизнь положить придется, если надо,
Но Сталину я обещал за нас,
Что немцев выбьем мы из Сталинграда!

1942


Митинг в Канаде

Я вышел на трибуну, в зал,
Мне зал напомнил войну,
А тишина - ту тишину,
Что обрывает первый залп.
Мы были предупреждены
О том, что первых три ряда
Нас освистать пришли сюда
В знак объявленья нам войны.
Я вышел и увидел их,
Их в трех рядах, их в двух шагах,
Их — злобных, сытых, молодых,
В плащах, со жвачками в зубах,
В карман — рука, зубов оскал,
Подошвы — на ногу нога...
Так вот оно, лицо врага!
А сзади только черный зал,
И я не вижу лиц друзей,
Хотя они, наверно, есть,
Хотя они, наверно, здесь.
Но их ряды — там, где темней,
Наверно там, наверно так,
Но пусть хоть их глаза горят,
Чтоб я их видел, как маяк!
За третьим рядом полный мрак,
В лицо мне курит первый ряд.
Почувствовав почти ожог,
Шагнув, я начинаю речь.

Ее начало — как прыжок
В атаку, чтоб уже не лечь:
— Россия, Сталин, Сталинград!
Три первые ряда молчат.
Но где-то сзади легкий шум,
И, прежде, чем пришло на ум,
Через молчащие ряды,
Вдруг, как обвал, как вал воды,
Как сдвинувшаяся гора,
Навстречу рушится «ура»!
Уж за полночь, и далеко,
А митинг все еще идет,
И зал встает, и зал поет,
И в зале дышится легко.
А первых три ряда молчат,
Молчат, чтоб не было беды,
Молчат, набравши в рот воды,
Молчат четвертый час подряд!
...
Но я конца не рассказал,
А он простой: теперь, когда
Войной грозят нам, я всегда
Припоминаю этот зал.
Зал!
А не первых три ряда.


Красная площадь

Полночь бьет над Спасскими воротами,
Хорошо, уставши кочевать
И обветрясь всякими широтами,
Снова в центре мира постоять.

Прилетев надолго, окончательно,
Из десятой за пять лет страны,
Если бы кто знал — как замечательно
Помолчать здесь ночью у стены.

Чтобы не видениями прошлыми
Шла она в зажмуренных глазах,
А вот просто - камни под подошвами,
Просто — видеть стрелки на часах,

Просто знать, что в этом самом здании,
Где над круглым куполом игла,
Сталин вот сейчас на заседании
По привычке ходит вдоль стола.

Пусть все это строчками стоустыми
Кто-то до меня успел сказать,—
Видно, в этом так сошлись мы чувствами,
Что мне слов других не подобрать.

Словно цоканье далекой лошади,
Бьет по крышам теплый летний дождь
И лениво хлопает по площади
Тысячами маленьких ладош;

Но сквозь этот легкий шум мне слышится
Звук шагов незримых за спиной,—
Это все, кому здесь легче дышится,
Собрались, пройдя весь шар земной.

Нам-то просто — сесть в метро от Курского
Или прилететь из Кушки даже.
Им оттуда ехать, где и русского
Слова «Ленин» без тюрьмы не скажешь.

Им оттуда ехать, где — в полицию
Просто за рисунок Мавзолея,
Где на камни кровь должна пролиться их,
Чтобы вскинуть флаг, что здесь алеет.

Им оттуда ехать, где в Батавии
Их живыми в землю зарывают,
Им оттуда ехать, где в Италии
В них в дверях парламента стреляют.

Им оттуда ехать всем немыслимо,
Даже если храбрым путь не страшен,—
Там дела у них, и только мыслями
Сходятся они у этих башен.

Там, вдали, их руки за работою,
И не видно издали лица их,
Но в двенадцать Спасскими воротами
На свиданье входят в Кремль сердца их.

Может быть, поэтому так поздно
В окнах свет в Кремле горит ночами?
Может быть, поэтому так грозно
На весь мир мы говорим с врагами!