Поверженный Голиаф
В 1832 году Николай I издал закон о запрещении кулачных боев в России. Но еще столетие «стенка» и поединки на кулачках оставались для писателей «уходящей натурой».
Искусствовед Дмитрий Ровинский в своем сочинении «Русские народные картинки» приводит следующий факт: персидский шах, прибыв в Лондон, стал свидетелем английского бокса.
«Боксировать -- значит драться на кулачках, -- записал шах в путевых заметках, -- что требует большого искусства и ловкости. На руки надевается нечто вроде больших перчаток, набитых шерстью и бумагой, -- без этих перчаток бойцы убили бы друг друга. Это было очень смешно и забавно».
Русская интеллигенция на рубеже XIX и XX веков в некотором смысле уподобилась персидскому шаху: представители образованного сословия сделали объектом исследования быт и нравы простого народа и, конечно, никак не могли обойти молчанием кулачные бои. Слишком уж выразительный материал.
Одни бытописатели (как Глеб Успенский) видели в «кулашниках» пережиток средневековья, другие, наоборот, сами не прочь были принять в них участие (Максим Горький). Но и те, и другие дотошно описывали то, что видели собственными глазами. Им и слово.

«-- А вот что, Иван Петрович, -- заговорил Зайкин, -- скучно-то вам? Так не угодно ли вам от тоски от скуки на потеху одну поглядеть?
-- Какую?
-- На бой-с! Бои у нас кулачные бывают, так вот-с! Страсть что творится.
Предложение это мне пришлось «кстати», и я стал расспрашивать у Зайкина об этом предмете.
-- Наши н-ские, -- говорил он, -- драку любят-с. Это у нас первое удовольствие. И летом и зимой у нас все драки бывают-с, то есть для удовольствия... Зимой больше на реке дерутся -- место ровное. Летом -- тут недалечко, за семинарией. Опять тоже постом, в чистый понедельник, блины у нас вытрясают... В это время тоже драка у нас бывает крупная. Особливо баб любят трепать... иной случится, баба, которая, например, в тягостях, так что это такое бывает, помилуй бог!
-- Как же эти бои устраиваются?
-- То есть как устраиваются? Устраиваются они так, что... драка-с, кровопийство и более ничего.
-- Нет, я про порядок говорю.
-- Это-с! Да-да. Порядок у нас свой-с... Первое дело бойцы у нас есть, этакие особенные ловкачи... Н-ну, побьются об заклад -- кто кого; которые заклад держат, сейчас они дают знать «в свою улицу» ребятам-с. Объявляют ребятам, так, мол, и так, в такой-то день... Ну и собираются».

Приведенный отрывок принадлежит перу Глеба Успенского. Кулачные бои в губернском городе N. из «Растеряевских типов и сцен» -- одно из главных развлечений местного населения. Без них в городе была бы и вовсе скука смертная...
«Драка и кровопийство», тем не менее, освящались традицией и строгим соблюдением правил. Ровинский пишет по этому поводу:

«Несмотря на все запрещения производить кулачные бои, они все-таки производятся зачастую и в наше время; да и особенной опасности в них для народного здравия и нравственности, с деревенской точки зрения, не видится: до смертных случаев, при «честных условиях боя», никогда не доходит; кому не под силу, тот под ноги, -- а лежачего не бьют; и кончается себе бой тем, что молодцы (по народному выражению), на добром морозце, друг другу бока погреют, да носы подрумянят».

Правила действительно соблюдались строго, и тот, кто зашивал перед боем в рукавицу свинец, сильно рисковал здоровьем: нарушителей били нещадно.
Что же до румяных носов, то тут уж как повезет. Вот кулачный бой в описании Максима Горького («В людях»):

«Несколько человек, схватившись за руки, опрокинулись спинами на тех, кто сзади, -- образовался широкий, просторный круг.
Бойцы зорко присматриваясь друг ко другу, переминались, правые руки вперед, левые -- у грудей. Опытные люди тотчас заметили, что у Ситанова рука длиннее, чем у мордвина. Стало тихо, похрустывал снег под ногами бойцов.
Кто-то не выдержал напряжения, пробормотал жалобно и жадно:
-- Начинали бы уж...
Ситанов замахнулся правой рукой, мордвин приподнял левую для защиты и получил прямой удар под ложечку левой рукою Ситанова, крякнул, отступил и с удовольствием сказал:
-- Молодой, а не дурак!
Они начали прыгать друг на друга, с размаха бросая в грудь один другому тяжелые кулаки; через несколько минут и свои и чужие возбужденно кричали.
-- Прытче, богомаз! Расписывай его, чекань!
Мордвин был много сильнее Ситанова, но значительно тяжелей его, он не мог бить так быстро и получал два и три удара за один. Но битое тело мордвина, видимо, не очень страдало, он все ухал, посмеивался и вдруг, тяжким ударом вверх, под мышку -- вышиб правую руку Ситанова из плеча.
-- Разводи -- ничья! -- крикнуло сразу несколько голосов, и, сломав круг, люди развели бойцов».

Следом подростки начали общий бой «стенка на стенку», а увечный Ситанов в сопровождении автора отправился к костоправу.
В описаниях кулачных боев второй половины XIX века фигурирует по большей части простой люд -- фабричные и крестьяне. Встречаются среди них и чиновники «простых званий», и купцы «в лисьих шубах», страстные охотники до «стенки». Те разыскивали «голиафов» по городам и деревням, пестовали их и по своему разумению готовили к боям.
Глеб Успенский:

«-- Налей его! -- полушопотом прохрипел меценат, кивнув на Салищева...
Сии загадочные слова изображали собою только то, что целовальник обязан был «налить» Салищева водкой насколько возможно полнее.
При этих словах мецената Салищев кашлянул, отделился от притолоки и подошел к стойке.
-- Дюже поздно, Иван Петрович! Надо бы поторапливаться, -- говорили в толпе.
-- Неужто? -- почти с ужасом воскликнул меценат.
-- Ей-богу-с! Шестой час на исходе...
-- Так в таком разе, того... Ты, Петр, дай ему чего позабористее...
-- Перцовки! -- присоветовали в толпе.
-- Во-во-во! Перцовки ему ввали!.. Чтобы поскорее разобрало... Так, так, так!.. Перцовки! Проворнее!
Во все это время Салищев был безропотен и покорен, как агнец, отдаваемый неизвестно по какому случаю на заклание. Не стану изображать, каким образом совершался процесс наливания Салищева. Больная грудь его, схваченная жгучей перцовкой, заколыхалась от удушья и кашля, которые, впрочем, скоро прошли. Несколько стаканов перцовки, выпитые один за другим, не произвели еще необходимого меценату ошаления...
-- Под-дбавь! Я знаю... Подбавляй... Я вам покажу, как прижукнулся! Вот вы у меня и поглядите, что такое ваш Галкин...
-- Галкин? -- вдруг, одушевляясь, вскрикнул Салищев: -- Галкин для меня -- тьфу!
-- Разбирает! -- послышалось в толпе вместе с хихиканьем...
-- Где это кутейники-то? -- продолжал Салищев.
-- Вот, вот они...
-- Ну мы этим галчатам расщиплем перья!
Перцовка между тем делала свое дело. Руки Салищева, еще так недавно смиренно державшие картуз, начали засучиваться до локтя; показывались железные мускулы сухих и костлявых рук; кулаки для пробы опускались с полуразмаха на стойку, с которой, вследствие этого, кубарем слетали рюмки и опорожненные косушки, и голос Салищева, звонкий и резкий, покрывал голоса всех.
-- Что же это, господа, докуда вы вожжаться будете? -- сурово проговорил депутат галкинской партии, появляясь в дверях...
-- Мы-то? Мы-то? -- бессмысленно забормотал очумевший и озлившийся Салищев, обнажая руки.
-- Мы-то докуда? А мы вот докуда... Мы...
И, стиснув зубы, он как бешеный ринулся вон из кабака».

Понятно, что такие «тренерские находки» не способствовали созданию регулярной системы русского кулачного боя.

«Все заговорило, поднялось и хлынуло на луг; народ валил отовсюду.
Скоро из окна кабака видно было, как на лугу шла правильная потасовка. Отовсюду слышались крики, иногда стоны; жены старались оторвать мужей от этого зрелища и причитали, как над усопшими; начали попадаться бледные, окровавленные лица, раздавались вопли».

Давно выйдя из моды у высших слоев общества и оказавшись, таким образом, в стороне от цивилизации и просвещения, «кулашник» постепенно накапливал признаки вырождения.
Некогда непременный атрибут праздников и массовых гуляний к началу XX века превратился полукриминальную уличную драку -- не только в провинциальных городах, но и в столицах -- на окраинах Москвы и Петербурга.
Андрей Старостин поведал о развлечениях своего детства на Грузинских улицах, что на западе Москвы, в книге «Большой футбол»:

«... Времени свободного оставалось много, и проводили мы его главным образом на улице. А какие развлечения в старое время были на улице -- известно. Кулачные бои, или «стенка», как называлась у нас драка улицы на улицу.
В Грузинах первым бойцом был Фан Захарыч. Рыжий биндюжник, краснощекий, лупоглазый, с оловянными глазами, с распахнутой грудью, покрытой огненными волосами, он был заправский стеночник. Собственно говоря, он был Иван Захарыч. Но из-за отсутствия передних зубов у него, когда он представлялся, выходило вместо Иван -- Фан. Так его и звала вся Пресня -- Фан Захарыч. Кулачищи у него как двухпудовые гири. Всегда полупьяный, он появлялся на «стенке» в критический для его партии момент и зычно возвещал, расправляя широкие плечи:
-- А ну, кто с Фан Захарычем?
Обычно, когда появлялся Фан Захарыч, наших били. Единственный, кто всегда выстаивал против него, был Костя Ульянов.
Полная противоположность Фан Захарычу, Ульянов был тонок в кости, смугловат и имел небольшой, почти женский по величине, кулак. Его сила была в хладнокровии. Он владел собой в совершенстве. Как боец «стенки», Костя стяжал себе куда большую славу, чем как футболист. Так же как и нас, футбол отвлек его от «стенки» к зеленому полю.
Николай и Александр также дрались хорошо и вступали в бой, когда мы, огольцы, обычно начинавшие «стенку», уступали место подросткам».

Футбол-то, как юркий Давид, и победил кулачного Голиафа на московских окраинах. В 20-х годах бывшие стеночники заинтересовались марками бутс, на пустырях, где разворачивались кулачные сражения, зазеленел газон. Еще одно, наряду с боксом, английское изобретение оказалось сродни русской забаве -- и командным духом, и возможностью проявить стратегические таланты. А при случае -- и постоять за своих стеной...

Илья БЛАЖНОВ
"Московский спорт". №2, 2008. С.44--47.