Окончание статьи Розанова о Пимене Карпове
начало

...Оговорив, что по существу книга Карпова неверна, я, однако, изложу эту действительно превосходную и редкую книгу. Ибо грешно, - грешно для нас, русских, - не выслушать пламенного человека, поднявшегося из села и говорящего к городу, по всем городам Руси и столицам ее, ко «всякого сословия и звания людям...».

«Совесть подсказывает теперешним томящимся интеллигентам, -говорит автор, - что интеллигенция, - да простят мне это выражение, но я хочу быть точным, - ограбила народ духовно, и это ужаснее грабежа материального, который совершали над крестьянами и над рабочими другие классы». Однако сказать об этом ясно и во всеуслышание ни у кого из наших радикальных журналистов не хватает духа: «Ведь надо же заявить, что интеллигенция лишила народ духовного бытия, которое неизмеримо выше всех материальных благ и которое для человека выше счастья; она лишила его полета»...

Снятый со своего корня, народ чахнет; мужик «об интеллигентских идеях», т. е. с идеями материалистического и механического мировоззрения, являет собою ублюдка, который ни на что не похож и никому не нужен; буквально, - который «не приспособлен к существованию», говоря терминами дарвиновской фразеологии, и погибает, запутавшись между социальными группами и между историческими мировоззрениями. Это -мысль и славянофилов; и Пимен Карпов, энергично проталкивая ее вперед, говорит языком «опростившегося» Толстого:

«Бросайте душные города, идите к земле, пойте вместе с народом гимны Великой Природе!»

«В багряные зори вы увидите, что веру в Высшее Существо в вас убили проклятые каменные коробки, что Бога нельзя себе представить без шума лесов, величавого разлива рек и раздолья полей!»

Уже по чрезвычайной страстности молодой речи видно, что автор лишь совпадает местами и с славянофилами, и с Толстым, а в самом деле говорит «свое» и высказывает только «свою крестьянскую душу».

- Создайте деревенскую культуру и сделайте так, чтобы весь народ пользовался ею (т. е. культурою), а не одни только избранные.

...Нужно заметить, Пимен Карпов уже «вкусил городской культуры», хотя бы в виде «интересной книжки»... О чем он сейчас говорит, о «пользовании какою именно культурою»? Если он говорит о «пользовании деревенскою культурою», в виде «гимнов Великой Природе» и «зрения величавых рек», - то народ ею и пользуется; а городские классы, насколько не пользуются, - настолько несчастны, но счастье их Пимен Карпов нисколько не принимает во внимание, как член только своего сословия и своего трудового класса. Нет, явно он говорит о «пользовании культурою» именно городской, более сложной, - во всяком случае с «интересными книжками». В сущности, и Толстой, когда предлагал покинуть города и переселиться в деревню, - предлагал тоже переселиться в деревню не с урядниками и сельским попом, не с житейским судебным следователем и амбулаторным приемным покоем, а с философскими разговорами, религиозными исканиями, вообще - в «деревню» платоновскую, в ныне упрощенные «сады Академии» за городом (в Афинах), а отнюдь не в старую, рабочую, скучную и безыдейную русскую деревню... Но дело в том, что в «Платонову Академию» разговоры пришли тоже из Афин, перешли сюда от споров софистов и Сократа на Афинской площади и были «заключением» обширного философского брожения не только в «тутошней Греции», около Афин и Аргоса, но и у италийских греков (Элеатская школа, пифагорейцы) и у малоазийских и даже африканских греков (Киренская школа). В зерне лежит - город. Ни в созерцании Платона, ни в созерцании Толстого, ни в созерцании Пимена Карпова - город неустраним. Город, - это есть многообразие, сложность, опыт разнообразных трений; пожалуй, - место гибели единичных душ и роста целого. «Город» - блудный сын, которого не избыло даже и Евангелие. Явно, тут есть какой-то столп, какой-то нужный и неизбежный стер-ясень, около него вращается и движется цивилизация и история. Пимен Карпов, в порывах своих, явно движется к усложнению, но - к «правильному», беспорочному усложнению, вот без городской «пыли», вот без городской «грязи», но с городскою книжкою... «М-а-а-ленькая библиотечка» все-таки манит его. Ну, а уж таково свойство вещей, что из «м-а-а-ленькой библиотечки» всегда вырастает в конце концов «Императорская публичная библиотека».

Еще замечание... «Бога нельзя себе представить без шума лесов». Какого Бога? Языческий, греческий бог «Пан» жил в шуме лесов, но Христос? -Христос ходил по улицам Иерусалима, а Вселенские соборы собирались в громадных городах, - Никее, Константинополе, Халкедоне. Папство - в Риме: и папы вовсе не все были «такие-сякие», а были среди них и великие, святые. Вообще, с тех пор как над верующими простерся купол нашего православного храма, с его дивными и исключительными молитвами, словами утешения, - «шум леса и величавый разлив рек» не стал необходим для веры. Пимен Карпов именно «член своего сословия», крестьянства; и «свое сословие» заслонило от него человечество. В былинном и сказочном сложении народа, в его песенном и музыкальном сложении, сохранилось много если не слов, то звуков и тонов старого язычества, древнего язычества. Оно вошло в слияние с церковью, с православием, с «византийщиною»; но оно не то же с этою византийщиною и церковью. Когда Пимен Карпов говорит: «Нельзя себе представить Бога», то он говорит о греческом «Пане», о началах древне-славянского «Велеса», «скотьего бога», о «Дажбоге», а не о «Христе и Пресвятой Троице». Он, читавший немного книг, этого не различает; но мы, прочитавшие больше его книг, - это ясно видим.

Но мы и не учимся у Пимена Карпова, а наблюдаем его. Пусть он не ведет нас, а на него мы посмотрим со стороны. Его крик: «Интеллигенция -позитивным и безбожным своим учением отняла у народа веру в Бога, религию, - и это хуже, чем отнятие имущества у народа», - многозначителен и попадает в самое сердце интеллигенции. Конечно, конечно!! Ее учение всегда было громовое; проповедуя «последние выводы науки», она несла в народ анархию, безверие, бездушие и в конце концов -разложение и смерть. Она всегда была «разлагающей интеллигенциею», а не «строительницею-интеллигенциею». Не беда бы, что она - «городская»; а беда, что она из северного города, из Питера с его модами и трактирами, с его журнальной философией и газетною политикой. Неуглубленность всего дела, - неуглубленность города, этой 200-летней колонии Европы в России, с «переметным» колонистским характером, с отсутствием «корней» столицы в «почве» страны, - вот наша старая беда и настоящая угроза новыми бедами...

И еще, - последнее замечание около этих слов. Через книжку автора проходит, с одной стороны, гордое соперничество с культурою, соперничество «города» с «деревней»... А с другой стороны, она переполнена какого-то далекого и мучительного завидования... По отношению к последнему и хочется сказать: Suum cuique* (* Каждому свое (лат.). С «величавым разливом рек» и с «гимнами Вечной Природе», точнее же и трезвее, - с свежим воздухом, со вставанием поутру с зарею, с ежедневным понятным и необходимым для него лично трудом - крестьянин получает также много блага, но только блага другого вида, других форм, чем едва ли более его счастливый городской чиновник который 1/ 2 дня работает в канцелярии, в банке, в конторе ему лично ненужную и для него вовсе непонятную работу, а вечером занимается книжкою театром-буффом или собранием в религиозно-философском обществе. Крестьянин - беднее, но «счастье» его уравнено с горожанином. Его «счастье» здоровее, свежее, нравственнее, не разрушает здоровья, не укорачивает жизни. Это всегда надо помнить, что благополучие «демократии» и «аристократии», человека в «сюртуке» и человека в «армяке», в сущности именно - только по-разному одето, но количественно - это то же...