Ну что, потрендим на тему «рокен-рол-мёртв» - 1

Сергей Жариков
Ну что, потрендим на тему «рокен-рол-мёртв»?
(начало)


  Ничего не возникает на пустом месте. Это – с одной стороны. Так говорят аналитики и те, кто не думает о душе. А вот люди религиозные говорят иначе: «свято место пусто не бывает». То есть пустых мест, в принципе нет: что выросло – то выросло. С этим, следовательно, согласны – те и те. Космос непрерывен, но человек постоянно решает проблему собственной идентичности, и не может ее решить, не разбив непрерывное на части, то есть, перейдя к дискретности. Это метод человека. То есть одинаковое не может существовать более чем в единственном числе: «яблоко от яблони».

К вопросу о яблоках: дети от отцов недалеко падают. Однако ж, расстояние, всё же, имеется – в отличии одного выросшего от другого выросшего как раз и состоит «межпоколенческая разница»: дважды два четыре или чуть больше четырёх. Главное, значит, не вырастить, а правильно назвать. Если этого не делать – имя придёт само; «анонимными» поколениями, поэтому, можно назвать лишь те, кто сознательно решил раствориться в чужих именах. А это означает, что – онтологически – такого поколения не существует, – его нет, и никогда не было.

Комменты здесь

Вот почему лишена смысла расхожая фраза на предмет того, что «у каждого поколения, типа, свой рокенрол»: если у «одних был рокенролл», то он у них, увы, так и останется навсегда: второго «одинакового» получиться не может. Одинаковое, таким образом, оригинально, и у каждого оно своё. «Моё – это моё, а твоё – будем говорить», неосторожно высказался Ходор и тут же сел в тюрьму. Мы же поступим наоборот и поговорим «о моём» – повернем время вспять. Для чего? Чтобы вернуться в сегодня. По крайней мере, за это еще никого не сажали…

Известный скрипач Гидон Кремер сказал как-то, что интерес к музыке – синдром посттравматический. Ага! Это он про музыку вообще, а рокенрол – не музыка разве? Собственно рок и отличается от другой музыки разве что драйвом перцепции, которая в роке никогда не становится апперцепцией – что это значит? А это значит, что после того, как тебе дали по башке, ты сразу же даёшь сдачи, а не рассказываешь свою автобиографию. Наверное, потому, что любой удар по башке в СССР считался прерогативой родных Партии-и-Правительства, рокенрол запретили и объявили идеологической «диверсией». Диверсией против Партии и Правительства.

Запретить ощущение? Ну, это они от жадности, или еще с чего. Потому что ведь сами были когда-то такими. Собственно каждое поколение «детей» вряд ли когда откажется от любой представившейся возможности сказать «отцам», что они, типа, другие. Во-первых, они, действительно, другие, а во-вторых, молодым не нужно вспоминать и укладывать сладкими плюшками образы своей молодости, поскольку их молодость – вот она! Она здесь и сейчас! И это наша молодость! И мы ее видели без руководящей роли Партии и без Правительства, выражаясь фигурально, – хотя Контркультура это всегда диверсия против Культуры. Ничего не поделаешь. Закон «отцов» и «детей».

По отношению к «отцам», конечно же, мы были несознательными. Они учили нас «порядку», правилам игры, которых мы не знали и не хотели этим правилам подчиняться, – ведь наш хаос и был прямым вызовом их космосу! Да, мы были теми самыми бабочками, упорно летевшими на огонь, обжигая крылья. Страдания, травмы, но любовь здесь не причем – это лишь псевдоним нашей неравной борьбы с предками.

Травмы, что детей делают взрослыми. И эти травмы фундаментальны, в том буквальном смысле, что они, как раз и являются фундаментом молодежной Контркультуры: наказывая нас, они – этими наказаниями – лишь стимулировали наш контркультурный Отказ. Мы сами «напрашивались», получали заслуженных пиздюлей, а потом сочиняли про это песни. Впрочем, вместе со страной, сочинявшей свои песни и раздававшей пиздюли налево и направо, где, собственно, «взросление» и понималось как прерогатива на пиздюли: гоп-стоп! Двадцать-копеек!

Цена на кружку пива в магазине «Пиво-автомат», маркер гопнического тренда 60-х – он же тест на лояльность власти, абсолютно ничего не говорящий о качестве самого пива. Великий Контркультурный Драйв Всех Времён и Народов (ВКДВВиН) одного и того же моторчика, которому Кронос постоянно меняет лишь тип топлива. Травматическая инициация, как расплата (или награда?) за идеологическую диверсию, то есть нашу диверсификацию их усреднённых, конвенциональных ценностей «взрослой культуры» – в частности.

Именно потому, что кругом был колхоз, а «они» постоянно ныли на коммунальных кухнях, нам страшно не хотелось быть гопниками. Колхоз – это и есть гоп-стоп, равнение на последнего. Акуджавы ныли, считали себя интеллигенцией, но они апеллировали к тому же «совку» (те же гопники, только с бородками и в свитерах), а мы хотели принципиально Иного. Как минимум, иного к блатным аккордам, минору и русскому тексту. В натуре! Мы вообще не хотели жить так, как жили наши родители – пиво, водка, сигареты, высоцкий-галич. Нет! И, ради нашего «иного», мы могли отказаться и отказывались даже от языка: не «барды», но англоязычный «Twist again» – Каманаврибади. Клап ёр хэндс!!! – на каком-то поздравительном «звуковом письме» из-под 78 оборотов с обязательной для тех лет фоткой ж-д вокзала «Гагры». Вот вам наша поколенческая Контра, получите! А потом – кукольный спектакль по ТВ, где «на закуску» пародировался «дикий запад» – тот же твист эгейн. Но почему-то на немецком…

Так на что же я попался? Очень просто: дико хотелось записать этот твист на свой мах-ни-то-фон. Точнее, магнитолу-Нерингу с магнитофонной панелью Эльфа-17. Телепередачи раньше повторялись через неделю-месяц, но в тот долгожданный день умер министр обороны Малиновский, советский народ должен, нет, просто обязан был скорбеть вместе с родной партией, и концерт отменили. Травмой был не сам твист эгейн, конечно, а отмененная передача по совершенно идиотской причине. Твист без эгейна. Но с «малиновским» – помните такого? Ггг.

1969 год. Миша Рабкин, Женя Руденко, Саша Коньков и я – учились тогда в московской школе №676. Ленинский проспект, Первая улица Строителей, «Пиво-автомат»… Это были – середина-конец 60-х годов прошлого века и, – весенним солнцем размазанные по окнам домов и асфальту московских тротуаров, – битлы. Вернее, дух этих битлов. Душок, интонация. Да, волосатых таких битлосов – чёлочки-хаерочки, которые в каждой стране были свои: польские, немецкие, болгарские… Нет, как раз челочки и хаерочки-то везде были одинаковы. Сами битлы были разные: часть из них были манкесы, а какая-то часть – роллинги. Скажу откровенно, битлов я терпеть не мог, особенно английских, да и сейчас не очень-то люблю. Единственное, что у них мне нравилось, так это рок-н-роллы. Которых, больше всего, кстати, было у румынских и югославских. А вот от всех этих «хелпов» и «хардейзнайтов» меня просто воротило.

Не нравилась эта навязчивая гармоническая подкладка-прокладка на первом плане. И этот метрономный ритм зомби. Грубо и вульгарно – когда мелодия шагает по аккордам. Гармония должна быть скрыта, она должна витать в воздухе ароматом, она должна «обслуживать» и мелодию и, бегущий за настроением, ритм, – а не быть мягким и удобным креслом для жирной мелодической жёппы.

Тем не менее, организованная активнейшим битломаном Михой Рабкиным, наша бит-группа «Второе Пришествие» к 1970 году уже отметилась на школьных танцах и вполне успешно: играли и битлов, но (!) – гив ми мани, а не какой-то там естердэй прости господи. Ну и там манкесов всяких, конечно. В качестве усилителей использовались тогда «КинАпы» от 16-мм кинопроекторов, которых в школах было предостаточно. Да что там говорить, навалом тогда было этих кинопроекторов и пионерских барабанов. Училки смотрели на всё это сначала косо, но после привезённой им грамоты с районной математической олимпиады успокоились.

Нажирались? Аск! Чего-то там по 72 копейки за бутылку. Но много. С хлопьями краски на дне какого-то «кагора». Блевали потом, разумеется. Харч метали прямо друг на друга: девчонки-петеушницы на нас, мы на них, – все двоечницы тогда клеились к нам буквально «с первого взгляда». С первого взгляда не на нас, конечно, а на наши самопальные гитары «с рогами», которые мы выпиливали из прессованной фанеры. И это был «рокенрол», да! И в других школах нашего района, судя по всему, было то же самое – на московском Юго-Западе, где школы строились почему-то парами: неужели чтобы рокенрольная зараза быстро превратилась в эпидемию?

Нет, конечно. Не подумайте чего плохого про Партию и Правительство. Просто в честь уток, песня про которые была весьма популярна в то время…

В 1973 году я поступил в МИЭМ на факультет прикладной математики. Ну и, конечно, принялся за старое. Если кто не знает – МИЭМ – это такой, не очень рекламируемый, но серьёзный институт, куда брали только одних москвичей. Разумеется, все мои новые кореша оказались тоже с Юго-Запада. Я жил тогда на Ленинском, 72; Билл (Саша Мирошников) – на Ленинском в Доме Ткани, Шеф (Сергей Попов) – в новом микрорайоне Раменок, а группа наша называлась «5001» (по официальной статистике считалось, что в одной только Москве насчитывается примерно 5 тысяч «самодеятельных вокально-инструментальных ансамблей», и мы, значит, открывали счёт следующей тысяче).

Играли, в основном, Криденс. Он же – Creedence Clearwater Revival. Почему? Не знаю. Хэвью эва син зе рейн? Вот и я про то… Репетировали мы у Шефа в его трехкомнатной (на одного) квартире, где было, помимо всего прочего, несколько холодильников до отказа забитых черной икрой. Хлеба, кстати, в доме у него, почему-то, никогда не было, и мы жрали эту икру ложками, запивая ее каким-то венгерским винищем, благо магазин «Балатон» был рядом. Ну, и девчонки там… Ели ли они эту икру? Вот чего не помню – того не помню. Мы ели точно и потом чесались с неё несколько дней подряд, как чесоточники (варианты отсутствуют), всё сомневаясь – ну не с икры же, ёпт… Значит от девчонок.

Тем не менее, было клёво, ага: клещ-не клещ, но, расположившийся на одной из среднерусских возвышенностей, московский Юго-Запад – это, в первую очередь – много солнца, яркого антисоветского солнца, от которого мёр любой коммунистический клещь, и мы опять набивались этой икрой под лихой музон братьев Фогерти. Мало кто помнит, но уже позже, в самом начале 80-х, посредине краснокирпичных гаражей на улице Строителей, где держал тогда свою «Победу» популярный теледиктор Игорь Кириллов, в бывшем кафе «Мороженое» был открыт офигительный джаз-клуб.

Именно там, на Юго-Западе Москвы, красиво – в стиляжных конвульсиях римейка 50-х – как раз и загнулся непорочно традиционный и беспонтово эпигонский, но весьма техничный московский джаз – «джазик», как его называют сегодня поклонники Сергея Летова и Владислава Макарова… Где ж ему как следует не загнуться, как не в насквозь пропитанном рок-н-роллом этом московском районе? Всяк пёс возвращается на блевотину своя. Тем более с шестидесятикопеечного кагора без стоимости посуды.

Шеф был редкостным раздолбаем, и в 1974 году его отчислили из института. Икра, видать, нашему фронтмену подорвала здоровье нешуточно, и девчонки из деканата тут же нашли ему замену. Это было удачное приобретение: Павел Бабердин не только торчал на Хендриксе, но имел девку в комсомолии, и мы фактически стали «факультетской» рок-группой.

Очень удобный, «половинчатый» статус, поскольку, будучи уже «институтским», ансамбль должен не только исполнять весь этот тухлый виашный репертуар беспесды, но и ниибацца ездить по всяким там стройотрядам – тусоваться по комсомольской линии и изображать унылое говно (это я специально вставляю, чтобы молодёжи было понятно).

Билл бросил свою болгарскую басовку-«скрипку» и пересел на спизженный откуда-то электроклавесин – в комнате в подвале рядом с раздевалкой заревело и загудело. А в качестве руководителя нам подсунули какого-то перца из (скажем дипломатично) окружения ВИА «Веселые Ребята» по имени Слава – знаете таких? Вполне продвинуто для тогдашней советской эстрады. Но, в контексте модной мировой музыки тех лет, увы, помоечно.

Так вот, он был на ставке, и мы ему намекнули. Вполне конкретно: он у нас не появляется – мы трезвоним о его титанической работе. Чувак, мало того, что не понял, опрометчиво еще сказал, что ВИА «Веселые Ребята» объявил вакансию, и что, если мы хотим серьёзно заняться музыкой, он нам устроит прослушивание… Каково, а? Мы битлов-то с трудом переваривали, а тут еще какие-то веселые ребята, над которыми все уже тогда обоссывались. Короче, пристал чувак к нам со своим крещендо. Со своим миллионом алых роз.

И тут надо признаться, да-да, надо, надо признаться… Пришла пора признаться, и гриф секретности должен быть снят за истечением срока давности. В общем, с Крустером мы его немного…эта…в общем, засунули розы ему в жёппу – немного помяли своего «руководителя», так сказать. И Паша оказался на высоте – ни одна комсомольская крыса об этом не узнала. Теперь о Крустере.

Крустер (Андрей Лебедев) был соседом Билла и жил на Ленинском в Тысяче Мелочей. И Билл, надеясь как-то сочкануть от репетиций, с которых мы возвращались очень поздно, решил его привести к нам.  А репетировали мы тогда в далеком от нас ДК «Сетунь» в Кунцево, где руководителем был Миша Томилин (чуть позже организовал группу «Час Пик») – полная противоположность нашего институтского узбека.

Томилин ходил в клуб только за зарплатой и регулярно предупреждал нас об очередном райкомовском шмоне, принося, каждый раз, для продажи – то новые микрофоны, то примочки какие-то. Хорошее у нас было начальство, и мы его по-своему отблагодарили. Да, это мы тогда устроили рок-дебош в ДК на ул. Дорохова, когда приглашенные на конкурс вокально-инструментальных ансамблей района в качестве массовки петеушники разнесли в щепки весь партер. И мы сыграли-то всего ничего – легкую детскую песенку «Солнышко на дворе, а в саду тропинка»… Правда, в манере Грэнд Фанк. Они же Grand Funk Railroad.

До Олимпиады было еще далеко, и времена были достаточно либеральные. Ну, вызвали в райком партии, ну взяли на «перевоспитание», сказав, что всё нам простят, если мы в «баковке» продержимся хотя бы месяц. Вот это да! Что за «баковка», какая «баковка»? Баковка – это танцплощадка рядом с одноименной железнодорожной платформой по белорусской дороге, где махач 50 на 50 обыкновенное дело – это там «танцующиеся» друг друга таскают в сортир и макают головой в гамно, а в музыкантов летят камни, бутылки и кирпичи.

А всё почему? А всё потому, что рессантимант – слово нерусское, и лучше всего переводится, как «русская идея в применении к», в данном случае к посёлку Баковка, где одна половина посёлка состояла из дач москвичей, а другая – из бараков. Рессантимант? – Ещё какой! А в самом центре рессантиманта – завод резинотехнических изделий №2 (презервативов) им. Лаврентий Палыча Берия. Такая вот классовая война в отдельно взятом Подмосковье, а ещё говорили, что секса у нас нет…

Правда, если музыка баковцам\баковчанам\бакинцам\контрацептянам\рессантиманщикам нравилась, всё это посылалось в…не-не, не то что вы подумали, а в сторону музыкантов. Но уже в режиме комплиментарном, режиме, славьтехосподе, «софт», – то есть предварительно заворачивалось в тряпки – трусы, лифчики, майки или телогрейки. «Железный человек», «Бледный ураган», «Голодная чума», «Лучше смерти будет только смерть» и т.п. – им это явно нравилось при условии, если между «композициями» нет пауз, – останавливаться было никак нельзя, музыка должна реветь нон-стопом, – это единственный шанс музыканту вернуться домой целым и невредимым.

До нас там работал какой-то несчастный ВИА с соответствующим репертуаром. Их каждый раз натурально закидывали гамном (любопытно, что этим же гамном они с превеликим кайфом постоянно мазали и друг друга) и, в конце концов, барабанщику проломили голову. Что поделаешь – именно так веселится простой советский народ, до умопомрачения, судя по всему, обожая свою родную Партию и не менее родное советское Правительство. Забыл сказать, ввиду того, что искусство, очевидно, принадлежит народу, работали там музыканты абсолютно бесплатно.

Да, ещё чуть не забыл. После того дебоша нам – в качестве буксира – назначили серьёзного «воспитателя». Им оказался Александр Сэмэнович Градский. Надо ли говорить, что своего воспитателя мы вообще никогда не видели…

Вообще это противостояние – между навязываемой виашной (ВИА – «вокально-инструментальный ансамбль» – один из жанров советской эстрады) манерой и аутентичной рок-культурой – было тогда очень острым и проходило не только на уровне «административного» ресурса, но и через нас самих.

На уровне радио и телевидения мы все, конечно же, болели за ВИА. Но непосредственно к себе подпустить эту бодягу мы не могли. И в официозе, да – мы везде искали (и думали, что находили) псевдонимы свободы, но, вкусив её посредством субкультуры рока, назад в эстрадную комсомолию возвращаться нам ох как не хотелось, тем более что генезис советских ВИА шел в направлении прямо противоположном – к кабаку, в блатняк так называемой «советской песни».

А советская песня была прямо вот тут, рядом, – прямо как ментовка, – ну не ментовка, так дурдом, – ну не дурдом, так военкомат. Все эти конкурсы-прослушивания, худсоветы, на которых вечно председательствовала какая-то ресторанная гопота, – это было «наше», советское, народное, комсомольско-блатное и, как грицца в таких случаях, хороводное. Эдакая Одесса-Мама в кокошнике.  Пахла она искусственным, крашеным вермутом, огуречками маринованными, праздничными заказами с банками лосося… «Мы же не против рока – мы всего лишь против громкой музыки», – постоянно говорила эта «мама».

Да, и ещё. И без чего никак: «ансамбль» – это «они», мы – группа! Вокруг которой всегда самозапускалась и постоянно самовоспроизводилась какая-то локальная движуха (у каждой группы – своя!), непрерывно шёл тус, определяя «скамейку запасных»: кадры решают всё – не так ли? И этот клуб по интересам (с брэндом «группы») почти регулярно выдавал – от сейшна к сейшну – соответствующий продукт, напрямую зависевший от качественного состава участников на данный момент.

Когда ушел от нас Шеф, одним из претендентов на его место был Прошка (Сергей Прокофьев) – симпатяга, певший в модной тогда среди лохов манере Фазылова-Дьяконова, немного «в нос», и которая, справедливости ради надо сказать, воспринималась весьма аутентично. Но вот, что интересно: близкий и понятный молодому московскому гопнику начала 70-х, этот гнусавый стиль, увы, так и не был до конца вытеснен пафосно-барочным, натужно-скрипучим драйвом замученного тяжелой неволей рок-вокалиста – тоже типичное явление тех лет.

Тогда это было почему-то невыносимо, любая лирика ассоциировалась с той же гопотой, – однако причина нашей подростковой идиосинкразии стала понятна только теперь: эпоха т.н. «русского шансона» еще не наступила. Настоящая (антигопническая) музыка – как нам казалось – должна быть жесткой и тяжелой, серьезной и бескомпромиссной! (Слышу-слышу твой ленинский смех, дорогой читатель, ставший свидетелем того, как спустя десятилетие, гопота, собственно, и приватизировала этот самый «тяжеляк»).

Свобода играть рок упиралась в наличие собственности. Парадокс? Нет! Рок был развлечением исключительно московской золотой молодёжи, имущественный ценз здесь отсекал «непонятливых», потому что с «понятливыми» всегда можно было договориться. Кому договориться? «Кому надо». А «кому не надо» – тому и рока не надо. Не, ну разве не так?

Люди без понятий – заведомые трупы, это очевидно. А что самое опасное для простого человека? Искушение. Искушение халявой. Вот именно поэтому, даже в коммунистической системе свободу нужно было заработать. Точнее, хотеть заработать. И понимать, как это можно сделать. Так что – вот вам и весь джентльменский набор для советского рок-музыканта тех лет: понятия и обыкновенный комплект аппаратуры.

Ну и  – пошло-поехало… Свадьбы, танцы, дни рождения, просто мероприятия-пьянки-выпить-захотелось-под-хорошую-музыку-потанцевать. Сказать, что была какая-то особая в это время прессуха – нет, об этом сказать нельзя.

Летом – областные филармонии, квартальный план за месяц, фокусники-обезьянки, конферансье-алкоголики и все те же песни советских композиторов-плесенников в составе различных ВИА и «эстрадных бригад», где музыканты не знали даже имен друг друга. И… несчастная российская публика, по ушам которой прошлось целое стадо медведей. Когда прошлось, и почему так?! Отказать себе в роке мы не могли и здесь. Результат: проколотые шины автобусов и телеги по типу «вы тут чё?»… Короче, урла-урлой, почитатели таланта Володи Высоцкого. Рускошансонщики всея Руси. Гопота.

А мы тогда – кто? А мы – передвижники, носители света просвещения в темные болота масс! Гм. Группа наша носила название «Млечный Путь» и играла только тяжелые вещи, хотя на комсовых (жюри там типо, худсовет) мероприятиях мы пели и всякую разлюли-бодягу: «…тпру, старушка древняя, тпру…», в частности, родном, однажды, МИЭМ. После чего зал тоже оказался полностью разгромленным…

Странно, но несколько месяцев назад сейшак «Удачного Приобретения» (ух, как нам всем понравился!) прошел там вполне пристойно... Но это не мы. Это флюиды, наверное, во всем виноваты – космические ангелы-апперцепты, реагирующие исключительно на русский язык: в отличие от Вайта, хендриксовскую Foxy Lady – «Я много лет искал тот край, что на земле зовётся рай!..» – мы пели по-русски.

Ходил я все время с забинтованными пальцами – постоянно их разбивал то об ободок малого барабана, то еще обо что-то, когда промахивался мимо тарелки. А что вы хотите? Рок был тяжелый: музыка Крустера (она же Grand Funk, изредка Black Sabbath) – слова мои; а палочки я заказал из текстолита, тяжеленные, с огромным мотком изоляции на концах – для противовеса и чтобы не вылетали из мокрых рук.

Пипл очччень внимательно следил за нами: если музыканты недостаточно мокрые, то не рок это ни какой, а попса, «понтяра советская» – и всё тут. Кранты такой группе. Вот почему «настоящие» рокенрольщики играли в майках (или вообще без них), а не виашных комсомольских «пинжачках». Дизайн совкового «ансамбля» – слово, по смыслу близкое к оскорблению по тем временам…

Середина 70-х – время великих подпольных сейшенов. Я помню «Скоморохов» в ДК «Метростроя», цепеллинофильское «Добровольное Общество», «Рикки Тики Тави» с рыжим скрипачом-виртуозом по кличке Рикки, бешеную, но невнятную «Рубиновую Атаку». Очень хорошее впечатление произвела «Машина Времени» в ДК Косино – их программа «с дудками», конечно, была выполнена в виашной эстетике, и там была, конечно же, совершенно иная атмосфера, нежели на настоящих рок-концертах, но… Им удалось как раз то, к чему стремились и ариэли, и песняры и все эти журбины-рыбниковы – большая форма в виде законченной сюиты из хорошо подобранных песен, если вы понимаете, о чём я.

И – тем не менее – на полноценный сейшак могла пойти группа, только добившись финансовой независимости. И эту проблему надо было как-то решать. А тут еще и военкоматы выполняли свой план. Крустер закосил под 8Б, но в процессе закоса обрел новых соратников – Алика Грановского и гитариста Сергея Потемкина. О Мише Павлове, у которого в хрущевке на улице Лобачевского мы всегда собирались, стоит сказать особо.

У Павлова был роскошный хаер, но главное – удостоверение шизофреника, которым он очень гордился, поскольку менты при предъяве сей ксивы не могли его уже насильно остричь, как они это повсеместно практиковали с «нормальной» частью советской молодёжи. Этот хаер привлекал к нему кучу модных тёлок, и все ему завидовали. По-хорошему, конечно, эгоистом он не был – тогда можно было «у хорошего человека» запросто тёлку выменять на дубленку или не совсем убитые левиса. «Тёлки» этим даже гордились. В общем, жуть и форменное безобразие.

Но это еще не всё. Многие группы пользовались павловскими талантами (выпускать полуметровую, «шизофреническую» соплю например), и его постоянно видели на сейшенах, ритуально размахивающего на сцене хаером – да-да, именно хаер тогда обозначал труЪ, музыка уже была после, а слова всё равно никто не слушал.

Делал он это мастерски, публика заводилась с пол-оборота, но на гитаре, тем не менее, он играть не умел. Да, в общем-то, к этому он никогда и не стремился. Поэтому у его гитары никогда не было шнура, шнур только мешал изображать «экстаз». Такого «вождя» можно было и в публику посадить, но эту функцию великолепно выполнял у нас Серёжа Васильев – сын известного официозного поэта конкретно сталинского разлива С.Васильева, который жил тогда тоже на Юго-Западе, на Ленинском, в Доме Фарфора. (В том же доме, по-моему, жил и Вася Шумов). Шнуры же нам паял некто Женя Морозов, работавший тогда в «закрытом» РТИ АН.

Морозов – классический фрик. Среди музыкантов он слыл «чудиком», постоянно лез на сцену, откуда его Паша с Крустером со смехом випизживали не столько за наглость, сколько за его забавную манеру петь фальцетом – высоко и страшно фальшиво, что, однако не мешало ему пользоваться небывалым успехом у дебелых дам весьма солидного возраста, которые постоянно к нему клеились. Но главное – он умел заменять сгоревшие транзисторы в усилках, – за это его, собственно, и ценили. И ващще, чувак он был компанейский, и мы всегда восхищались его редкой способности голодным, истекающим от страсти бабулям часами рассказывать про-звёзды-на-небе.

Помимо паяльников Морозов увлекался театром, и после «призывного» развала «Млечного Пути» мы с Биллом оказались в тушинском ДК «Красный Октябрь» в составе инструментального ансамбля, предназначенного для музыкального сопровождения самодеятельных спектаклей школы-студии Театра советской Армии, где Женя играл роли. Ну, роком здесь и не пахло, но деньжат заработать было можно. Возникла проблема с гитаристом, и всё та же Марина Казначеева порекомендовала нам Диму Яншина – из нашего же МИЭМ. (Марина к тому времени уже вышла замуж за одного из наших факультетских красавцев – Диму Жарковского, известного еще тем, что его папа играл импозантного фашиста Кальтенбрунера в супербоевике тех лет «Семнадцать мгновений весны»).

А в это время (1975-1976 гг.), откосивший от армии, счастливый Крустер вместе с Грановским и очень техничным барабанщиком Шеллом (Сергей Шелудченко) собрали самую, на мой взгляд, тяжелую и самую убойную рок-группу за всю историю русского рока – «Смещение».

В отличие, например, от «удачников» и всей этой эпигонской волны «один-в-один», они исполняли только русскоязычные вещи; а в отличие от полуакустических, «бардовских» групп типа «Машины» и «Воскресения», это был настоящий и бескомпромиссный – очень техничный рок, а не «припевы-за-куплетами», просто с иным, чем у ВИА содержанием. Забегая вперед, хочу напомнить, что именно музыканты «Смещения» поставили раком ВИА «Поющие сердца» и не допустили аборта, случившегося на десятилетие раньше с ВИА Голубые Гитары» – речь идет о первом составе популярнейшей у нас в стране группе «Ария», выступающей ныне под брэндом «Мастер» и легендарных «Скифах», увы, бесследно растворившихся в истории…

Как вы уже догадались, группа «Смещение» – «…джинсы голубые снова на тебе, пусть они протёрты, подари их мне...» – исполняла мои (а чьи же ещё?) вещи, которые были просто гениально обработаны и развиты Мелом Шахером русского рока – Андреем Лебедевым-Крустером (не путать с Лебедевым-Кумачом!) и его виртуозным напарником Аликом Грановским. Причем, Крустер в «Смещении» играл на гитаре, а не басу. Легко представить, что это было! В щепки разлетались не только стулья, но и целые концертные залы.

Да, именно они тогда укатали злобный, националистический Вильнюс, когда «советским роком» брезгливо называли «филармоническую», скатившуюся к откровенному блатняку «Машину Времени», а ко всему «советскому» уже в то время в Прибалтике отношение было, сами понимаете…

Всё великое просто: it's only rock 'n' roll! Римейк Александра Матросова и его жены Амбразуры, – и москвичи восстановили союзный статус кво just like that, короче, как два пальца об асфальт. А задавала тон всему этому безобразию – фантастическая и (в хорошем смысле) сумасшедшая солистка группы – простая русская деваха Гала по прозвищу «Лужайка», она же Алеся Троянская.

Но! Не забудем – не простим: именно во второй половине 70-х в недрах Пятого Управления КГБ СССР (Гестапо) был организован Одиннадцатый Отдел – первый в будущей череде чиновничьих структур, призванных прессовать неугодных музыкантов, исполняющих неугодную власти музыку.

Тогдашним поводом для обострения очередной триэсеровской шизофрении, очевидно, стала надвигающаяся Олимпиада. Но было бы желание, повод найдётся всегда, – и кто не успел выехать из Москвы, был отправлен либо в военкоматы, либо на принудительное лечение: нужная «болезнь» всегда находилась тоже – привычка слушать музыку громко, например. Некоторым (у кого административный ресурс считался для здоровья достаточным) повезло несравненно больше: специально для иностранцев было организовано англоязычное Radio Moscow World Service, где, собственно, и отформатировали тех, «со связями» – они уже не считались «прорехой на лице советского общества», но пионерами и экспериментаторами (в сфере общих мест, ага), и никак иначе.

Вот так начиналась, каждому ребенку сегодня известная, «Группа Ария». Когда-то – скандал в виашном семействе – сегодня, простите, дорогие мои, это… Про тухлую, рутинную «музыку», которой, в общем-то, славились почти все советские ВИА, повторять не буду, но – изволите видеть – ещё один, теперь уже «с-понтом-рок-тяжелый» ансамбль, в конце концов, яко библейский пёс (да-да, я уж не к обеду его поминал), возвратился к пошлой, заунывно-приблатнённой российско-советской песне, но теперь уже «в молодежных ритмах».

Кто там сравнил эстетику советских ВИА со СПИДом? Тем не менее, незадолго до начала этой идиотской Олимпиады Крустеру с Грановским как-то удалось (перед носом у Гестапо!) смыться в далёкий Петрозаводск, и история Самой Забойной Советской Команды на этом, увы, закончилась.

Интересно, что на пороге 80-х закончилась и «золотая» эпоха ВИА. Почему «золотая»? Да потому, что в самом конце 70-х пришла кому-то в голову безумная идея переименовать эстрадные вокально-инструментальные ансамбли в эстрадные же рок-группы. Именно эта «идея» и спровоцировала волну советского панка, которым прославилось следующее десятилетие. Эстрадного панка, евпочя, – а вы подумали другое?

Жанр ВИА – это музыкальный фаст-фуд, недорогой филармонический макдональдс для невзыскательного и непременно пошлого вкуса среднестатистического молодежного «трудящегося», ценящего лишь то, к чему давно привык. Первый глянец Страны Советов. Пахнущий, правда, прогорклым маслом, но это же макдональдс, что ж вы хотите.

Поскольку практически вся продукция идеологической машины партийной пропаганды отдавала тогда (как и сейчас, впрочем) редкостной пошлостью, – власти, однако, увидели в ВИА неплохое средство по заражению населения своими патриотическими бациллами. Завернув неудобоваримые бамы-юности-и-дни-победы в фантики «неформальной» третьесортной моды, эти молодёжные «конфетки-самоцветы» они весьма расчётливо, под видом критики буржуазных ценностей, раскидали по комсомольско-молодежным журналам типа «Ровесник», не говоря уж про приснопамятную «Радиостанцию-Юность», ежедневно разводившую лопоухую аудиторию на «запахи тайги» с целью загнать её в т.н. стройотряды, посредством которых стареющие Партия и Правительство взялось решать проблему конкуренции для собственной челяди.

Хавал ли народ? Вот, ничего не могу про это сказать до сих пор – «ровесников» мы не читали просто потому, что не считали, курировавших их дедушек из тех или иных отделов ЦК КПСС, своими ровесниками.

Любопытно, что рок-музыку в начале 70-х еще не называли «идеологической диверсией», как это имело место в «позднем совке». Музыканты – идеологически легитимно и абсолютно невозбранно – чудесным образом могли оттянуться на вполне официальных и пафосных концертах в составе того или иного ВИА.

В общем, как ни позиционировали себя виашники – своими непомерными клешами и полулегальным хаером, – именно ВИА были самой эффективной и действенной пропагандой советского образа жизни «эпохи застоя». И те, – кто десятилетие спустя, записал себя в «рокеры», предусмотрительно не забыв сохранить за собой филармонические флаера, – очень, (ну очень!) в этом старались и аккуратно помогали Партии и Правительству, и не сказать, чтобы за слишком мелкий прайс...

Но не все. Нет, не все, и об этом, как правило, стыдятся говорить до сих пор: именно потому, что до тошноты становилось стыдно – многие просто сваливали за границу. И уезжали лучшие!

А мы тогда кто? Такие же сраные виашники – такие же, оставшиеся корячиться на выживавший из ума совок, унылые обсосы: «…ты, моя Москва, ты моя любовь, ты моя столи-ца…» – пел «Млечный Путь», но уже без меня и Билла, спрятавшихся от начинавшейся тогда «предолимпийской» прессухи под крышу ДК «Красный Октябрь» вместе с Яншиным. Поскольку основой тамошнего репертуара стали гитарные обработки беспонтовых «Спейс», Билл, чтобы не пугать лихо, предложил нашей инструментальной шайке-лейке назваться также беспонтово – «Лимонад», а никогда не признававший медиаторы Морозов стал осваивать, специально купленную для этого в магазине «Лейпциг», электробанджовку. Ну да, типо кантри…



_________________
Продолжение ⇒ ЗДЕСЬ
Окончание   ⇒ ЗДЕСЬ


Комменты здесь
_________________
НОВОЕ ИСКУССТВО (магазин) - приобрести: альбомы ДК
ДОМ КУЛЬТУРЫ (магазин) - приобрести: журнал АТАКА, etc