Стоматологическое рассуждение о любви
От этого дыханья вянут орхидеи. Глубинные взрывы кариеса поднимают волны цунами из их ртов на лицах, исполненных печали, ведь по их вине снова есть жертвы на берегу. Волной унесло даже таиландского принца, который упражнялся на охоте на золотых львов. Остались только золотые хоботы в объятьях девственных лесов недалеко от прибрежного города, о котором теперь пристало бы говорить в прошедшем времени. Но принц -- он будет жить в наших сердцах, устремленный взором и поворотом торса, движеньями рук к охоте на слонов, величественных, как собаки Павлова замысла и размаха достижений науки, как мечта по созданию на основе наличной человеческой массы солнечного человека новой космической эры. Крики ликования издают наши сердца.
Сердце ломится из грудной клетки, как будто бы любовь, наконец любовь. Наконец это случилось! Все учителя и книги твердили об этом, уши прожужжали, столько слов излили, пролили, спустили в экстазе, кончили словами, чтобы выразить это чувство, это смешное ощущение, когда поджимаются яйца и сердце бешено стучит и хочет выпрыгнуть из груди, но ему не дают сосуды, не дают мышцы. Никто не захотел бы такой участи. Только потом на закате дня пройдет медиум и вознесет свои молитвы к миру мертвых. Под сенью своих заклинаний он вызывает душу любви. Она является со страшными коричневыми кругами под глазами, ее нагое тело истощено, и наружу лезут ребра. На гусиной коже, синей, как воспоминание о чьих-то словах, мурашки и волдыри, гноящиеся раны, к которым липнут бледные одежды духа. Ее спрашивают, как добиться ее признания, как вызвать ответное чувство у человека. Не режут глаза, режут руки и ноги, вены протекают, как падает сердце в пятки, и крики бьют по ушным перепонкам в гипнотическом трансе, и некогда понять, что любовь застали в неприглядном виде и потом уже поздно говорить сгорающей со стыда душе:
-- Ах, извините! Извините! Сеанс заканчивается. Возьмемся же за руки, друзья, будем же любить ее, какой мы ее знали, -- и все собравшиеся берутся за руки, горя и проклиная себя, на чем свет стоит.
Инквизиция сознания, угрюмые катакомбы средневековых казематов, чума и агония тел. Они разлагаются, еще живые корчатся и бьются, зовут о помощи:
-- Спасите кто-нибудь!
Этот невыносимый ад вечности, на которую обречен с самого рождения до смерти, как радуга, пелены и смеха ради. Под покровом ночи преступники вылавливают добычу в канале в Венеции, пока с другой стороны идет вереница мертвецов, ярко освещенных гирляндами и яркими витринами, в которых червь пожирает листья подорожника. Крики рождающейся смерти изо ртов отверстых окон насаждают готику даже в таких простых вещах, как грязь под ногтями.
-- Пойди и состриги ногти, а потом поставь чайник. Ведь мы еще успеем попить чай. Что там по телевизору?
Кастрированная, чистая, стерильная любовь -- наслаждается намеками на нее каждый, кто сам похож лицом на презерватив. Колени преклонив, дожди нам днесь, но сейчас не время, когда идет сбор урожая и на песчаных отрогах собрались истинные арийцы, кровь с голубыми молоком. Культ силы от силы меняет покрывала на кришнаитском гидрометеопрогнозе, зеркала обитают на бесчувственных островах в Микронезии, где только жабы квохчут как курицы, когда им надоедает забвение птицефермы, но уплыть с островов не представляется никакой возможности и, если не обрубить концы, можно остаться на острове до скончания дней, пополнить генофонд, микрофлору и фауну в зубах у большого крокодила, обитающего на мелководье, пока его не пристрелил белый человек. Но сегодня Пасха, не время убивать и даже если этот хищник разоряет села на атоллах и крестьяне стонут под его игом и молят богов о ниспослании им избавления от яростного хищника, вытаптывающего их посевы и картофель, разоряющего их счастливые гнезда, где они выращивают птенцов, не знающих печали, пожирающего цвет нации, чтобы только насытиться, -- впрочем и его помет идет в дело, -- но от него никак уже не избавиться, пока не наступит следующий день. Пока же нестабильная обстановка создает почву для волнений и грезит свержением правительства, но если уж на то пошло, помет идет на экспорт, и с этим готовы мириться даже последние крестьяне, которые ради того, чтобы вырваться из страдания, людоедства и нищеты, готовы пойти на крайние меры.
Это длилось несколько лет. Я в общем привык, и мне было все равно, какая на мне одежда. В конце концов, равнодушие к собственному внешнему виду дает освобождение, которое в тот момент было самым ценным, причем это соответствовало и эстетическим воззрениям, согласно которым в полдень на солнце самые густые тени и отстраненность от купающегося в солнечных лучах мира выдает стыд и тягу к прекрасному у темного существа, пылящегося в своих тяжелых ветхих одеждах. Так создавались предпосылки для чудесной метаморфозы, достойной народного пера, ума сказочника, вдохновленного аленьким цветочком. К тому же все действующие лица в сговоре и каждому причитается гонорар, а роль чудовища к тому же тешит тонкие эстетические чувства ранимого существа, взыскующего прекрасного. Что же до чудесной девушки с алым цветком в руках, то ей будет лестно и трепетно отдаться чудовищу, если причитаются дивиденды. Так, по крайней мере, можно рассудить, перематывая наперед киноленту или пролистывая сценарий, опуская опасности путешествия на корабле в бурю и первые дни существования, полные тягот неустроенного быта и тоски по дому. Когда же страшное чучело обнаруживает на своей груди спящее создание, зареванное и от горя прикорнувшее на траве, да так и оставшееся лежать, то в силу привычки отделять свое никчемное уродливое существо от реального мира, привычки, утоляющей его страсть к уколам совести и эстетическому вожделению, он найдет на своей груди прекраснейшее существо на земле. Он обовьет ее заботой и обожаньем, и когда сюжет стремительно приблизится к кульминации на лугу на груди уродливого существа, осознавшего, наконец, бесперспективность отделенности с точки зрения коммуникации и продолжения рода, но, видя готовность прекрасного создания участвовать в спектакле и дальше, раз уж такая судьба, и тем не менее в этом есть свои плюсы, то с облегчением, с выдохом, в котором чувствуется ликование, такое что ему вторят и зрители, -- они выдыхают, оглядываются друг на друга и перешучиваются, как этот рассказ втянул их в себя и заставил сопереживать героям, держа в напряжении, -- между тем уродливое существо согласилось отдать самое драгоценне девушке, самое дорогое, что у него есть, чтобы чувство прекрасного не ослабло ни на йоту. Он отдал ей свое царство и пятьсот душ крестьян, магическую силу и остров.
Зрители умиленно плачут, вздыхают и тянутся к бумажнику.

июль 2007