Войти в систему

Home
    - Создать дневник
    - Написать в дневник
       - Подробный режим

LJ.Rossia.org
    - Новости сайта
    - Общие настройки
    - Sitemap
    - Оплата
    - ljr-fif

Редактировать...
    - Настройки
    - Список друзей
    - Дневник
    - Картинки
    - Пароль
    - Вид дневника

Сообщества

Настроить S2

Помощь
    - Забыли пароль?
    - FAQ
    - Тех. поддержка



Пишет Виндденор ([info]wind_de_nor)
@ 2005-09-09 17:03:00


Previous Entry  Add to memories!  Tell a Friend!  Next Entry
Entry tags:тексты

Плутония
Последний раз их видели вместе в троллейбусе, когда они ехали на концерт. Троллейбус был полупустой, они сидели на высоких местах на заднем колесе перед площадкой для выходящих. Девушка ехала с зачехленной гитарой. Для предохранения инструмента от грязи и тряски она положила его себе на вытянутые ноги, с упором на края туфель, а чтобы он не свалился с колен, придерживала обеими руками за ремень. Рядом сидел, развалившись, ее приятель. Он ничего не держал, но между ним и девушкой на кресле стояла спортивная сумка. Разговор у них, судя по всему, не складывался:
– …Да нет, видел я один раз твой концерт, этого вполне достаточно.
Парень рассеянно глядел в сторону заходящих на остановке пассажиров. Его спутница отвлеклась от окна:
– Тогда что же ты со мной едешь?
– Одному скучно.
Девушка окинула его презрительным взглядом, хмыкнула и снова отвернулась.
– Ты что обиделась?
– Все вы мужики одинаковые.
Разговор прервался, и какое-то время ехали молча. Девушка не отрывалась от стекла у себя перед носом и теребила в руках ремень от чехла. Троллейбус тряхнуло:
– А что, тексты плохие, аккорды каэспэшные, инструментов мало – это ты хотел сказать?
– Ничего такого говорить я не хотел. Только если хочешь знать мое мнение…
– На фига оно мне.
– …звездой ты не станешь.
Она язвительно прищурилась:
– Я и не собираюсь стать звездой. Если на то пошло, то, что я делаю, называется андеграунд.
– Это потому называется андеграунд, что ты не станешь звездой.
Девушка вспыхнула:
– А твое-то какое дело? И вообще, чего ты мне указываешь, умеешь лучше меня, так сочиняй, играй. Ты что, продюсер?
Он пожал плечами:
– Нет, не продюсер. Я вот хочу, чтоб тебе было лучше. Для других ты никто или, может быть, песни поешь. А я тебя хорошо знаю, и ты меня хорошо знаешь. Без обид. Я тебе говорю, и если кое-кто из нас не будет дурой, то сделает выводы…
– Знаешь что, – перебила его девушка, – это мое личное дело. Я песни пою – что хочу, где хочу и как хочу. И люди приходят, потому что хотят или не хотят – это тоже их личное дело. Понял? И поэтому их может быть много, а может быть мало. И плевать мне на звезды, потому что я поступаю, как я хочу, а не как ты или, там, они.
Молчание.
Музыковеда пауза явно не тяготила. По салону задвигались люди.
– Ну, продюсер, и почему я не стану, по-твоему, звездой?
Ответ последовал незамедлительно:
– У тебя нет своего стиля.
– Так я и знала. Это пошло, Влад, понял?
– Почему это пошло?
– А ты сам не чувствуешь?
– Не чувствую.
– Нет?
– Нет, – пауза. – Почему все-таки пошло?
Звезда андеграунда тяжело вздохнула, будто готовилась объяснять элементарные вещи тяжелобольному человеку:
– Я, Влад, сочиняю, уж как получится, и не собираюсь изображать из себя какую-нибудь фифу с гитарой.
– А что ты изображаешь?
– Я такая, какая есть. И если тебе не нравится – выметайся из троллейбуса, пока двери не закрылись.
Снова молчание. Двери со скрежетом захлопываются. Троллейбус медленно выруливает на полосу.
– Знаешь, что ты изображаешь? – ответа не последовало, девушка уставилась в окно. – Ты выходишь на сцену и говоришь: «Сейчас я буду петь», – с интонацией, которая подходит скорее для передачи «Спокойной ночи, малыши». Еще говоришь: «Не надо хлопать, не тратьте свое и мое время», – а откуда ты знаешь, может, они все собрались именно так и потратить свое время. А как ты двигаешься? Кривляешься, много лишних движений, понимаешь?
– Ничего я не понимаю, ты хочешь, чтобы я стояла столбом и играла все песни подряд, с паузами для аплодисментов, так?
– Нет, – парень пожал плечами.
– Тогда что все это значит?
– Надо переступить себя, отбросить лишнее – и будет именно тот стиль. Без всяких кривляний.
– Что лишнее?
– Себя.
– Что же мне делать-то тогда, там, на сцене?
– Тебе решать.
– Да как?
– Для начала молчи.
– Хорошее начало.
– А потом замри и слушай.
– Слушай что?
– То, что услышишь.
– И что тогда?
– Тогда ты не будешь задавать глупых вопросов, что делать.
Девушка задумалась:
– А что же от меня останется?
– Девушка с гитарой. А чтобы не было стремно, псевдоним возьми.
– Псевдоним?
– Псевдоним.
– Какой?
– Еще не придумал. Все зависит от того, как ты видишь себя на сцене. Если девушка с бантиком, то Ромашка. Если злая – в хорошем смысле, – уточнил Влад, подняв указательный палец, – радиоактивная, как плутоний, называйся Плутония.
– Ты хочешь, чтобы я называлась Ромашка или Плутония?
– Я примеры привел. Но Плутония – неплохо. Период полураспада 24 тысячи лет. Хватит тебе столько лет для славы? Нет, весь я не умру, и не засохнет Аквилон моего вдохновения. Ну как?
– Очень надо.
– Что надо – Аквилон или псевдоним?
– Очень надо мне отбрасывать себя.
– Ну знаешь, а кому нужны твои комплексы?
– Что?
– Крикни громко «жопа».
– Это у меня комплексы?
– Если ты не имеешь комплексов, крикни «жопа».
– Значит, ты хочешь, чтобы я крикнула «жопа».
– Ну, крикни, крикни. А еще лучше давай по очереди – сначала тихо, а потом все громче. Кто не сможет сказать громче, тот проиграл.
– Делать мне нечего, как кричать с тобой по очереди «жопа».
– Ну, это твое дело, я могу крикнуть при всех «жопа», а ты – нет.
– Вот сам и кричи.
– Это не мне надо кричать, а тебе.
– Это что, так трудно?
– Если не трудно крикни.
– Я-то могу крикнуть при всех «жопа».
– Конечно, можешь, вот и крикни. Я тебе буду помогать и скажу первую «жопу» тихо.
– Ну уж нет, я скажу первая.
– Как хочешь, валяй.
– Глаза в глаза.
– Это еще зачем?
– Чтобы кое-кому сделалось стыдно.
– Хорошо, глаза в глаза.
Подумав, девушка осторожно произнесла:
– Жопа.
Последовал незамедлительный ответ:
– Жопа.
– Жопа.
– Жопа.
– Жопа.
– Жопа.
Пассажиры притихли, Влад и звезда андеграунда уставились друг на друга исподлобья, было видно, что оба вошли в азарт. Парень был увлечен, а девушка, судя по всему, пошла на принцип.
– Жопа.
– М-м-м, жопа.
– Нет, ты громче давай.
– Жопа.
– Проиграешь.
– Жопа.
По салону прокатился ропот.
– Жопа.
– Жопа, – от чужых взглядов и от напряжения лицо девушки порозовело. Сейчас она все больше ненавидела Влада, и то, что она говорила, означало: «Ненавижу».
– Жопа.
– Жопа.
– Молодые люди, уступили бы место пожилой женщине.
Ноль внимания.
– Жопа.
Через полсалона:
– Нельзя ли потише?
– Жопа.
– Жопа.
– Жопа.
– Вы оплатили проезд?
Влад, не оборачиваясь, показал через плечо два пробитых талона:
– Жопа.
– Жопа.
Перед ними встал мужчина:
– Выметайтесь отсюда, сейчас с вами водитель будет иметь дело.
Влад к нему не повернулся:
– Жопа, – по-прежнему глаза в глаза, в висках шумит кровь, и ничего, кроме глаз, не видно.
– Твоя очередь.
Мужчина грозно навис над игнорирующим его Владом:
– Слушай ты…
Девушка процедила сквозь зубы:
– Мерзавец, – и в слезах и в бешенстве сорвалась в сторону открывшейся двери. Она задержалась, вспомнив о сумке, побежала к выходу, расталкивая поднимающихся в салон пассажиров, проорала с лестницы: «Мерзавец!» – и слетела вниз. Влад ей крикнул вдогонку: «Еще увидимся!» – но она побежала прочь, спотыкаясь на каблуках и поправляя на ходу гитару на плече, сумку при этом носило во все стороны. Осевший, заваливающийся набок троллейбус все еще стоял с раскрытыми дверями. Она не сделала и трех шагов, вернулась:
– Мерзавец, скотина! Люди, вы посмотрите на него, у него совести нет, это он заставил меня жопу кри…
Двери захлопнулись. Девушка, ревя, побежала по тротуару, задевая прохожих и ничего не видя – ни вокруг себя, ни того, что за ее спиной в отъезжающем троллейбусе задвигались люди, они вскакивали с мест и направлялись все в направлении Влада.
На концерт она чуть не опоздала, но Влада ни в зале, ни за сценой у своих не было. Не появился он и после. Может, это было даже и лучше, и он знал, что ей надо дать остыть. Своим она сказала, что Влад негодяй, и пока он не извинится, она видеть его не желает. После оваций и песен «на бис» она, не раздумывая, согласилась принять участие в квартирнике. В этом можно усмотреть свидетельство крайне возбужденного ее состояния после ссоры, так как Влад эти попойки не любил и всегда избегал.
На третий день, когда обида еще не прошла, а извинений пока не последовало, ей позвонили родители Влада. Они спросили, не знает ли она, где Влад, и по их голосам в телефонной трубке ей впервые передался страх. Влад пропал, и выходило, что она последняя, кто его видел, – это было в троллейбусе перед концертом. Она сказала себе, что они в ссоре, и ей незачем знать, где он шляется. На затянувшуюся размолвку и отсутствие Влада обратили внимание и друзья, и она ответила, что не сторож ему.
Через две недели стало окончательно ясно, что он пропал без вести, и она давала показания следователю. Делалось это для проформы – всем было ясно, что это случай рядовой и без трупа практически не раскрываемый. Тем не менее были опрошены водители троллейбусного парка, но они ничего странного в тот день не видели, они не узнали в лицо ни Влада, ни его девушку. Поэтому она оказалась и главной свидетельницей, и главной подозреваемой неизвестно в чем.
Все это время она пыталась выкинуть происшествие и самого Влада из головы. Ее одновременно расстраивало и бесило то, что он так с ней поступает и так жестоко обходится с теми, кто находится вокруг него. Всегда есть грань, о которой знаешь, что за ней есть то, что, или кто, если его разбудить, погубит и тебя самого и тех, кого ты хорошо знаешь, а они знают тебя. Она боялась и подумать, что Влад эту грань перешел. Хотя, одергивала она себя, он не ребенок, и она за него, действительно, не в ответе.
На допросе она рассказала о причине размолвки и подробно изложила содержание разговора. Следователь, который пришел к выводу, что перед ним сидит звезда, но он, за недостатком любопытства не интересуясь достижениями современной культуры, не знает, чем же она знаменита, в качестве компенсации выбрал тон строгий и деловой: «Не знаю, что вы там за звезда, но допросить я вас обязан». Однако когда «звезда» дошла до причины ссоры, он удивился:
– Что, действительно трудно сказать «жопа»?
В ответ она разревелась и, пока озадаченный следователь наливал в стакан воду, чтобы она успокоилась и попила, стала сквозь слезы говорить, что это она во всем виновата, и что ее надо посадить, потому что она вела себя как дура, а Влад тоже дурак, но она дура, дура, дура.
После этого ей было стыдно перед следователем, который обещал разобраться и гладил ее по голове, пока она не выплакалась, но напряжение было снято. Она даже согласилась участвовать в новых концертах, хотя раньше отказывалась, но все свои понимали и сочувствовали. Теперь она сказала, что хочет выступать под псевдонимом Плутония, а когда ее подняли на смех, добавила, что это имя придумал Влад. Смешки смолкли.
Концерт для дебютировавшей Плутонии прошел удачно. Она шла домой одна, с гитарой на плече, длинным, теплым и влажным после дождя июньским вечером. Под ногами хрустели тополиные серьги, и она вдруг подумала, что процесс полураспада начался.
Следствие не продвигалось, что и следовало ожидать. Плутония стала чаще ездить в троллейбусе того маршрута, каждый раз находя для этого посторонние причины, но потом заметила, что она вглядывается в лица пассажиров, стараясь найти знакомое. К ней поворачивались равнодушные глаза, а она отводила свои. Этого не позволяла ей ее гордость. Она напоминала себе, что все еще в обиде на Него, хоть Он и пропал, и она Его ищет. Так продолжалось месяц.
Когда минуло солнцестояние, в ее пустой квартире стали раздаваться звонки. Она бросалась к телефону, надеясь услышать Влада, но в телефонной трубке было молчание. Поскольку звонки время от времени повторялись, она решила, что это кто-то играется, но было тревожно. У нее даже не хватало сил сказать в трубку, чтобы там прекратили это делать. Конечно, можно было бы подумать, что если не звонит ей Влад, то она готова даже к таким звонкам, кто бы их ни делал. Нет, она просто бросала трубку, а когда вместо молчания она услышала далекий детский плач, то пришла в отчаянье. Все это не могло на ней не сказаться. Она стала замыкаться в себе, петь песни про галицийских утопленников и повешенных преступников с длинными хвостами. Друзьям, проявившим беспокойство на счет темы повешения, она напомнила об украинском происхождении, а на концертах песни проходили на ура.
На улице она встретила пожилую женщину с хозяйственной сумкой-тележкой. Согбенная старуха, целеустремленно толкающая тележку от магазина в сторону остановки, явно происходила из того троллейбуса – Плутония не могла ошибиться. Она побежала следом, еще на расстоянии обращаясь к ней:
– Бабушка, бабушка, извините, пожалуйста. Вы не могли бы поговорить со мной, – старуха, не обращая внимания и не сбавляя широкий шаг, продолжала свое движение. – Ну стойте же.
Плутония поравнялась с ней и постаралась заглянуть в лицо. Лицо выражало остервенение.
– Вы не узнаете меня? Посмотрите на меня. Помните, еще весной вы ехали в троллейбусе, а молодые люди сидели и стали кричать «жопа, жопа», помните? Это была я… Ну стойте же!
Старуха резко встала, и Плутония по инерции проскочила мимо. Сохраняя голову в том же положении, ее собеседница исподлобья глянула с неприкрытой злобой или досадой, Плутония не разобрала:
– Не знаю я, – и пошла широким шагом дальше, вокруг опешившей девушки в сторону остановки, бормоча:
– Сволочь… Совсем стыд потеряли.
Плутония была уверена, что старуха знает что-то такое, что заставляет ее избегать встречи с ней и что не может быть произнесено. Вечером дома ее встретил телефонный звонок. Она подбежала к телефонному аппарату сразу от двери, не сняв туфель и не включив свет, и услышала отчетливый детский плач. Силы ее оставили, она в изнеможении сползла на пол. Трубка и тот, кто там плакал, так и остались возле ее уха.
Друзья пытались вытащить ее на концерты в другой город – развеяться, она отказалась. Как-то она шла по улице, глядя под ноги, и случайно задела плечом идущего ей навстречу. Тот жестом вежливости коснулся ей плеч. Она же, буркнув извинение и сделав шаг дальше, остановилась. Ей показалось, совсем чуть-чуть, что удаляющийся прохожий, спина которого уже исчезла среди таких же спин, был Он. В следующий раз она увидела Его в метро, когда спускалась на эскалаторе. Он ехал ей навстречу и, казалось, совсем ее не заметил. Зато она видела его хорошо. Она стала кричать: «Стой, стой, Влад!» – сбежала вниз, нещадно пихая спины, наступая на чьи-то сумки и спотыкаясь, вскочила на другой эскалатор и взбежала наверх, но ни в павильоне, ни на улице никого не было.
Она взяла в привычку подолгу слушать детский плач в телефонной трубке, совсем забросила квартиру и перестала включать свет. Когда раздается тот самый звонок, лучше, чтобы света не было, а поскольку нельзя точно знать, когда это случится, она свет вообще не зажигала. При этом страдал и порядок в доме, ведь в темноте ничего не сделаешь, да и не нужен он, порядок, в темноте. Звонки стали потребностью. Один раз она так и заснула с трубкой возле уха. Проснулась утром – гудки. Прекратились песни и концерты, а после безобразной истерики у своих, стали охладевать и знакомства. О том, что она хочет, она не говорила никому: друзьям – потому что это ниже ее достоинства, себе – потому что всегда напоминала себе о ссоре. Она хотела, чтобы Он вернулся.
Когда на улице бабье лето сменилось бесконечными дождями, а туфли погрузились в желтые листья, Плутония стала ждать Его у себя дома. Она уже не сомневалась в том, что с Ним, и как Он. По нескольким моментам, когда она видела Его среди потоков людей на улицах, в метро, на лестницах многоэтажных домов и в снах, которые, как она рассудила, раз пошли такие дела, тоже идут в счет, можно было заключить следующее. Он по-прежнему рядом. Он всегда одет одинаково, следовательно, его нет среди живых. Значит, Он придет при выключенном свете. Должно быть, Он и раньше приходил, в ее отсутствие, потому что она перестала узнавать свою квартиру. Она и себя перестала узнавать – может, из-за зеркала, в котором в темной зашторенной комнате ничего не видно, а может – потому, что перестала ухаживать за собой и усвоила привычку ходить медленно, делая короткие шаги, ссутулившись и как бы в полусне, как будто беременная. И как-то раз, войдя в ставший ей чужим свой дом и захлопнув входную дверь у себя за спиной, она поняла, что Он пришел. Передвигаясь мелкими шагами, выставив вперед руку, добралась до стенного шкафа, вынула и надела белое платье и белые туфли. Потом она медленно дошла до стола, сняла с него все лишнее, в шкафу на ощупь выбрала белую скатерть, накрыла ее на стол и в несколько заходов принесла из кухни блюдо с яблоками, корзинку с бисквитами, бутылку красного вина и два бокала. Когда она возвращалась в очередной раз из кухни, прижав к груди розетку с конфетами, то увидела Его за столом. В темноте Он был почти невидим, но она чувствовала его пустое бледное лицо, грязные, спутанные волосы. У Него был гнилой рот, дыры вместо глаз и рваные следы железных инструментов на лице. Плутония подошла к столу, поставила розетку и опустилась на край стула напротив. Молчание. Она молчала, потому что Он ее обидел. Он ни разу не шелохнулся. Сидя боком к Нему, она низко наклонилась, так что исчезла под столом, бормоча:
– Прости, прости, прости…
Он ее остановил глухим бесцветным голосом:
– Довольно.
Она умолкла. Он приказал:
– Садись.
Она снова появилась над столом и села лицом к лицу. Молчание, слышны только ее всхлипы и ровное дыхание Влада – воздух с шумом выходил из дырки в шее. Ясно было, что это труп. Она спросила:
– Ты пришел за мной?
Труп, по-прежнему оставаясь без движения, произнес:
– Вот билеты, – он показал ей и положил на стол два пробитых талона, наклонился к ней, прямо к лицу, опершись ладонями о поверхность стола. – Ты все поняла?
– Да, отбросить лишнее. Что лишнее? Себя. Молчать, – она замолчала и для верности зажала рот рукой.
– Замри и слушай. Совсем замри. Отбрось то, что мешает.
Плутония не двигалась. Чтобы не моргать, она закрыла глаза. Мешало только дыхание, она зажала свободной рукой нос.
– Слушай.
Хлопнув ладонями по столу, Труп встал и ушел.

июнь 2001