М.Покровский. Лейб-гвардия Романовых (1915 г.)
Лавры германских профессоров не дают спать профессорам российским. Отношения последних к первым всегда напоминали отношения не то «лично преданного ученика» к учителю, не то лакея к барину. Три четверти русских университетских курсов по юридическому и историко-филологическому факультету представляют собою простую компиляцию из немецких книжек. Три четверти русских университетских диссертаций состряпаны при помощи тех же книжек, причем «ученый аппарат», цитаты и ссылки, заимствуются обыкновенно без всякой дальнейшей проверки. Чего немца проверять? Он аккуратный... Оттого открытие опечатки, коварно пробравшейся из немецкого источника в российский «оригинальный труд», составляет классический, можно сказать, момент русского ученого диспута. Если бы, каким-нибудь чудом, Германия со всеми ее университетами провалилась сквозь землю, а в виде дополнительного чуда все немецкие книги исчезли бы из библиотек, положение российской университетской науки стало бы прямо отчаянным.

Но любовь к отечеству в том и выражается, что на алтарь отечества люди приносят то, что им всего дороже. Именно всем известные привычки российской профессуры обязывали эту последнюю засвидетельствовать свой антигерманский патриотизм каким-нибудь исключительно резким актом. Когда в Японии в XVII веке христианам запрещено было высаживаться на берег под страхом смерти, голландские -матросы, для доказательства своей непричастности к христианству, топтали распятие перед глазами японских чиновников. Российские университетские ученые совершили поступок, в своем роде не менее выразительный, наплевали в глаза родной матери — германской науке. Светила германского ученого мира, перед которыми вчера еще лебезили и пресмыкались, были с позором извергнуты из почетных членов русских университетов, а на их место универсально водворился Николай Николаевич.

Он рассматривается как ученый, по крайней мере, по двум специальностям: географии и теории вероятностей. Характерно, что в этой оплевании ученых немцев отказалась принять участие Академия наук. Академики — такие же бюрократы, такие же действительные статские и тайные советники, как и университетские профессора; председателем Академии состоит один из великих князей (до самого последнего времени состоял только что умерший Константин Константинович). Откуда бы здесь взяться гражданскому мужеству? Но на все есть свои, естественные, причины. Академия наук — своего рода ученая богадельня; в ней не начинают карьеры, а кончают ее; положение академика довольно почетное и материально обеспеченное, но лишенное всяких перспектив. Из профессоров, наоборот, — так повелось еще задолго до революции, со времен Боголепова — рекрутируется весь высший персонал министерства просвещения: министры, их товарищи, попечители округов. Игнатьев, как и ген. Ванновский в свое время, — исключение, а не правило. И Шварц, и Кассо — оба были профессорами. «Почести» достаются, правда, одному из сотни, но этого достаточно, чтобы развратить остальных девяносто девять. Всякий мечтает: «а вдруг и на меня благовоззрят». А что распятие потоптали, так не беда —оно же деревянное. Позорным изгнанием немцев эти господа не рисковали даже испортить себе личные отношения в Германии. Ибо, во-первых, настоящие германские ученые слишком презирают своих маргариновых российских коллег, чтобы на них обижаться. А во-вторых, эти немецкие ученые — такие же чиновники, такие же гехеймраты, как и российские, и чиновничья психология им как нельзя более понятна. Захочет начальство — с барабаном по улице пойдешь... Но лишить русские университеты чести иметь в своих списках такие имена, как Вуядт, подписать документ, являющийся рабским сколком с немецкого «воззвания к цивилизованному миру», только более бледным, как всякая копия, — всего этого было мало. Хотелось найти что-нибудь «свое», «истинно-русское». Труд и честь внести в патриотическую симфонию истинно-русскую ноту выпадали, естественно, на долю профессоров «русских» предметов, русской истории и истории русского права. Эти профессора с гордостью могли заявить, что уж их-то труды ни в каком случае не являются компиляцией немецких учебников: им ли компилировать германские адреса и воззвания? Уже в марте газеты оповестили, не без таинственности, что в Москве собирается съезд профессоров русской истории и русского права для сочинения адреса Николаю II. Кто-то стал уверять, что это выдумал «Simplicissimus» — словом, что немецкая интрига. Но съезд действительно собрался и заседал необычайно секретно. Стали опять говорить, что дело не в адресе, что профессора сочиняют что-то другое, может быть, истинно-русскую конституцию. Только теперь, яаконец, напечатан плод их секретных трудов. Увы! Они сочиняли, жонечно, адрес, и только адрес: конституцией это не могло бы служить даже для лакейской, даже для лакейской ранее 19 февраля 1861 г. До нас дошли некоторые лакейские конституции того времени (1).

1 Сочиненные для лакеев их господами, конечно, а не самими лакеями Отрывки из них приведены у Семевского в его книге «Крестьяне в царствование Екатерины II».

Куда же сравнить! Нет, это не конституция, это просто адрес. Адресов, по безграмотству, крепостные лакеи не сочиняли, так что материала для сравнения у нас нет. Но не все познается через сравнения. Когда вы попадаете в секретное место, давно и основательно нечищенное, вам не нужно будет сравнений, чтобы понять, где вы находитесь, хотя бы над диерями и не было надписи: «для мужчин».

Плод секретных вдохновений русских историков обладает именно таким, вполне самобытным, запахом, который смешать ни с чем нельзя. Это писали не полицейские — те в самый пахучий угол своего секретного места непременно посадили бы революционеров. Это писали и не попы, адрес так составлен, что он годился бы для употребления даже в случае, если бы в России церковь была отделена от государства, а холопство осталось. Это писали именно лакеи, исполненные беспредельного «умиления» при виде барина и бесконечной «благодарности» ему за то, что он позволил ручку поцеловать. Они, конечно, гораздо умнее и образованнее своего барина, но им в их рабском восторге кажется, что умом и образованием они обязаны все ему же — барину. Им кажется, что даже своего предмета, русской истории, они не знали бы без барской милости. В самом деле: «усилиями многих веков» совершилось «национальное воспитание» русского народа, а господа-историки, именно над этими «усилиями многих веков» просидевшие себе многие пары панталон, только теперь «с особою силою почувствовали и с особой ясностью сознали», в чем это «национальное воспитание» состоит. А не будь войны, так бы никогда не почувствовали и не сознали, бедные. Вот уж поистине, не бывать бы счастью, да несчастье помогло. И в этом, наконец достигнутом, понимании русской истории присяжные знатоки Этого предмета имеют своим вождем, как бьг вы думали, кого?.. Николая II. «В лице вашего императорского величества наука русской истории имеет высокого» покровителя, неустанно пекущегося о сохранении ее памятников (памятников науки. В секретном месте, очевидно, не нашлось русского-синтаксиса) и разработке их, а русские историки имеют своего царственного духовного вождя, подающего им высокий пример глубокого-уважения ко всем памятникам русской исторической жизни, ко всем проявлениям русского национального гения в слове, образах и действиях».

Не будем останавливаться на комической стороне этого пассажа Этих «историков», которых, по их собственному признанию, нужно» еще учить уважению к историческим памятникам. «Без тебя, батюшка-царь, все архивные документы на цыгарки свертели бы, злодеи. А грамотой об избрании Михаила Федоровича печку бы затопили, разбойники».

Здесь не все смешное, есть гнусное, над чем смеяться стыдно. Здесь не только безграмотность и раболепство, здесь есть хладнокровная, сознательная, обдуманная ложь. Есть попытка, пользуясь всеобщей придавленностью и оглушенностью, дерзко заявить, не боясь услышать противоречие, что в России правительство уважает и охраняет историческую истину, и что те, кто жалуется, что в России историк не может сказать даже фактической правды, не делая из нее никаких выводов, суть крамольники и клеветники.

И даже документы официальные, некогда опубликованные самим правительством, русским историкам приходится издавать за границей (так случилось как известно, со сборниками покойного Богучарского о государственных преступлениях в России, где не было ни одной строки неофициального происхождения).
Если бы не их официальное положение, можно бы подумать, что они издеваются над тем, к кому обращен их адрес. Но нет: совершенно ясно, что издеваются они над русской публикой и, прежде всего, над теми десятками тысяч русской молодежи, которые составляют их крепостную аудиторию, обязанную слушать их «исторические» лекции. Но, кажется, они сами начинают понимать, что терпение их невольных слушателей близко к пределу: недаром адрес, составленный в марте, оглашен только в конце мая, когда последний студент сдал свой последний экзамен. А там, через три месяца, кто, по теперешним временам, будет помнить какой-то адрес? А дело сделано...


Газета «Наше Слово», № 139 и 140, 14 и 16 июля 1915 г. Париж.

Текст приводится по книге - М.Покровский. "Империалистская война. Сборник статей 1915-1930", 1931 г.