М.Покровский. Как возникла Мировая война (3, окончание)


начало
продолжение

Другой «майский» документ еще более заслуживал бы воспроизведения целиком, но, к сожалению, у меня под руками сейчас только выдержки. Это — депеша Палеолога (1) к Делькассе (2), заключающая в себе отчет о беседе французского посла «с влиятельным членом русского государственного совета» по поводу предстоящей судьбы Австро-Венгрии на случай смерти императора Франца-Иосифа.

1 Французский посол в Питере.
2 Французский министр иностранных дел.

«Прежде всего», заявил «член государственного совета», «мы должны будем присоединить Галицию. Наш военный министр, генерал Сухомлинов, мне на днях доказывал, что обладание Галицией необходимо для безопасности нашей западной границы. И потом — это глубоко русская страна».
Дальнейшее содержание депеши Палеолога посвящено доказательству этого последнего утверждения его собеседника. И география, я этнография, и история, и даже религия,—все, по мнению Палеолога, доказывает, что Галиция «глубоко русская страна». Между прочим, Палеолог тут выбалтывает, что «православная пропаганда» в Галиции «поддерживается панславистскими комитетами» в Москве и Киеве, — т. е. носит чисто-политический и притом агрессивный (наступательный) со стороны России характер. Теперь-то конечно, никто в этом не сомневается, но в то время русское правительство тщательно скрывало, что его заботы о православии в Галичине имеют целью подготовить захват этой страны царской Россией.
Некоторые исторические и географические недоразумения, содержащиеся в этой части депеши, нисколько не мешают тому, что здесь Палеолог попросту передает пожелания своего собеседника, который, в свою очередь, говорил «конфиденциально» от имени русского правительства. Конец депеши, где Палеолог прямо говорит о «притязаниях нашей союзницы», не оставляет на этот счет сомнений: «влиятельный член государственного совета» высказывал не только свое личное мнение. Смерть же императора Франца-Иосифа была припутана ни к селу, ни к городу просто затем, чтобы дать империалистским вожделениям России хоть какой-нибудь предлог. Надо было с чего-нибудь начать разговор, притом не испугав чересчур французов перспективой вот-вот готовой надвинуться войны. Из других документов мы знаем, что президент Пуанкаре и то считал русских чересчур торопливыми: так вот «влиятельный член» и успокаивал — это, мол, не сейчас, ужотка когда Франц-Иосиф помрет, А ему еще бог, может, два — три годочка жизни пошлет (австрийскому императору было тогда под 80). Итак, весною 1914 г., за три месяца до начала войны, Россия готовилась к разделу Австро-Венгрии и уговаривалась об этом со своей союзницей Францией.
Но смерти Франца-Иосифа, как и кораблей для десанта в Померанию, было дожидаться долго. А руки чесались, и питаться далекими мечтаниями было все больше невмоготу. И вот, пока морской штаб договаривался с англичанами, сухопутный решил действовать.
Летом прошлого года вышла брошюра сербского профессора Станоевича, мало обратившая внимания на себя у нас, но являющаяся самым крупным разоблачением из истории подготовки войны за последнее время. Вот что там можно было прочесть:
«После свидания кайзера Вильгельма II и австрийского кронпринца Фердинанда в Конопиште, полковник Д. Дмитриевич, начальник осведомительного отделения сербского генерального штаба, получил секретное сообщение от русского генерального штаба о том, что русское правительство получило точные сведения о характере и цели свидания Вильгельма II и кронпринца Фердинанда, во время которого Германия одобрила план нападения Австро-Венгрии на Сербию и завоевания ее, а также обещала ей свою помощь и поддержку. Другие сведения, которые после этого получил полк. Д. Дмитриевич, подтвердили точность данных, полученных от русского генерального штаба. Среди же сербской публики по поводу решений, принятых на свидании двух монархов в Конопиште, были распространены фантастические и возбуждающие слухи, всеми овладела страшная нервозность, и воздух был наполнен электричеством.
Когда были назначены маневры австро-венгерских войск в Боснии и когда стало известно, что кронпринц Фердинанд намерен прибыть в Сараево, полк. Д. Дмитриевич был уверен, что Австро-Венгрия желает совершить нападение на Сербию. После долгого размышления, — как он (полк. Дмитриевич) сам рассказывал об этом в апреле 1915 г., — он пришел к заключению, что нападение на Сербию и войну можно предупредить только убийством Фердинанда, которого все сербское общественное мнение в тот момент рассматривало, как самого большого врага Сербии и сербского народа и как главного инициатора всякого действия против них».
Немецкие исследователи вопроса о «виновнике» немедленно представили целый ворох доказательств, что на последнем свидании Франца Фердинанда с Вильгельмом в Конопиште говорилось только о Румынии — а вовсе не о Сербии. Современное событиям секретное сообщение русского посла в Вене (от 13/26 июня 1914 г.) подтверждает немецкую версию. Шебеко писал Сазонову:
«Во время свидания в Конопиште, которое посвящено было, невидимому, главным образом, морским вопросам, там, оказывается, подвергся также обсуждению и румынский, причем со стороны императора Вильгельма были сделаны успокоительные заверения, основанные на одушевляющих, будто бы, короля Карла чувствах глубокой преданности личности императора Франца-Иосифа и главе дома Гогенцоллернов.
Более пессимистично отнесся император Вильгельм к будущему.
Исчезновение с политической арены короля Карла, по его мнению, может сильно отозваться на направлении внешней политики Румынии и повести к заключению союзов, на которые нынешний король никогда не согласится. В виду этого вопрос об укреплении австро-венгерской границы с Румынией должен быть решен в утвердительном смысле.
Слухи о возбуждении нами вопроса о проливах в связи с возрождением нашего флота тоже, повидимому, сильно беспокоили членов «Тройственного союза» и служили также предметом обсуждения в Коно-пиште, причем эрцгерцог Франц-Фердинанд, по свидетельству присутствовавших при свидании лиц, имел весьма продолжительные совещания с адмиралом Тирпицем, во время которых, как говорят, обсуждалась не только настоящая судостроительная программа Австро-Венгрии, согласно которой к 1918 г. монархия должна располагать 12 дредноутами, но и секретная программа, состоящая в изготовлении яа заводах отдельных частей судов, могущих быть собранными, в случае надобности, весьма скоро. Посещение Кронштадта английской эскадрой и пребывание в Париже начальника нашего морского штаба послужили также предметом самого оживленного обсуждения со стороны здешних политических кругов».
Нет никакого сомнения, что Дмитриевич лгал, уверяя, будто убийство Фердинанда казалось ему единственным средством "предупредить войну" даже не очень глупый маленький ребенок понял бы, что этим средством войну можно только вызвать. Но сербская военщина, чувствуя на своем плече могучую руку северной покровительницы, не боялась войны. А покровительница играла большую игру,— и не даром один из наиболее близких к месту действия игроков, не упоминаемый Станоевичем, но незримо парящий над всею этой картиной Гартвиг (1)не выдержал волнения и умер скоропостижно через несколько дней после того, как в Белград пришло известие о сараевском выстреле.

1 Русский посланник в Сербии. Умер 10 июля, а сараевский выстрел имел место 28 июня.

Концепция Каутского оказывается не то что не верной, а уж очень близорукой. Конечно, после сараевского убийства Вильгельм рвал и метал и в лепешку готов был расшибить несчастную Сербию. Но уже тут сказалось, насколько его соперники ловчее его и шире размахом: инициатива с самого начала была в их руках. Германский империализм потерпел первое поражение за полтора месяца до начала войны.
Итак, война непосредственно была спровоцирована русской военной партией. После того, как эта провокация совершилась, история политической подготовки войны была кончена, но не была окончена подготовка «общественного мнения» к войне. Одурачивание масс только теперь и начиналось. В истории этого одурачивания видную роль играет эпизод с русской мобилизацией. Изучая «формальные поводы » — как они сами по себе не ничтожны, — этого эпизода обойти нельзя.
Тут мы получили за последние годы три первостепенных источника. Ранее всего появился первый том «Царской России во время войны » Палеолога — чрезвычайно подробный рассказ о том, что делалось в социальных верхах «Петрограда» за время войны, поскольку эхо было видно из французского посольства. Хотя и расположенный в форме поденных записей, рассказ Палеолога, на самом деле, как показывает ближайший анализ, обработан по различным материалам впоследствии и потому содержит в себе не мало мелких неточностей. Но в крупном, опираясь на документы и, вероятно, нечто в роде коротенького дневника, изложение Палеолога не вызывает больших сомнений. Позднее вышли по-немецки воспоминания Сухомлинова (1). Это еще больше «мемуары», чем книга Палеолога (вышедшая — мы говорим о I томе — в 1921 г.). Их апологетически-лживый тон, по отношению лично к автору, мною уже отмечен. Но тем ценнее те места, где Сухомлинов невольно «пробалтывается». Пытаясь рассказывать, как и Палеолог, день за днем (вероятно, тоже по современной записи), Сухомлинов тоже путается в подробностях, а иногда явно их скрывает. Вот почему ценнейшим дополнением к обеим версиям онемечившегося главы русской военной партии и французского «друга России», -является вполне современная, составленная следом за событиями, .запись русского министерства иностранных дел, опубликованная в IV томе «Красного архива». По существу, это дневник Сазонова или материалы для его мемуаров, но им окончательно необработанные: последнее и придает им исключительную ценность.

1 Помечены 1924 г., закончены, как видно из предисловия, уже в 1923 г.

Официальная, распространявшаяся книгами всех цветов и газетными к ним комментариями, версия была такова: Россия мобилизовалась лишь после того, как были исчерпаны все средства мирного соглашения. Австрия напала на Сербию, Германия явно поддерживала Австрию и, по сообщению официальной газеты «Localanzeiger», сама мобилизовалась; правда, сообщение было сейчас же официально опровергнуто, но слишком поздно: в Петербурге уже «нажали на кнопку». Эта было в пятницу 31 июля. 1 августа Германия объявила России войну.
Перечисленные нами источники, исходящие от самых близких к событиям и наиболее осведомленных лиц, дают такую картину. Немедленно по получении австрийского ультиматума Сербии Сазонов восклицает: « c'est la guerre europeenne » (это — европейская война). В три часа дня того же 24 июля, т. е. через несколько часов после получения в Петербурге известия об ультиматуме, происходит совет министров, на котором, по предложению министра иностранных дел, «была принципиально решена мобилизация 4 военных округов, а также обоих флотов, черноморского и балтийского»(1). После этого сколько угодно можно было толковать, что «наши военные приготовления направлены исключительно против Австро-Венгрии и не могли быть истолкованы, как недружелюбные действия против Германии » - дело было ясно даже для младенцев, ибо в Балтийском море ни одного австрийского военного судна не было и быть не могло. Вслед за тем, вечером, Сазонов в самом вызывающем тоне («sur un ton tres vif») ведет беседу с германским послом и получает первое одергивание со стороны Палеолога, которому он под свежим впечатлением рассказал о своем разговоре с Пурталесом (2): «Не забывайте, что мое (французское) правительство есть правительство общественного мнения и что оно может вам оказать существенную поддержку лишь при условии, что общественное мнение будет на его стороне. Наконец, подумайте и об общественном мнении Англии»(3). Сазонов одумался и пообещал всю ответственность свалить на Берхтольда(4).
Повидимому, однако, совет быть сдержанным Сазонов понял, как относящийся исключительно к германским и австрийским дипломатам, так как на следующее утро, на совещании в Красном Селе под председательством Николая, он произнес ярко агитационную речь, «сильно подействовавшую на наши солдатские чувства», по словам Сухомлинова(5). Что этот последний ни гу-гу о происходившем накануне при его участии совете министров, очень, конечно, выразительно для оценки общей его правдивости, — но тем больше у него было оснований скрывать и воинственный характер совещания в Красном Селе: он, однако, ограничивается тем, что сваливает ответственность за воинственный тон на Николая Николаевича, будто бы натаскавшего в соответственном духе Николая II за кулисами, перед совещанием.
Все это было в субботу. В воскресенье Сазонов имел беседу с австрийским послом и на этот раз вел себя прилично, получив за то комплимент от Палеолога. В ответ на комплимент Сазонов пообещал впредь всегда быть паинькой: «до последнего мгновения я буду вести переговоры» (6). Но в то же время, « между нами » задал Палеологу вопрос— неужели тот думает, что войны все-таки не будет? На что Палеолог успокоил его, что войны ни в каком случае не избежать. Дело не в войне, а в «общественном мнении», т. е. в одурачивании масс... На этот предмет Сазоновым было дано распоряжение по газетному ведомству: «Ругайте, сколько хотите, Австрию, — но будьте сдержаны по отношению к Германии»(7).

1 «Красный архив», т. IV, стр. 8. Курсив мой — Я1. П.
2 Германский посол в Петербурге.
3 «La Russie des Tzars», p. 25.
4 Австрийский министр иностранных дел. Там же, 26.
5 «Erinnerungen », S. 358.
6 Ibid., S. 32—34.
7 Ibid.. S. 29.

Что Палеолог был прав относительно методов действия, очень скоро подтвердил аналогичный совет английского посла Бьюкенена. Весьма, видимо, довольный, что Россия «двинулась серьезно» («she is thorougly in earnest»), он, в свою очередь, приходил напоминать Сазонову о необходимости всячески избегать мер, могущих подать повод Германии изобразить дело так, что на нее напали: «Надо предоставить германскому правительству всю ответственность и всю инициативу . нападения. Английское общественное мнение допустит мысль об участии в войне только в том случае, если не будет сомнения, что нападающей стороной является Германия». Палеолог всячески поддерживал эти настояния: «С Берлином и Веной дело кончено», говорил он Сазонову.
«Теперь вы должны думать о Лондоне: Я вас умоляю не принимать никаких военных мер на германском фронте и быть очень осторожным даже на австрийском, пока Германия не открыла своих карт. Малейшее неблагоразумие с вашей стороны нам может стоить поддержки Англии». «Это и мое мнение», отвечал Сазонов, «но наш главный штаб торопится (s'impatiente), и мне очень трудно его сдерживать» (1).

1 «Erinnerungen», S. 30.

Глава этой последней организации, Сухомлинов, по его «Воспоминаниям», все это время жил безмятежной жизнью «текущих дел» и «ничего не знал». С Сазоновым даже не виделся... Из этого видно, что лгать надо тоже умеючи. Характерно, впрочем, что некоторая пауза между воскресеньем и средой имеется и в дневнике министерства иностранных дел. Повидимому, там эти дни были слишком заняты оха-живанием Англии, с одной стороны, и Румынии (на которую очень рассчитывали) — с другой. Решительный день наступил в среду, 29-го.» Нет сомнения, что в этот день война висела на волоске, — разумеется, лишь постольку, поскольку дело шло о "моменте"). Накануне Николай получил от Вильгельма, уже начинавшего понимать английскую игру, как я уже указывал выше, телеграмму с предложением посредничества в переговорах с Австрией. Но он не согласовал своего выступления со своим представителем в Петербурге, и Пурталес в этот самый день сделал резкое представление Сазонову по поводу русской мобилизации. Когда Николай позвонил Сазонову о примирительном письме Вильгельма, Сазонов ухватился за представление Пурталеса, как за якорь спасения. Тут же кстати подоспело известие о бомбардировке Белграда австрийцами. На спешном совещании с Сухомлиновым и Янушкевичем «по всестороннем обсуждении положения оба министра и начальник генерального штаба пришли к заключению, что, в виду малого вероятия избежать войны с Германией, необходимо своевременно всячески подготовиться к таковой, а потому нельзя рисковать задержать общую мобилизацию впоследствии, путем выполнения ныне мобилизации частичной. Заключение совещания было тут же доложено по телефону государю императору, который изъявил согласие на отдачу соответствующих распоряжений. Известие об этом было встречено с восторгом тесным кругом лиц, которые были посвящены в дело. Тотчас были отправлены телеграммы в Париж и Лондон для предупреждения правительств о состоявшемся решении».
Что общая мобилизация означает наверное войну, это знал всякий военный специалист. В 1894 г. ген. Обручев высказал это всеми словами. Никакая страна не может стерпеть, чтобы на ее границах ., стоял вооруягенный до зубов соперник и чтобы ему принадлежал выбор момента, когда напасть. Германия давно заявляла во всеуслышание, что лучшая оборона есть нападение (« Die beste Deckung ist der Hieb») — и в этом с ней были совершенно согласны ее будущие противники. «Оба начальника главного штаба объявляют с общего согласия»,— гласит протокол совещания французского и русского начальников штаба от августа 1913 г., «что слова оборонительная война не должны быть истолковываемы в смысле войны, которая ведется оборонительным образом. Они, напротив, подтверждают абсолютную необходимость для русской и французской армий предпринять решительное и, насколько возможно, единовременное наступление, согласно тексту 3 пункта Конвенции, который гласит, что силы обеих договаривающихся держав действуют со всей энергией и настойчивостью» (1).
Дело, казалось, было в шляпе. Но к вечеру околпаченный своими министрами Николай сообразил, что изо всех событий дня самый поздним, по возникновению, была телеграмма Вильгельма и что неловко на предложение посредничества отвечать всеобщей мобилизацией. Неловко, прежде всего, пред теми же французами и англичанами — здесь последний Романов оказался тактичнее своих слуг. В 11 часов вечера «военный министр сообщил по телефону министру иностранных дел, что им получено высочайшее повеление об отмене общей мобилизации» (2). Тем временем и до Пурталеса дошло изменение берлинских настроений, и в 2 часа ночи он, «растроганный и взволнованный», ломился к Сазонову, умоляя дать какую-нибудь формулу для соглашения. Сазонов продиктовал ему нечто, содержавшее в себе фактический отказ Австрии от ультиматума. Было по крайней мере 90 шансов из 100, что этого ни в Берлине, ни в Вене не примут, — и таким путем можно было хоть выиграть время.

1 «Красный архив», т. I, стр. 21.
2 «Красный архив», ibid., стр. 22.

На утро вся компания снова пришла в движение. Сазонов, справедливо опасаясь, что после вчерашнего Николай его не примет, звонил по телефону Кривошеину, фактическому премьеру за крайней ветхостью номинального премьера, Горемыкина, прося его повлиять на Петергоф в нужном смысле. Но Николай и Кривошеина не принял. Тем временем Сазонов, Сухомлинов, невинный, как агнец, и Янушкевич (1) снова собрались у последнего. Было очевидно, что нужно спасать войну во что бы то ни стало, иначе момент мог быть упущен безвозвратно,— а когда-то придет другой? «Генерал-адъютант Сухомлинов и генерал Янушкевич вновь старались убедить по телефону государя вернуться ко вчерашнему решению и дозволить приступить к общей мобилизации. Его величество решительно отверг эту просьбу и, наконец, коротко объявил, что прекращает разговор. Генерал Янушкевич, державший в эту минуту в руках телефонную трубку, успел лишь доложить, что министр иностранных дел находится тут же, в кабинете, и просит разрешения сказать государю несколько слов. Последовало некоторое молчание, после которого государь изъявил согласие выслушать министра. С. Д. Сазонов обратился к его величеству с просьбой о приеме в тот же день для неотложного доклада об общем политическом положении. Помолчав, государь спросил: «Вам все равно, если л приму вас одновременно с Татищевым в 3 часа, так как иначе у меня сегодня нет ни одной минуты свободного времени?» Министр благодарил государя и сказал, что прибудет в указанный час».
Из предосторожности решено было, значит, не разговаривать с Сазоновым без свидетелей. «Начальник штаба горячо умолял С. Д.Сазонова непременно убедить государя согласиться на общую мобилизацию в виду крайней опасности для нас оказаться неготовыми к войне с Германией, если бы обстоятельства потребовали от нас принятия решительных мер после того, как успех общей мобилизации был бы скомпрометирован предварительным производством частичной мобилизации. Генерал Янушкевич просил министра, чтобы, если ему удастся склонить государя, он тотчас бы об этом передал ему, Янушкевичу, по телефону из Петергофа для принятия немедленно надлежащих мер, так как необходимо будет прежде всего как можно скорее уже начатую частичную мобилизацию превратить во всеобщую и заменить разосланные уже приказания новыми. «После этого,—г сказал Янушкевич,— я уйду, сломаю мой телефон и вообще приму все меры, чтобы меня "никоим образом нельзя было разыскать для преподания противоположных приказаний в смысле новой отмены общей мобилизации» (2).

1 Начальник генерального штаба.
2 «Красный архив», т. I, стр. 29—30.

В Петергофе Сазонов, в присутствии Татищева, готовившегося ехать в Берлин разговаривать с Вильгельмом, «в течение почти целого часа доказывал, что война стала неизбежной, так как по всему видно, что Германия решила довести дело до столкновения, иначе она не отклоняла бы всех делаемых примирительных предложений (она сама их делала, и Татищев был живой иллюстрацией,!!) и легко бы могла образумить свою союзницу». Мотив был, можно сказать, традиционный, так хорошо знакомый еще по анекдотам о Павле Петровиче: «ваше величество, немцы вас обманывают». После часа уламываний Николай, сильно обозленный, как показывали вырывавшиеся у него выражения, но не уверенный, что Вильгельм его действительно не обманывает - кто же в этом кругу и в подобной обстановке мог бы питать такую уверенность? — взял назад отмену мобилизации. « С. Д. Сазонов испросил высочайшее соизволение немедленно передать об этом по телефону начальнику генерального штаба и, получив таковое, поспешил в нижний этаж дворца к телефону. Передав высочайшее повеление ожидавшему его с нетерпением генералу Янушкевичу, министр, ссылаясь-на утренний разговор, прибавил: теперь вы можете сломать телефон».
Едва Сазонов вышел от Николая, у того опять начались колебания, и он телеграфировал Вильгельму, что мобилизация еще не война и т. п. Но это уже не могло изменить хода дела — лавина двинулась. Германия, правда, не ответила немедленным открытием военных действий— как Япония в 1904 г., — а на первое время ограничилась ультиматумом, требовавшим прекращения мобилизации. С таким же успехом можно было требовать прекращения наводнения: элементарная истина, высказанная в 1894 г. Обручевым, не могла не оправдаться — всеобщая мобилизация означала войну.
Прекрасно это понимая, защитники «русской» точки зрения («русской», конечно, ее можно называть только иронически, ибо не могло быть ничего, более противоположного интересам русской народной массы) выдвигают две оправдательные версии.
Первая. Шаг Сазонова (фактически ведь он настоял на мобилизации) объяснялся полученным из Берлина в этот день, четверг 30-го, известием о мобилизации германской армии. Пусть известие оказалось ложным, психологическое впечатление оно должно было произвести; когда же выяснилось недоразумение, было слишком поздно. Объяснение это не выдерживает критики: известие об утке, пущенной «Lokal-anzeiger'oм» пришло в Питер только в 4 часа дня, а Сазонов уговаривал Николая с 2-х до 3-х. Когда пришла телеграмма из Берлина, телеграммы о мобилизации летели уже по России.
Вторая. Военные специалисты, с бывшим именно в те дни начальником мобилизационного отдела ген. Добровольским во главе, утверждают, что частичная мобилизация, только против Австрии, была технически неосуществима: она сломала бы весь план. Но как они ответят на мобилизацию балтийского флота с первого же часа? А, во-вторых, до 1914 г. Россия не имела ни разу всеобщей мобилизации, а воевала и мобилизовала несколько раз. Мобилизации 1877— 1878 и 1904—1905 гг. все были частичные. Как же это технически происходило?
Царский генеральный штаб, таким образом, был не одинок летом 1914 г. Он имел надежного союзника в царском министре иностранных дел. Все они, конечно, не «виновники», а простые орудия могучей объективной силы, именуемой империализмом. Но иногда полезно присмотреться, как и какими средствами эта сила действует.
Дневник русского министерства иностранных дел почти начисто уничтожает 16-ю главу работы Каутского («Мобилизации»). Лейтмотивом этой главы является «автоматическая» мобилизация России, как ответ на австрийскую мобилизацию. Но мы знаем, что Россия мобилизовала тотчас после австрийского ультиматума, не дожидаясь австрийской мобилизации, притом мобилизовала не только против Австрии, но и про,тив Германии. Вот как опасно составлять обвинительные акты по показаниям только одной стороны. Приведем еще несколько документов — кстати не опубликованных, — которые покажут, что события развертывались в политической плоскости гораздо раньше, чем мог дать себя почувствовать «автоматизм» мобилизаций.
Во-первых, еще до не только австрийской мобилизации, но и до австрийского ультиматума мы имеем такую секретную телеграмму Сазонова русскому посланнику в Белграде от 24 июня (7 июля): «Государю "Императору благоугодно было разрешить уступку за плату Сербии из военных запасов 120 тысяч трехлинейных винтовок и 120 миллионов патронов с пулями». Винтовки и пули могли понадобиться только для военных целей, а ультиматумом Австрии, упавшим, как гром с ясного неба, 24 июня (7 июля), еще и не пахло...
Ультиматум пришел, а с ним «автоматически» и русская мобилизация— против Австрии. 28 июля Сазонов извещает об этом русских послов за границей, а 29 мы имеем такую телеграмму Сазонова посланнику в Бухаресте:
«Прошу вас передать Братиано(1) следующее: в случае фактического вооруженного столкновения Австрии с Сербией нами предусматривается ваше (т. е. Румынии — Ж. П.) выступление, дабы не допустить разгрома последней (т. е. Сербии — М. П.). В этом будет заключаться цель нашей войны с Австрией, если таковая окажется неизбежной. Ответив таким образом на вопросы, поставленные Братиано, благоволите поставить ему в свою очередь категорический вопрос об отношении, которое занято будет Румынией, причем можете дать понять ему, что нами не исключается возможность выгод для Румынии, если она примет участие в войне против Австрии вместе с нами. Мы хотели бы знать, каковы виды на этот счет румынского правительства».

1 Румынский министр иностранных дел.

А сутками позже, 30-го, в день борьбы за мобилизацию в Петергофе, имеем новую телеграмму в Бухарест, расшифровывающую подчеркнутые строки первой:
«Весьма доверительно. Если считаете возможным приступить к более конкретному определению выгод, на которые может рассчитывать Румыния в случае участия в войне против Австрии, можете определенно заявить Братиано, что мы готовы поддержать присоединение к Румынии Трансильвании».
Для нас с читателем, знающих, что проект раздела Австро-Венгрии существовал в петербургских «сферах» уже в мае, тут ничего удивительного нет. Но для Карла Каутского, копающегося в том, мобилизация каких именно австрийских корпусов должна была «автоматически » вызвать русскую мобилизацию, поучительно узнать, что за два дня до «почти единовременной» всеобщей мобилизации в Австрии и в России, последняя вполне «конкретно» предлагала Румынии за союз кусок монархии Франца-Иосифа, рассуждая при этом о войне с Австрией как о деле, само собою разумеющемся.
Как наивны были после этого германские «правящие круги», если они точно, как утверждает Каутский, объясняли русскую мобилизацию не воинственными намерениями русского правительства. Последнее отнюдь не было столь Наивно и, не ограничиваясь Румынией, искало и посылало искать, помимо Румынии, еще и других союзников на Балканах. От 31 июля мы имеем такую телеграмму Сазонова уже поверенному в делах в Сербии: «Доверительно. Осведомьтесь у сербского правительства, не считает ли оно своевременным нащупать почву, быть может через наше посредничество, о соглашении с Болгарией насчет не только действительного обеспечения ее нейтралитета, но и военного содействия путем территориальных компенсаций, в случае если бы Сербия получила их в другом месте».
Читая подчеркнутые строки, надо помнить, что Сазонов и мысли не допускал о какой бы то ни было «территориальной компенсации» Австрии за счет Сербии: а вот сербам дать «компенсацию» в Боснии и Герцеговине — это другое дело ...
Как видим, «автоматический» марксизм никогда себя не оправдывает. За «автоматизмом » событий всегда скрываются живые и сознательные агенты, не зная о которых и о событиях судить трудно.

Предисловие к кн. К. Каутского "Как возникла мировая война".

Текст приводится по книге - М.Покровский. "Империалистская война. Сборник статей 1915-1930", 1931 г.