Ф.Чуев о Шолохове

Шолохов мешал. И друзья, и враги, все ощущали это. Мешал он не только потому, что большой талант всегда неудобен. Маршал Слова, он в шестидесятые годы стал лишним, как боевые полководцы, не позволявшие стоявшим у трона изобразить войну по-своему. Он мешал своим существованием, авторитетом Мастера, и, даже если молчал, все понимали, что может и сказать. А слова его ох как коробили нутро так называемой передовой тогдашней интеллигенции, ныне именуемой "шестидесятниками", у которых появились свои кумиры.

- Для меня самым большим праздником станет день, когда я прочитаю сообщение о смерти Шолохова, - слышал я в Центральном Доме литераторов, где сам классик почти не бывал.

И вот 21 февраля 1984 года он на 79-м году жизни наконец-то порадовал своих ненавистников, которые не могли простить ему, что он - это он, а среди них нет такого. Надо ли говорить, как опечалил его уход миллионы читателей и почитателей истинно русского шолоховского таланта.

В том же Доме литераторов с писателем Чивилихиным мы помянули Михаила Александровича. Как мало живем... Давно нет и Володи Чивилихина... Но кто мы? Однако мы были современниками Шолохова, читали его книги, сами причастны к литературе, и, если станем навозом для будущих гигантов, уже хорошо. Мы оба любили Шолохова, и, может быть, впервые я был согласен с официальным некрологом, где Михаила Александровича назвали "великим писателем нашего времени", "гениальным художником слова".

Когда уходит близкий человек, в тебе обрывается нечто значительное, подводится черта. С уходом Шо-лохова закончился целый мир в каждом, кто чувствовал этот мир. Тем более, если был знаком с автором и до сих пор ощущаешь щеточку его усов на своей щеке, когда он поцеловал, как бы благословляя...

О встрече молодых писателей с Шолоховым 13-14 июня 1967 года кое-что написали ее участники. Был и документальный фильм "Молодые гости Дона", который я так и не видел. Там мы, конечно, все моло-дые - Юрий Адрианов, Геннадий Серебряков, Олег Алексеев, Юрий Сбитнев, Владимир Фирсов, Василий Белов, Лариса Васильева, от ЦК Комсомола - Валерий Ганичев, Феликс Овчаренко, от журнала "Молодая гвардия" - главный редактор Анатолий Никонов, от ЦК КПСС- Юрий Мелентьев... Я в эту компанию попал случайно: не было бы счастья, да несчастье помогло. В ту пору ходило по стране мое ненапечатанное стихотворение о Сталине. Первый вариант его я написал еще в 1959-м, когда мне было восемнадцать лет. Я учился на втором курсе Московского энергетического института, и оно появилось в подборке моих стихов, вывешенной на факультете - такое практиковалось в те годы неравнодушия к поэзии. Заинтересо-вались этим стишком не только любители словесности. Вызвали в небольшую комнатку. Побеседовал со мной аккуратный человек в коричневом костюме и в очках. Через много лет я дружески встречусь с этим самым внимательным моим читателем из Конторы Глубокого Бурения, как тогда называли между собой эту самую компетентную организацию...
А к стихотворению я вернулся в 1965 году - что-то не давало покоя. Было это по иронии судьбы 21 декаб-ря, в день рождения Сталина. Я жил один, приехал ко мне с Дона мой друг поэт Борис Куликов, увидел, как я строчу стихи на березе, лежавшей на полу - стола не было, его заменяла прибитая к стволу фанера.
- Пишет стихи километрами! - воскликнул Борис. Так и появилось стихотворение, начинавшееся словами: "Зачем срубили памятники Сталину? Они б напоминали о былом могуществе, добытом и оставленном серьезным, уважаемым вождем". Что думал, то и написал. А вскоре, 4 февраля 1966 года, я прочи-тал это стихотворение на поэтическом вечере в Театре эстрады. Поэтов любили, и такие вечера привлекали много народу. Но я не ожидал реакции зала на то, что прочитал. Возникли две враждующие стороны. Мои коллеги, сидевшие рядом на сцене, ощетинились против меня. Вегин прочитал антисталинское стихотворение "Облака 37-го года", но оно не возымело действия на публику. Тогда, в 1966-м. я еще не понимал, что в обществе происходит некоторый сдвиг в сторону Сталина, не то что в 1959-м, когда любое выступление за Сталина воспринималось не только как политическая незрелость или поэтическое хулиганство, но и как кощунственная безнравственность. Впрочем, так продолжается и по сей день, а Сталина похоронить не могут. Однако в ту пору народ менялся, я оставался прежним. Было это перед очередным съездом партии, 23-м, но я не знал, что группа "шестидесятников" обеспокоилась возможной реабилитацией Сталина и написала письмо в ЦК. В угоду им со съездовской трибуны устами генсека Брежнева по поводу Сталина было произнесено: "Не очернять и не обелять". На деле это значило: молчать. Я же среди своих коллег и в печати получил титул "сталинист", который звучал как самое страшное ругательство. В дни работы партийного съезда я участвовал в агитперелете по городам Сибири и Дальнего Востока. Направил ЦК комсомола, может, чтоб в такое время я не мутил воду в Москве? Может быть. Однако в первом же городе нашего перелета Свердловске я прочитал "Зачем срубили памятники Сталину..." перед большой аудиторией. Слушали в напряженной тишине. А из Свердлов-ского обкома партии, где подрастал будущий прези-дент России, в Москву покатила "телега" о моем "антипартийном", "сталинистском" выступлении... Когда вернулся в Москву, со мной беседовали разные чиновники, но я чувствовал себя еще тверже, ибо знал, что правда за мной. Конечно, на душе было неприят-но. В Союзе писателей меня постоянно оскорбляли. Единомышленников не видел, кроме некоторых членов редколлегии журнала "Октябрь" во главе с Всеволодом Анисимовичем Кочетовым. Но не преувеличу, если скажу, что в тот период я был по-человечески один. Каждую мою публикацию критики встречали в штыки - некоторые из них через десятилетия изме-нили свои суждения, а иные давно уж в Израиле или США. Зарубежные радиостанции посвящали мне свои передачи, работая удивительно в унисон с отечествен-ными средствами массовой информации - будущими глашатаями перестройки и развала державы. Партия уже переродилась...

Так прошел год. И словно ветошь, политая бензи-ном, возникло в Московском отделении Союза писателей письмо из воинской части с Украины: одного майора-летчика исключили из партии за то, что он в купе поезда вслух прочитал мое неопубликованное стихотворение. Партийное руководство части интере-совалось автором: кто он и почему до сих пор на свободе, если только за чтение его стихотворения приходится исключать из партии! Стихи ходили по стране помимо моей воли. Мне сообщили, что в Кишиневе артист Павлов читал "Зачем срубили..." в Зеленом театре - с большим успехом.

В эти дни, в июне 1967 года, меня вызвали в ЦК ВЛКСМ и сказали, что я приглашен к Шолохову, в Вешенскую. Ничего себе! Получил билет и командировочное удостоверение, завтра утром - вылет из Внукова. Добрым словом помяну Сергея Павловича Павлова, тогдашнего первого секретаря ЦК комсомола...

Когда я вошел в Ил-18, меня направили в хвостовую часть салона, а там, за перегородкой, - Павлов, его "завхоз" Светликов и первый космонавт Гагарин. Со всеми я был знаком раньше. Нет их уже на свете...
Основная группа шолоховских гостей прибыла в Ростов заранее, это меня не сразу нашли, я тогда летал в аэроклубе, в Тульской области.
Ил-18 привез нас в Ростов, переночевали в гостинице, утром вылетели на аэродром Базки и на автобу-се - до станицы Вешенской. Там нас встретил Михаил Александрович и сразу повез на берег Дона. День был такой ярко-солнечный, что для меня стал одним из самых памятных. Такую зеленую траву, зеленей обыч-ной, я никогда раньше не видел. И небо было сочно-голубое, голубее обычного.
- Здесь у меня встретились Григорий и Аксинья, - сказал Шолохов.
Он стоял и смотрел на нас, молодых, седой, в рубахе навыпуск, парусиновой шляпе. В тени деревьев на траве постелили скатерть, он сам разложил водку, именно плашмя разложил закупоренные бутылки "Столичной". Пока варилась уха, он познакомился с каждым. Были и иностранцы - молодые писатели из Польши, Венгрии, Болгарии, Германии...
- На такой земле и должен был родиться Шолохов! - воскликнул Гоша Константинов, болгарский поэт.
Где он сейчас? С какими мыслями живет?
Колумбийская писательница, приехавшая инкогнито - таковы были отношения между нашими страна-ми, - сказала, что ей не поверят на родине: она сидела рядом с Шолоховым и Гагариным!
- Ну-ка, парень, - обратился ко мне Михаил Але-ксандрович,- читай, за что тебя бьют в Москве!

Хорошо, что я кое-что потом записал, а то и самому не верится, что это было со мной. Мы стояли под дубом Григория и Аксиньи. Образовался кружок. Народу собралось немало, подъехало местное и областное начальство... Я начал читать "Зачем срубили..." Волновался, конечно. А тут еще сзади кто-то дергает за рубашку, мол, перестань, не надо. Шолохов это заметил.
- Вы и мне не даете ничего сказать,- бросил он.- Над Львом Толстым был один царь, а надо мной,- он повел рукой в сторону начальников,-
от секретаря райкома до Кремля! Кричали "За родину, за Сталина!", а теперь что говорите? Читай, парень, до конца!

Ободренный, я добил стихотворение. Шолохов прослезился, обнял меня, расцеловал. Потом взял за руку, мы пошли по тропе, и он, поучая меня, говорил о жиз-ни, о писательском труде. Рядом шагал поэт Владимир Фирсов и в другое ухо ласково советовал мне:
- Подонок, запоминай все, что тебе говорит Михаил Александрович!
А мне запомнилось одно:
- Так и пиши. Только не блядуй! Слушай меня, старика! - И добавил в шутку, показав на своего сына Мишу: - А его не слушай, он ихтиолог, в литературе
ничего не понимает.
Стоим на поляне, Шолохов рассказывает, как был на африканской речке, где водятся хищные рыбки - пираньи.
- А арабы плавать не умеют,- говорит он.
- Как выяснилось, и воевать,- вставляет Володя Фирсов. Все засмеялись. Только что арабы потерпели поражение от Израиля... Когда поспела уха, запомнился шолоховский тост:
- Здравствуй, Юра Мелентьев в Москве на Ста-рой площади, а мы, казаки, на Тихом Дону!

День завершился митингом в станице. Народ собрался, конечно, посмотреть на Гагарина. Гости стояли на наскоро сколоченных деревянных подмостках. Шолохов подозвал меня к себе, как бы подчеркивая свое отношение, вопреки Союзу писателей. Кто-то преподнес Михаилу Александровичу букетик ландышей, некоторое время он держал их, а потом отдал мне, - может, надоело держать. После митинга я принес ландыши в гостиницу, и один цветок сохранил меж страниц книги. Вот он сейчас лежит передо мной, засушенный много лет назад, но по-прежнему хранящий магию шолоховской руки...
- Дорогие свои! обратился Михаил Александрович к землякам на митинге.
Мы тоже выступали, читали стихи...

Снова я попал в Вешенскую в мае 1995 года, па 90-летие Шолохова. В саду возле дома теперь две могилы - Михаил Александрович и Мария Петровна. Над ним большой камень, выбито: "Шолохов". И все ясно. Даже короче, чем "Здесь лежит Суворов"...
А на том месте, где в 1967 году был митинг, установлена стела и сказано на ней, что здесь выступал Гагарин...


P.S. Стихотворение Ф.Чуева "Зачем срубили памятники Сталину...", о котором речь выше, есть в инете здесь:
http://a-golenkov.narod.ru/art/Chuev.htm