Уэльбек М. "Г.Ф. Лавкрафт: Против человечества, против прогресса" (11)
Шок от Нью-Йорка


Сразу же после бракосочетания пара поселя-ется в Бруклине, в квартире у Сони. Лавкрафт проживет там два самых удивительных года своей жизни. Затворник из Провиденса, нелюдимый и мрачноватый, превращается в любезного человека, полного жизни, всегда го-тового к вылазке в ресторан или в музей. Он рассылает воодушевленные письма, чтобы оповестить о своей женитьбе:
"Двое составляют теперь одно. Другая приняла фамилию Лавкрафта. Заложена новая семья!
Хотел бы я, чтобы вы видели "дедушку" всю эту неделю, регулярно встающим по утрам, скорым шагом расхаживающим туда и сюда. И все это в виду дальнейшей перспективы постоянной литературной работы- первой моей настоящей службы!"

Его адресаты заявляются к нему в гости, в квартире Лавкрафтов всегда "полный сбор". Для них полная неожиданность обнаружить молодого тридцатичетырехлетнего человека там, где они думали найти разуверившегося во всем старца; Лавкрафт в этот период сталкивается с неожиданностью того же плана. Он начинает даже лелеять мечты о литературной известности, о знакомствах с издателями, ему рисуется успех. Это чудо называется Соня.

Он даже не жалеет о колониальной архитектуре Провиденса, без которой, как он считал, не сможет прожить. Наоборот, его первая встреча с Нью-Йорком отмечена изумле-нием; отголоски чего мы находим в новелле во многом автобиографичной - "Он", написанной в 1925 году:

"Приехав в этот город, яувидел его в сумерках, с высоты моста, величественно встающим над во-дами. Невероятные его пики и пирамиды возвышались в ночи, как цветы. Подкрашенный лиловой дымкой, город тонко перекликался с пылающими облаками и первыми вечерними звездами. Потом он осветился, одно окно за другим. И широкий об-зор мерцающих волн, где скользили раскачивающи-еся фонари и сигнальные рожки издавали странные благозвучия, напоминал звездную твердь, фантастическую, омываемую волшебной музыкой".

Лавкрафт никогда не был так близок к счастью, как в этот, 1924 год. Эта чета могла бы просуществовать долго. Он мог бы получить место редактора в "Страшных историях". Могла бы, мог бы...
Однако все пошатнется в результате небольшого события, чреватого последствиями: Соня потеряет место работы. Она попытается открыть свой собственный модный магазинчик, но дело захиреет. Лавкрафт, стало быть, будет вынужден искать работу, чтобы обеспечить семье пропитание.

Задача окажется совершенно невозможной. Он тем не менее будет стараться, отзываясь на сотни предложений, в первом порыве обращаясь со своей кандидатурой... Полное по-ражение. Конечно, он не имеет никакого представления о реальных вещах, стоящих за словами "динамизм", "конкурентоспособность", "деловитость", "эффективность"... Но все же в условиях экономики, которая даже не была в ту пору в кризисе, он, казалось бы, должен был суметь найти какую-нибудь подчиненную должность... Но нет же. Ничего подобного. Нет, не существует места в американской экономике того времени для такого человека, как Лавкрафт. В этом есть своего рода мистика, но этого он сам, хотя и сознает свою неприспособленность и свои промахи, совершенно не понимает.

Вот отрывок из письма, которое он по кругу рассылает в конце концов "вероятным работодателям":

"Мнение, согласно которому человек, даже будучи образованным и немалого ума, не может обрести осведомленности в сфере, несколько за пределами его навыков, представлялось бы мне наивным; тем не менее, недавние события показали мне самым не-двусмысленным образом, до какой степени широко этот предрассудок распространен. С тех пор как, вот уже два месяца, я начал поиски работы, для которой от природы и по роду своих приобретен-ных занятий я хорошо оснащен, я отозвался на где-то около сотни объявлений, не снискав даже шанса быть удовлетворительным образом выслушан - очевидно, потому, что не могу сослаться на прежде занимаемую должность, соответствующую по компетенции, в других фирмах, куда я обращался. Итак, отказываясь от традиционных формальностей, я, наконец, в порядке опыта пытаюсь заорать инициативу".

Несколько шутовская сторона этой попытки (особенно, "в порядке опыта": это неплохо) не должна замазывать того факта, что Лавкрафт находился в финансовом положении действительно плачевном. И повторные провалы его удивляют. Если он смутно сознавал, что живет не совсем в согласии с обще-ством своего времени, он все же не рассчитывал на столь явно выраженное неприятие. Далее, нужда доводит до того, что он объявляет, что готов, "принимая во внимание обычай и необходимость, начинать на самых скромных условиях и за пониженное вознаграждение, какое, по обыкновению, полагается новичкам". Но не по-может ничто. Какой бы ни был оклад, его кан-дидатура никого не интересует. Он не может приспособиться к рыночной экономике. И он начинает продавать мебель.

Параллельно его подход к окружающей сре-де начинает меняться к худшему. Нужно быть бедным, чтобы хорошо понимать Нью-Йорк. И Лавкрафт обнаружит изнанку декораций. За первым описанием этого города в новелле "Он" последуют такие:
"Но мои ожидания были вскоре обмануты. Там, где луна давала мне иллюзию красоты и очаро-вания, дневной неприкрытый свет обнаруживал лишь одну только грязь, странный вид и нездоровое разрастание камня, распростирающегося вширь и ввысь.
В эти улицы, напоминающие каналы, изливалось его многолюдье. Это были чужаки, приземи-стые и смоленные ветром, с задубелыми лицами и узкими глазами, чужаки лукавые, без мечтаний и закрытые для всего, что их окружало. У них не было ничего общего с голубоглазым человеком, при-надлежащим древнему роду колонистов, который в глубине сердца хранил любовь к зеленеющим пажитям и белым колокольницам городков Новой Англии".

Здесь мы видим первые проявления того расизма, который будет в дальнейшем питать творчество ГФЛ. Он предстает изначально в довольно банальном виде: безработный, под угрозой бедности Лавкрафт все хуже и хуже переносит среду агрессивного и жесткого урбанизма. Он испытывает, сверх того, извест-ную горечь от констатации того факта, что иммигранты самого разного происхождения без труда поглощаются той кипучей melting-pot (*), какой была Америка в 20-е годы, тогда как он, невзирая на свое чисто англосаксонское происхождение, все еще находился в поисках положения. Но это не все. То ли еще будет.

31 декабря 1925 года Соня уезжает в Цинциннати, где она нашла новую работу. Лавкрафт отказывается ехать туда вместе с ней. Он не выдержит изгнания в каком-то безымянном городке Среднего Запада. Во всяком случае, он больше в это не верит - и он начинает подумывать о возвращении в Провиденс. Это можно пронаблюдать по следам в новелле "Он": "Итак, мне все же удалось написать не-сколько стихотворений, хотя и гоня желание, ко-торое у меня было, вернуться домой, к своей семье, из-за страха возвращаться с униженным видом, с понурой головой, после поражения".

Он все же останется чуть более года в Нью-Йорке. Соня теряет место в Цинциннати, но снова находит в Кливленде. Американская мобильность... Она возвращается домой каж-дые две недели, привозя мужу деньги, необходимые на прожитие. А он, он продолжает - тщетно - свои смехотворные поиски работы. Он себя чувствует на самом деле ужасно не ловко. Он хотел бы вернуться домой, в Провиденс, к своим тетушкам, но не осмеливает-ся. Впервые в жизни для него невозможно вести себя как gentleman. Вот как он описы-вает поведение Сони своей тетушке Лилиан Кларк:

"Я никогда не видел отношения, более заслуживающего восхищения, полного несвоекорыстного вни-мания иучастия; каждая финансовая трудность, с которой я сталкиваюсь, принимается и извиняется, как только обнаруживает свою неизбежность... Преданность, способная безропотно при-нимать эту совокупность некомпетентности и эстетствующего эгоизма, столь противоположная всему тому, чего можно было ожидать поначалу, конечно, явление столь редкое, столь близкое к святости в ее историческом смысле, что достаточно иметь малейшее чувство художественных пропорций, чтобы отвечать обоюдным, самым живым, уважением, восхищением и привязанностью".

Бедный Лавкрафт, бедная Соня. Тем не менее неизбежное в конце концов заставит себя признать, и в апреле 1926 года Лавкрафт покинет квартиру в Нью-Йорке, чтобы вернуться жить в Провиденс со старшей из своих тетушек, Лилиан Кларк. Три года спустя он раз-ведется с Соней - и не познает больше ни одной женщины. В 1926 году его жизнь, в собственном смысле слова, обретет свой конец. Подлинное же его творчество - серия "старших текстов" - обретет свое начало.

Нью-Йорк решительно оставит на нем свою печать. Ненависть его и злоба против "смрадной и аморфной гибридности" этого нового Вавилона, против этого "колосса, инородного, нечистокровного и обезьянничающего, который косноязычит и вульгарно горлобесит, без мечтаний, замкнутый своими пределами", непрестанно, в течение 1925 года, будут ожесточаться вплоть до горячки бреда. Можно даже сказать, что один из центральных символов в его творчестве - представление о титаническом и величественном городе, основаниями своими уходящим в клоаку, которая кишит омерзительными тварями из кошмаров, - напрямую происходит от его опыта в Нью-Йорке.

(*) Плавильня (англ.)