|
|
Пишет wg (![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo.gif){kind=small} wg)@ 2008-10-27 22:43:00 |
 |
|
 |
|
|
|
|
|
|
 |
|
 |
М.Покровский. Как возникла Мировая война (2)
начало
Тут многое приоткрыли уже цитированные однажды выше воспоминания Сухомлинова. Очень лживые в том, что касается личной роли и личной ответственности бывшего лидера русской военной партии, они безусловно заслуживают доверия во всем, что он говорит против этой партии, — ибо уж кого-кого, а Сухомлинова заподозрить в желании здесь сгустить краски не приходится. Если он сам признается, значит тут, самое меньшее, 50% истины. И когда мы у него читаем: « Раздавить Германию было лозунгом, который определял всю деятельность наших (русской и французской) армий; но момент для разрешения этой военной задачи определяли не солдаты, а дипломаты»,— этому можно поверить. А Сухомлинов резюмирует так свой рассказ о его совместной работе с генер. Жоффром — перед войной, как известно, начальником главного штаба французской армии.
И тут же в воспоминаниях Сухомлинова приводится ряд документов, великолепно устанавливающих связь между дружной работой французского и русского генеральных штабов и, боимся едва ли не позабытым читателем, финансовым капиталом. Документы эти — происходившая летом 1913 года, за год до начала войны, переписка между Коковцевым, Сазоновым, Нератовым и другими руководителями русских финансов и русской внешней политики по поводу займов России на парижской бирже(1).
1 Suchomlinov. «Erinnerungen», Berlin 1924, S. 244 и сл.
Открывается эта серия письмом Коковцева к Сазонову по поводу предложения де-Вернейля, председателя комиссии парижских биржевых маклеров, гарантировать России ежегодный выпуск в Париже обязательств на сумму от 400 до 500 миллионов франков (золотых, разумеется, — бумажных еще не было тогда...) под двумя условиями:
1) что Россия немедленно примется за постройку стратегических железных дорог, признанных необходимыми на совещании французского и русского генеральных штабов;
2) что мирный состав русской армии будет значительно увеличен.
Едва ли во всей предвоенной литературе есть что-нибудь выразительнее этого непосредственного и официального участия парижской биржи в реализации не каких-нибудь «промышленных ценностей», а решений военных специалистов по стратегическому вопросу. Прекрасно зная «план Шлиффена», по которому работал германский штаб и который заключался в том, что первый удар в случае войны наносился Франции, оставляя для России вторую очередь, в расчете на медленность русской мобилизации и концентрации, Жоффр и era коллеги настаивали на максимальном ускорении этих последних процессов. Русская армия должна была успеть схватить за шиворот немцев раньше, чем французы будут разбиты. Для ускорения мобилизации служило усиление мирного состава, позволявшее русской армии выступить в поде, в крайнем случае, даже и не дожидаясь окончания мобилизации: так именно, мы знаем, и случилось в августе 1914 г. А ускорить концентрацию этих сил на Висле должны были новые железные дороги. Как видим, события августа 1914 г., одновременность сражения на Марне и русского наступления в Восточной Пруссии, были отлично предусмотрены за год до этого. Только, так как железных дорог построить не успели (война намечалась первоначально не раньше 1915 г.), концентрация совершилась с некоторыми недочетами, стоившими России в конечном счете более 100.000 человек, — но главная цель, спасение французской армии от разгрома, была достигнута....
Совершенно ясно, что парижская биржа (одной из главных фигур ее в это время был австриец Розенберг) действовала из соображений не только патриотических, что, по меньшей мepе ее патриотизм имел некоторое материальное основание. Это основание вскрывается особенно отчетливо именно теперь, когда мы имеем и политически, и экономически законченные процессы, имеем, с одной стороны, рурскую экспедицию Пуанкаре, с другой — кривую развития французской металлургии за двадцать с лишком лет. Теперь, когда мы знаем, что Франция имела 2,7 миллиона тонн чугуна в 1900 году, 4 миллиона тонн в 1910 и имеет 11 миллионов тонн сейчас (1), металлургическая база французского империализма становится совершенно очевидной. Совершенно ясно, кому и зачем были нужны и саарский уголь, и лотарингская руда, а в конечном счете — и рурский бассейн. А если мы вспомним, как нежно любили парижские банки русскую металлургию (55% русского железа было фактически во французских руках), дело станет еще очевиднее. Начиналась борьба не на жизнь, а на смерть между двумя могучими металлургическими концернами — борьба, продолжающаяся при ином соотношении сил, и на наших глазах. Столицей одного концерна был Берлин, другого — Париж. Первый под конец персонифицировался окончательно, и имя этому воплощению было Стиннес; второй продолжает оставаться анонимным, довольствуясь частичным полувоплощением лишь в политической плоскости: имя этому полувоплощению — Пуанкаре.
Что последний при таких условиях должен был немедленно же по вступлении в должность французского министра иностранных дел заинтересоваться русскими восточными делами(2), это разумелось само собою: там же был тот лакомый кусок, которым вернее всего можно было выманить русского медведя из его берлоги. Если бы в основе войны, с русской стороны, был только «реальный повод», статистически выражавшийся в цифрах русского хлебного вывоза и торгового баланса, Россия оставалась бы столь же одинокой, как и в 1878 году.
1 В новых границах, в старых — 5,3 милл. тонн.
2 См. статью пишущего эти строки « Кто такой Пуанкаре?», перепечатанную при русском переводе цитированной выше книги Пуанкаре — «Происхождение мировой войны». (См. 102 стр. настоящего сборника).
Если ее «верная союзница» оказалась верною безо всяких кавычек, то это потому, что благодаря переплету банковских капиталов, Россия уже входила в цепь мировых империалистических сил, к 1912 году сгруппировавшихся, окончательно в два лагеря — английский и германский. По вопросу о роли Англии в подготовке войны мне приходилось писать не раз (1). К тому, что л писал пять лет назад, много нового прибавлять не приходится, а повторяться не хочется, ограничусь поэтому напоминанием главного и основного. Как мне представляется, непосредственно промышленное соперничество Англии и Германии не играло тут главной роли. Мировой рынок в этом отношении был достаточно емок, вывоз всех трех соперничавших империалистических колоссов мог рости довольно быстро, и Англия в этой конкуренции была не на последнем месте (с 1904 по 1910 г. английский вывоз возрос на 75% , германский — на 86%, американский — на 62%). Крутое и непримиримое соперничество началось в области мирового транспорта: этой монополии Англия никому не могла уступить, ибо, лишившись ее, она переставала быть «Великой Британией, владычицей морей», переставала быть Англией Между тем, тут угроза была явная и очевидная. Если мы возьмем за 100 число английских пароходов в 1870 году, число их в 1908 году выразится цифрою 365; если мы возьмем за 100 их вместимость (число тонн 1870 года), для 1908 года мы получим 910: число пароходов увеличилось слишком втрое, их вместимость менее чем в 10 раз. А если мы произведем такое же сравнение для Германии, мы получим:
________Пароходы___ Тоннаж
1871...... 100 ...................100
1909...... 1.328 ..............2.808
Число германских пароходов за такой же промежуток времени увеличилось в тринадцать раз, а их тоннаж в 28 раз. Еще явственнее будет нам видно, как Германия догоняла «владычицу морей», если мы возьмем пароходы новейшего типа, суда-гиганты, вместимостью более 12.000 тонн каждое. Во всем мире их было в 1910 году 80: из них 42 принадлежали Англии, 22 Германии и 16 всем остальным странам, вместе взятым. И в то время, как германские сверх-гиганты по 40 тысяч тонн, «Фатерланд» и «Император», благополучно плавали (под другими именами и под другим флагом плавают и до сих пор), английский пароход этого типа, «Титаник», пошел ко дну при первом же рейсе.
1 В статьях: «Виновники войны» в сборнике «Внешняя политика», М. 1919, и «К вопросу о виновниках войны» в еженедельнике «Правды», февраль и март 1919 г. (см. стр. 34 настоящего сборника).
При свете этих цифр нам становятся понятны речи, которые Сазонов услыхал в Бальморале, приехав туда в сентябре 1912 г., когда Грей, «не колеблясь, заявил, что если бы наступили предусматриваемые (Сазоновым) обстоятельства (т. е. вспыхнула русско-германская война — М. П.), Англия употребила бы все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому морскому могуществу», а Георг V еще более энергически заявил, что англичане намерены пускать ко дну всякое германское торговое судно, которое они встретят на своем пути. («We shall sink every single German merchant, ship we shall gelthold of»). Если будущее Германии «лежало на воде», то настоящее Англии было там же — и тут уже для двоих места никак найти было нельзя.
Дополнительным «реальным поводом», приблизительно такой же силы, как для России хлебный вывоз через Дарданеллы, был для Англии вопрос о Багдадской железной дороге (1). Всякий, кто протягивал руку к Египту и Индии, обнаруживал опасную тенденцию вынуть из английского кармана побольше тех 30 милл. р. в месяц, что вынимали из русского кармана запертые Дарданеллы: одна Индия давала англичанам столько же, сколько стоил весь ежегодный русский хлебный вывоз. Но это был все же не более, чем «реальный повод» крупного, но все же местного значения, а мировую войну могли развязать лишь причины значения мирового. Такой и было соперничество Англии и Германии в области океанского мирового транспорта.
1 См. «Внешняя политика», стр. 182 и ел.
Если мы к этой причине присоединим столкновение двух металлургических концернов и дарданелльский вопрос для России, мы получим три конфликта, которые могли быть разрешены только силой: ни Германия не уступила бы добром, без драки, Саарского бассейна и Лотарингии, ни Турция — Дарданелл, не говоря уже о том, что германский флот добровольно не пошел бы на дно морское. Между тем, весь ход войны показал, какое значение для Англии имел этот последний конфликт: как ни грандиозны были английские операции на суше, они все, по существу, были дополнением к обороне или нападению на море; на западном театре английская армия защищала подступы к Па-де-Кале, на восточном она пыталась взять Дарданеллы — даже когда война превратилась в интервенцию, англичане не сошли с проторенной колеи, наложив руку на выходы Советской России к океану, на Мурман и Архангельск. И заострился весь англо-германский поединок в подводную блокаду, в которой немцы под конец стали видеть главное средство достигнуть победы.
Чтобы развязать войну, было больше причин, чем нужно, — вот почему спрашивать о «виновнике» в буквальном смысле этого слова, останавливать главное внимание на формальных поводах к войне, как это делали все, о ее возникновении писавшие, включая и Каутского,— дело, в значительной степени, праздное. При таком соотношении сил, какое сложилось к лету 1914 года (фактически уже к осени 1912 г.), не тот, так другой формальный повод должен был найтись. Но раз вопрос о «виновнике» поднят, об этом пишутся книги, этому посвящаются целые журналы (Die Kriegsschuldfrage), под этим лозунгом подвергаются травле целые страны и народы, — если не научных, то житейских оснований достаточно, чтобы отвести и этому сюжету долю внимания. Кстати же мы и тут имеем кое-какие штрихи, рисующие «быт и нравы» империализма.
Изыскания Каутского и прочих открывателей «виновника» берут за исходную точку убийство сербскими националистами эрцгерцога Франца-Фердинанда 28 июня 1914 г. Между этой датой и 1 августа того же года стараются они открыть «причины войны». И так как для этого промежутка времени воинственные настроения не только Австрии, по и Германии вне всяких сомнений, то установление «виновника» дается Каутскому с самым блестящим успехом. В самом деле, разве мы не имеем депеши Чиршкого(1) из Вены от 10 июля (за две недели до ультиматума), где черным по белому написано: «Если бы сербы приняли все выставленные требования, это был бы исход, который ему (графу Берхтольду, австрийскому министру иностранных дел) «очень несимпатичен», и он (Берхтольд) еще обдумывает, какие бы требования можно было поставить, чтобы их принять было для Сербии совершенно невозможно». Получивший эту депешу своего венского представителя, Вильгельм подчеркивает набранные разрядкою строки и на полях подает добрый совет насчет «совершенно неприемлемых условий»: «Очистить Санджак! Вот ссора и готова».
1 Посол Германии в Вене.
Итак, уже 10 июля и для Вены и для Берлина дело шло только о том, чтобы создать формальный повод для войны с Сербией. Четыре дня спустя граф Берхтольд кончил «обдумывать». Депеша Чиршкого от 14 июля с торжеством сообщает: «Нота (адресованная Сербии) так составлена, что принятие ее совершенно исключено». Слово «исключено» подчеркнуто Вильгельмом дважды. Как же не виновник и не соучастник?
Опубликованные Каутским и его сотрудниками документы не оставляют сомнения, что в этот промежуток времени, 28 июня — 1 августа, у Вильгельма была одна забота: избежать войны с Англией. Войну Австрии с Сербией он провоцировал, на войну с Россией — и Францией — из-за Сербии он шел с совершенно открытыми глазами. Правда, у него была тень надежды, что Николай II «постыдится» выступит на защиту «цареубийц», но он жил не этой тенью, а уверенностью, что со своими сухопутными противниками германо-австрийский союз справится легко и быстро. Поджилки у него дрогнули в первый раз, когда ему стало ясно, что Англия не останется на нейтральной позиции; этот поворот отмечен телеграммой Бетмана-Гольвега (1) Лихновскому (2) от 28 июля, письмом Вильгельма к своему министру иностранных дел от того же числа и, наконец, в виде заключительного аккорда, бешеными замечаниями Вильгельма на депеше Лихновского от 29-го. Тут уже неприемлемость австрийского ультиматума перестает быть его достоинством, напротив, Вильгельм радуется, что Сербия все-таки его приняла, что «для войны нет больше никакого основания» — и это вовсе не так плохо, как ему казалось двумя неделями раньше, ибо теперь война означала гибель, германского торгового флота и всех связанных с ним надежд.
1 Тогдашний германский канцлер.
2 Германский посол в Лондоне.
Так будет доколе мы, уподобляясь загипнотизированной курице, не могущей отвести нос от проведенной на полу мелом черты, не сможем оторваться от роковой даты 28 июня 1914 г. Но если мы решимся сбросить с себя этот гипноз и заглянуть только на месяц-другой ранее (не больше!), то мы найдем ряд фактов, которые посрамят Вильгельма с его коварными намерениями насчет Сербии, ибо покажут, насколько германский хищник был мельче и ниже полетом своих соперников* Его мечтания в начале июля не шли дальше аннексии Сербии, хотя бы путем войны с Россией и Францией, и он в ужасе отпрянывал от идеи мировой войны с участием Англии, а его соперники готовили уже-именно мировую войну, с широтою целей и энергией средств поистине беспримерной.
Первый из этих майских документов относится к переговорам России и Англии о заключении морской конвенции, переговорам, существование которых так энергично отрицал сэр Эд.Грей перед германским послом. Частично он был уже опубликован, целиком же, кажется, нет, — а он не длинен и стоит того. Приводим его в точной копии.
«13 мая у начальника морского генерального штаба состоялось совещание для обмена мыслей касательно предстоящих переговоров о заключении соглашения между Россией и Англией о согласованных операциях их морских сил в случае совместных военных действий России и Англии при участии Франции. На этом совещании присутствовали : начальник морского генерального штаба вице-адмирал Русин, товарищ министра иностранных дел гофмейстер Нератов, помощник начальника морского генерального штаба капитан I ранга Ненюков, директор канцелярии министерства иностранных дел в должности гофмейстера д. с. с. барон Шиллинг, военно-морской агент в Англии флигель-адъютант капитан I ранга Волков и вице-директор канцелярии министерства иностранных дел в звании камергера коллежский советник Базили.
Отметив прежде всего всю желательность заключения такого-соглашения, как со специально военно-морской точки зрения, так и в особенности с общеполитической, совещание по всестороннем обсуждении вопроса пришло к нижеследующим заключениям:
Прежде всего признано было, что морское соглашение наше с Англией должно, подобно Франко-Русской морской конвенции, иметь в виду согласованные, но раздельные действия наших и английских морских сил.
В отношении стратегических целей, выдвигаемых с нашей точки зрения в случае войны держав «Тройственного согласия» с державами «Тройственного союза» надлежит различить, с одной стороны, морские операции в районе Балтийского и Немецкого морей, с другой — борьбу морских сил в Средиземном, море. В том и другом из этих районов мы должны стремиться получить от Англии компенсацию за отвлечение на нас части германских морских сил. На северном театре войны наши интересы требуют, чтобы Англия удержала возможно большую часть германского флота в Немецком море. Это компенсировало бы подавляющее превосходство германского флота над нашим и, быть может, позволило бы в благоприятном случае, предпринять десантную операцию в Померании. Если бы оказалось возможным приступить к этой операции, осуществление ее представило бы значительные трудности вследствие слабого развития наших транспортных средств в Балтийском море. Английское правительство могло бы оказать нам в этом деле существенную услугу, согласившись до открытия военных действий перевести в наши балтийские порты такое количество торговых судов, которое восполнило бы недостаток наших транспортных средств. Морское положение в Средиземном море также весьма существенно затрагивает наши интересы, так тсак в случае господства в этом море австро-итальянских сил возможны наступательные операции австрийского флота в Черном море, что явилось бы для нас опасным ударом. Поэтому с нашей точки зрения представляется весьма важным установление прочного перевеса сил «Тройственного согласия» над австро-итальянским флотом в Средиземном море. В виду существующего превосходства австро-итальянских морских сил над французскими, желательно, чтобы оставлением необходимого количества судов в Средиземном море Англия обеспечила господство в этом море сил «Тройственного согласия», по крайней мере, пока развитие нашего собственного флота не позволит нам взять эту задачу на себя. Было бы также желательно получить согласие Англии на то, чтобы наши суда могли пользоваться в качестве базы английскими портами в восточной части Средиземного моря, подобно тому как Франция, в силу морской конвенции, предоставила нам право базироваться на ее порты в западной части этого моря. Если бы в связи с положением в Средиземном море зашла речь о проливах, то надлежало бы, не касаясь политического вопроса о Босфоре и Дарданеллах, предусмотреть лишь временные военные меры в проливах, как одну из возможных стратегических операций наших в случае войны.
Помимо вышеизложенного, совещание признало желательным, чтобы предположенным морским соглашением нашим с Англией установлен был во всех подробностях порядок сношений между нашими и английскими морскими силами. Для этой цели необходимо будет согласиться о выработке системы общих сигналов и специальных шифров, об организации обмена радиотелеграммами и о способах сношений между морскими генеральными штабами России и Англии.
Необходимо, кроме того, договориться о том, чтобы наше и английское морские ведомства обменивались сведениями как о флотах третьих держав, так и собственных флотах и в частности техническими данными о применяемых в морском деле приборах и изобретениях.
По мнению совещания, надлежало бы также установить по образцу Франко-Русской морской конвенции периодический обмен мнений между начальниками нашего и английского морских генеральных штабов для обсуждения вопросов, интересующих морские ведомства обоих государству проверки совместно намеченных мероприятий.
Переходя от содержания предположенного соглашения к порядку его заключения, совещание признало вполне соответственным предложение английского правительства, чтобы оно выработано было нашим военно-морским агентом в Англии и английским морским ведомством: при участии французского военно-морского агента в Лондоне и затем представлено было на одобрение правительств. В виду тесной связи,, существующей между выработанным английским и французским генеральными штабами планом совместных действий и возможной кооперации нашей с английским флотом, необходимо, чтобы, как, повиди-мому, и предполагается, нам был сообщен текст Англо-Французскога морского соглашения.
В заключение совещание высказало убеждение в необходимости, чтобы наш морской агент в Лондоне держал в курсе всего хода переговоров императорского посла в Лондоне, который, в свою очередь, окажет ему зависящее содействие».
Мы видим, до чего наивен был император Вильгельм, в июле рассчитывавший еще на английский нейтралитет, фактически агонизировавший уже в мае: переговоры морских штабов велись на основании принципиального соглашения, состоявшегося еще в апреле (1).
1 См. «К вопросу о виновниках войны», стр. 77 настоящего сборника.
В особенности, конечно, драгоценно это желание русского морского штаба получить десантные средства для высадки в Померании «до начала военных действий»: несумасшедший мог так рассуждать лишь в том случае, если военные действия собирался начать он — если это начало предоставлялось инициативе противника, говорить об этом начале, как об определенном моменте, было бы смешно. Кто ж их, немцев, знает, когда они начнут? Совершенно ясно, что, когда Сухомлинов с Жоффром мирно беседовали о разгроме Германии, предоставляя дипломатам лишь установление момента этой операции, — они говорили не на ветер.
начало
Тут многое приоткрыли уже цитированные однажды выше воспоминания Сухомлинова. Очень лживые в том, что касается личной роли и личной ответственности бывшего лидера русской военной партии, они безусловно заслуживают доверия во всем, что он говорит против этой партии, — ибо уж кого-кого, а Сухомлинова заподозрить в желании здесь сгустить краски не приходится. Если он сам признается, значит тут, самое меньшее, 50% истины. И когда мы у него читаем: « Раздавить Германию было лозунгом, который определял всю деятельность наших (русской и французской) армий; но момент для разрешения этой военной задачи определяли не солдаты, а дипломаты»,— этому можно поверить. А Сухомлинов резюмирует так свой рассказ о его совместной работе с генер. Жоффром — перед войной, как известно, начальником главного штаба французской армии.
И тут же в воспоминаниях Сухомлинова приводится ряд документов, великолепно устанавливающих связь между дружной работой французского и русского генеральных штабов и, боимся едва ли не позабытым читателем, финансовым капиталом. Документы эти — происходившая летом 1913 года, за год до начала войны, переписка между Коковцевым, Сазоновым, Нератовым и другими руководителями русских финансов и русской внешней политики по поводу займов России на парижской бирже(1).
1 Suchomlinov. «Erinnerungen», Berlin 1924, S. 244 и сл.
Открывается эта серия письмом Коковцева к Сазонову по поводу предложения де-Вернейля, председателя комиссии парижских биржевых маклеров, гарантировать России ежегодный выпуск в Париже обязательств на сумму от 400 до 500 миллионов франков (золотых, разумеется, — бумажных еще не было тогда...) под двумя условиями:
1) что Россия немедленно примется за постройку стратегических железных дорог, признанных необходимыми на совещании французского и русского генеральных штабов;
2) что мирный состав русской армии будет значительно увеличен.
Едва ли во всей предвоенной литературе есть что-нибудь выразительнее этого непосредственного и официального участия парижской биржи в реализации не каких-нибудь «промышленных ценностей», а решений военных специалистов по стратегическому вопросу. Прекрасно зная «план Шлиффена», по которому работал германский штаб и который заключался в том, что первый удар в случае войны наносился Франции, оставляя для России вторую очередь, в расчете на медленность русской мобилизации и концентрации, Жоффр и era коллеги настаивали на максимальном ускорении этих последних процессов. Русская армия должна была успеть схватить за шиворот немцев раньше, чем французы будут разбиты. Для ускорения мобилизации служило усиление мирного состава, позволявшее русской армии выступить в поде, в крайнем случае, даже и не дожидаясь окончания мобилизации: так именно, мы знаем, и случилось в августе 1914 г. А ускорить концентрацию этих сил на Висле должны были новые железные дороги. Как видим, события августа 1914 г., одновременность сражения на Марне и русского наступления в Восточной Пруссии, были отлично предусмотрены за год до этого. Только, так как железных дорог построить не успели (война намечалась первоначально не раньше 1915 г.), концентрация совершилась с некоторыми недочетами, стоившими России в конечном счете более 100.000 человек, — но главная цель, спасение французской армии от разгрома, была достигнута....
Совершенно ясно, что парижская биржа (одной из главных фигур ее в это время был австриец Розенберг) действовала из соображений не только патриотических, что, по меньшей мepе ее патриотизм имел некоторое материальное основание. Это основание вскрывается особенно отчетливо именно теперь, когда мы имеем и политически, и экономически законченные процессы, имеем, с одной стороны, рурскую экспедицию Пуанкаре, с другой — кривую развития французской металлургии за двадцать с лишком лет. Теперь, когда мы знаем, что Франция имела 2,7 миллиона тонн чугуна в 1900 году, 4 миллиона тонн в 1910 и имеет 11 миллионов тонн сейчас (1), металлургическая база французского империализма становится совершенно очевидной. Совершенно ясно, кому и зачем были нужны и саарский уголь, и лотарингская руда, а в конечном счете — и рурский бассейн. А если мы вспомним, как нежно любили парижские банки русскую металлургию (55% русского железа было фактически во французских руках), дело станет еще очевиднее. Начиналась борьба не на жизнь, а на смерть между двумя могучими металлургическими концернами — борьба, продолжающаяся при ином соотношении сил, и на наших глазах. Столицей одного концерна был Берлин, другого — Париж. Первый под конец персонифицировался окончательно, и имя этому воплощению было Стиннес; второй продолжает оставаться анонимным, довольствуясь частичным полувоплощением лишь в политической плоскости: имя этому полувоплощению — Пуанкаре.
Что последний при таких условиях должен был немедленно же по вступлении в должность французского министра иностранных дел заинтересоваться русскими восточными делами(2), это разумелось само собою: там же был тот лакомый кусок, которым вернее всего можно было выманить русского медведя из его берлоги. Если бы в основе войны, с русской стороны, был только «реальный повод», статистически выражавшийся в цифрах русского хлебного вывоза и торгового баланса, Россия оставалась бы столь же одинокой, как и в 1878 году.
1 В новых границах, в старых — 5,3 милл. тонн.
2 См. статью пишущего эти строки « Кто такой Пуанкаре?», перепечатанную при русском переводе цитированной выше книги Пуанкаре — «Происхождение мировой войны». (См. 102 стр. настоящего сборника).
Если ее «верная союзница» оказалась верною безо всяких кавычек, то это потому, что благодаря переплету банковских капиталов, Россия уже входила в цепь мировых империалистических сил, к 1912 году сгруппировавшихся, окончательно в два лагеря — английский и германский. По вопросу о роли Англии в подготовке войны мне приходилось писать не раз (1). К тому, что л писал пять лет назад, много нового прибавлять не приходится, а повторяться не хочется, ограничусь поэтому напоминанием главного и основного. Как мне представляется, непосредственно промышленное соперничество Англии и Германии не играло тут главной роли. Мировой рынок в этом отношении был достаточно емок, вывоз всех трех соперничавших империалистических колоссов мог рости довольно быстро, и Англия в этой конкуренции была не на последнем месте (с 1904 по 1910 г. английский вывоз возрос на 75% , германский — на 86%, американский — на 62%). Крутое и непримиримое соперничество началось в области мирового транспорта: этой монополии Англия никому не могла уступить, ибо, лишившись ее, она переставала быть «Великой Британией, владычицей морей», переставала быть Англией Между тем, тут угроза была явная и очевидная. Если мы возьмем за 100 число английских пароходов в 1870 году, число их в 1908 году выразится цифрою 365; если мы возьмем за 100 их вместимость (число тонн 1870 года), для 1908 года мы получим 910: число пароходов увеличилось слишком втрое, их вместимость менее чем в 10 раз. А если мы произведем такое же сравнение для Германии, мы получим:
________Пароходы___ Тоннаж
1871...... 100 ...................100
1909...... 1.328 ..............2.808
Число германских пароходов за такой же промежуток времени увеличилось в тринадцать раз, а их тоннаж в 28 раз. Еще явственнее будет нам видно, как Германия догоняла «владычицу морей», если мы возьмем пароходы новейшего типа, суда-гиганты, вместимостью более 12.000 тонн каждое. Во всем мире их было в 1910 году 80: из них 42 принадлежали Англии, 22 Германии и 16 всем остальным странам, вместе взятым. И в то время, как германские сверх-гиганты по 40 тысяч тонн, «Фатерланд» и «Император», благополучно плавали (под другими именами и под другим флагом плавают и до сих пор), английский пароход этого типа, «Титаник», пошел ко дну при первом же рейсе.
1 В статьях: «Виновники войны» в сборнике «Внешняя политика», М. 1919, и «К вопросу о виновниках войны» в еженедельнике «Правды», февраль и март 1919 г. (см. стр. 34 настоящего сборника).
При свете этих цифр нам становятся понятны речи, которые Сазонов услыхал в Бальморале, приехав туда в сентябре 1912 г., когда Грей, «не колеблясь, заявил, что если бы наступили предусматриваемые (Сазоновым) обстоятельства (т. е. вспыхнула русско-германская война — М. П.), Англия употребила бы все усилия, чтобы нанести самый чувствительный удар германскому морскому могуществу», а Георг V еще более энергически заявил, что англичане намерены пускать ко дну всякое германское торговое судно, которое они встретят на своем пути. («We shall sink every single German merchant, ship we shall gelthold of»). Если будущее Германии «лежало на воде», то настоящее Англии было там же — и тут уже для двоих места никак найти было нельзя.
Дополнительным «реальным поводом», приблизительно такой же силы, как для России хлебный вывоз через Дарданеллы, был для Англии вопрос о Багдадской железной дороге (1). Всякий, кто протягивал руку к Египту и Индии, обнаруживал опасную тенденцию вынуть из английского кармана побольше тех 30 милл. р. в месяц, что вынимали из русского кармана запертые Дарданеллы: одна Индия давала англичанам столько же, сколько стоил весь ежегодный русский хлебный вывоз. Но это был все же не более, чем «реальный повод» крупного, но все же местного значения, а мировую войну могли развязать лишь причины значения мирового. Такой и было соперничество Англии и Германии в области океанского мирового транспорта.
1 См. «Внешняя политика», стр. 182 и ел.
Если мы к этой причине присоединим столкновение двух металлургических концернов и дарданелльский вопрос для России, мы получим три конфликта, которые могли быть разрешены только силой: ни Германия не уступила бы добром, без драки, Саарского бассейна и Лотарингии, ни Турция — Дарданелл, не говоря уже о том, что германский флот добровольно не пошел бы на дно морское. Между тем, весь ход войны показал, какое значение для Англии имел этот последний конфликт: как ни грандиозны были английские операции на суше, они все, по существу, были дополнением к обороне или нападению на море; на западном театре английская армия защищала подступы к Па-де-Кале, на восточном она пыталась взять Дарданеллы — даже когда война превратилась в интервенцию, англичане не сошли с проторенной колеи, наложив руку на выходы Советской России к океану, на Мурман и Архангельск. И заострился весь англо-германский поединок в подводную блокаду, в которой немцы под конец стали видеть главное средство достигнуть победы.
Чтобы развязать войну, было больше причин, чем нужно, — вот почему спрашивать о «виновнике» в буквальном смысле этого слова, останавливать главное внимание на формальных поводах к войне, как это делали все, о ее возникновении писавшие, включая и Каутского,— дело, в значительной степени, праздное. При таком соотношении сил, какое сложилось к лету 1914 года (фактически уже к осени 1912 г.), не тот, так другой формальный повод должен был найтись. Но раз вопрос о «виновнике» поднят, об этом пишутся книги, этому посвящаются целые журналы (Die Kriegsschuldfrage), под этим лозунгом подвергаются травле целые страны и народы, — если не научных, то житейских оснований достаточно, чтобы отвести и этому сюжету долю внимания. Кстати же мы и тут имеем кое-какие штрихи, рисующие «быт и нравы» империализма.
Изыскания Каутского и прочих открывателей «виновника» берут за исходную точку убийство сербскими националистами эрцгерцога Франца-Фердинанда 28 июня 1914 г. Между этой датой и 1 августа того же года стараются они открыть «причины войны». И так как для этого промежутка времени воинственные настроения не только Австрии, по и Германии вне всяких сомнений, то установление «виновника» дается Каутскому с самым блестящим успехом. В самом деле, разве мы не имеем депеши Чиршкого(1) из Вены от 10 июля (за две недели до ультиматума), где черным по белому написано: «Если бы сербы приняли все выставленные требования, это был бы исход, который ему (графу Берхтольду, австрийскому министру иностранных дел) «очень несимпатичен», и он (Берхтольд) еще обдумывает, какие бы требования можно было поставить, чтобы их принять было для Сербии совершенно невозможно». Получивший эту депешу своего венского представителя, Вильгельм подчеркивает набранные разрядкою строки и на полях подает добрый совет насчет «совершенно неприемлемых условий»: «Очистить Санджак! Вот ссора и готова».
1 Посол Германии в Вене.
Итак, уже 10 июля и для Вены и для Берлина дело шло только о том, чтобы создать формальный повод для войны с Сербией. Четыре дня спустя граф Берхтольд кончил «обдумывать». Депеша Чиршкого от 14 июля с торжеством сообщает: «Нота (адресованная Сербии) так составлена, что принятие ее совершенно исключено». Слово «исключено» подчеркнуто Вильгельмом дважды. Как же не виновник и не соучастник?
Опубликованные Каутским и его сотрудниками документы не оставляют сомнения, что в этот промежуток времени, 28 июня — 1 августа, у Вильгельма была одна забота: избежать войны с Англией. Войну Австрии с Сербией он провоцировал, на войну с Россией — и Францией — из-за Сербии он шел с совершенно открытыми глазами. Правда, у него была тень надежды, что Николай II «постыдится» выступит на защиту «цареубийц», но он жил не этой тенью, а уверенностью, что со своими сухопутными противниками германо-австрийский союз справится легко и быстро. Поджилки у него дрогнули в первый раз, когда ему стало ясно, что Англия не останется на нейтральной позиции; этот поворот отмечен телеграммой Бетмана-Гольвега (1) Лихновскому (2) от 28 июля, письмом Вильгельма к своему министру иностранных дел от того же числа и, наконец, в виде заключительного аккорда, бешеными замечаниями Вильгельма на депеше Лихновского от 29-го. Тут уже неприемлемость австрийского ультиматума перестает быть его достоинством, напротив, Вильгельм радуется, что Сербия все-таки его приняла, что «для войны нет больше никакого основания» — и это вовсе не так плохо, как ему казалось двумя неделями раньше, ибо теперь война означала гибель, германского торгового флота и всех связанных с ним надежд.
1 Тогдашний германский канцлер.
2 Германский посол в Лондоне.
Так будет доколе мы, уподобляясь загипнотизированной курице, не могущей отвести нос от проведенной на полу мелом черты, не сможем оторваться от роковой даты 28 июня 1914 г. Но если мы решимся сбросить с себя этот гипноз и заглянуть только на месяц-другой ранее (не больше!), то мы найдем ряд фактов, которые посрамят Вильгельма с его коварными намерениями насчет Сербии, ибо покажут, насколько германский хищник был мельче и ниже полетом своих соперников* Его мечтания в начале июля не шли дальше аннексии Сербии, хотя бы путем войны с Россией и Францией, и он в ужасе отпрянывал от идеи мировой войны с участием Англии, а его соперники готовили уже-именно мировую войну, с широтою целей и энергией средств поистине беспримерной.
Первый из этих майских документов относится к переговорам России и Англии о заключении морской конвенции, переговорам, существование которых так энергично отрицал сэр Эд.Грей перед германским послом. Частично он был уже опубликован, целиком же, кажется, нет, — а он не длинен и стоит того. Приводим его в точной копии.
«13 мая у начальника морского генерального штаба состоялось совещание для обмена мыслей касательно предстоящих переговоров о заключении соглашения между Россией и Англией о согласованных операциях их морских сил в случае совместных военных действий России и Англии при участии Франции. На этом совещании присутствовали : начальник морского генерального штаба вице-адмирал Русин, товарищ министра иностранных дел гофмейстер Нератов, помощник начальника морского генерального штаба капитан I ранга Ненюков, директор канцелярии министерства иностранных дел в должности гофмейстера д. с. с. барон Шиллинг, военно-морской агент в Англии флигель-адъютант капитан I ранга Волков и вице-директор канцелярии министерства иностранных дел в звании камергера коллежский советник Базили.
Отметив прежде всего всю желательность заключения такого-соглашения, как со специально военно-морской точки зрения, так и в особенности с общеполитической, совещание по всестороннем обсуждении вопроса пришло к нижеследующим заключениям:
Прежде всего признано было, что морское соглашение наше с Англией должно, подобно Франко-Русской морской конвенции, иметь в виду согласованные, но раздельные действия наших и английских морских сил.
В отношении стратегических целей, выдвигаемых с нашей точки зрения в случае войны держав «Тройственного согласия» с державами «Тройственного союза» надлежит различить, с одной стороны, морские операции в районе Балтийского и Немецкого морей, с другой — борьбу морских сил в Средиземном, море. В том и другом из этих районов мы должны стремиться получить от Англии компенсацию за отвлечение на нас части германских морских сил. На северном театре войны наши интересы требуют, чтобы Англия удержала возможно большую часть германского флота в Немецком море. Это компенсировало бы подавляющее превосходство германского флота над нашим и, быть может, позволило бы в благоприятном случае, предпринять десантную операцию в Померании. Если бы оказалось возможным приступить к этой операции, осуществление ее представило бы значительные трудности вследствие слабого развития наших транспортных средств в Балтийском море. Английское правительство могло бы оказать нам в этом деле существенную услугу, согласившись до открытия военных действий перевести в наши балтийские порты такое количество торговых судов, которое восполнило бы недостаток наших транспортных средств. Морское положение в Средиземном море также весьма существенно затрагивает наши интересы, так тсак в случае господства в этом море австро-итальянских сил возможны наступательные операции австрийского флота в Черном море, что явилось бы для нас опасным ударом. Поэтому с нашей точки зрения представляется весьма важным установление прочного перевеса сил «Тройственного согласия» над австро-итальянским флотом в Средиземном море. В виду существующего превосходства австро-итальянских морских сил над французскими, желательно, чтобы оставлением необходимого количества судов в Средиземном море Англия обеспечила господство в этом море сил «Тройственного согласия», по крайней мере, пока развитие нашего собственного флота не позволит нам взять эту задачу на себя. Было бы также желательно получить согласие Англии на то, чтобы наши суда могли пользоваться в качестве базы английскими портами в восточной части Средиземного моря, подобно тому как Франция, в силу морской конвенции, предоставила нам право базироваться на ее порты в западной части этого моря. Если бы в связи с положением в Средиземном море зашла речь о проливах, то надлежало бы, не касаясь политического вопроса о Босфоре и Дарданеллах, предусмотреть лишь временные военные меры в проливах, как одну из возможных стратегических операций наших в случае войны.
Помимо вышеизложенного, совещание признало желательным, чтобы предположенным морским соглашением нашим с Англией установлен был во всех подробностях порядок сношений между нашими и английскими морскими силами. Для этой цели необходимо будет согласиться о выработке системы общих сигналов и специальных шифров, об организации обмена радиотелеграммами и о способах сношений между морскими генеральными штабами России и Англии.
Необходимо, кроме того, договориться о том, чтобы наше и английское морские ведомства обменивались сведениями как о флотах третьих держав, так и собственных флотах и в частности техническими данными о применяемых в морском деле приборах и изобретениях.
По мнению совещания, надлежало бы также установить по образцу Франко-Русской морской конвенции периодический обмен мнений между начальниками нашего и английского морских генеральных штабов для обсуждения вопросов, интересующих морские ведомства обоих государству проверки совместно намеченных мероприятий.
Переходя от содержания предположенного соглашения к порядку его заключения, совещание признало вполне соответственным предложение английского правительства, чтобы оно выработано было нашим военно-морским агентом в Англии и английским морским ведомством: при участии французского военно-морского агента в Лондоне и затем представлено было на одобрение правительств. В виду тесной связи,, существующей между выработанным английским и французским генеральными штабами планом совместных действий и возможной кооперации нашей с английским флотом, необходимо, чтобы, как, повиди-мому, и предполагается, нам был сообщен текст Англо-Французскога морского соглашения.
В заключение совещание высказало убеждение в необходимости, чтобы наш морской агент в Лондоне держал в курсе всего хода переговоров императорского посла в Лондоне, который, в свою очередь, окажет ему зависящее содействие».
Мы видим, до чего наивен был император Вильгельм, в июле рассчитывавший еще на английский нейтралитет, фактически агонизировавший уже в мае: переговоры морских штабов велись на основании принципиального соглашения, состоявшегося еще в апреле (1).
1 См. «К вопросу о виновниках войны», стр. 77 настоящего сборника.
В особенности, конечно, драгоценно это желание русского морского штаба получить десантные средства для высадки в Померании «до начала военных действий»: несумасшедший мог так рассуждать лишь в том случае, если военные действия собирался начать он — если это начало предоставлялось инициативе противника, говорить об этом начале, как об определенном моменте, было бы смешно. Кто ж их, немцев, знает, когда они начнут? Совершенно ясно, что, когда Сухомлинов с Жоффром мирно беседовали о разгроме Германии, предоставляя дипломатам лишь установление момента этой операции, — они говорили не на ветер.
Добавить комментарий:
