Настроение:

melancholy

Из неотвеченных комментов
<Когда я смотрю на Дятловы холмы – мне хочется плакать. Когда я смотрю на Воробьевы горы – мне хочется выть>

Старая и новая Москва – два совершенно разных города.
Первый – соизмерим масштабу человека, второй – соизмерим имперским замыслам (город, ставший столицей империи). Обычная участь имперских городов.

Дятловы холмы Нижнего Новгорода соизмеримы масштабу человека, который легко, играючи перебирается с вершины одного холма на вершину другого.
Дятловы холмы соизмеримы именно простому человеку, человеку пешему. Мостик от Кремля через Зеленский съезд к откосу Лыковой дамбы, спуск к дамбе по лестнице. И далее – от Ильинки через мостик – к набережной Федоровского. Оттуда - еще один мостик, к отелю «Нижегородский». Следующий – через Похвалинский съезд. И многочисленные спуски – на Рождественку, к Строгановской церкви (с набережной Федоровского), или к Благовещенскому монастырю (с Гребешковского откоса)…
Ни одно из этих перемещений из точки А в точку Б недоступно человеку, сидящему в салоне лимузина. Каждое из них по отдельности требует для пассажира лимузина длинной причудливой топологической связи в пространстве, вычурных зигзагов, тогда как человек, пешком перепрыгивающий с одного холма на другой, практически не замечает этих перемещений, каждое из которых сливается для него практически в одну точку пространства.

Иное дело – Москва.
Кажется, вот оно, всё рядом.
Издалека виднеется громада высотки МГУ. А выйдешь из метро, на станции «Университет» – обманчивое название: до университета конца края дороги нет!
Подойдешь, наконец, к высотке МГУ, кажется, вот, он парапет Воробьевых гор. А до него еще идти и идти. И глазу не за что зацепиться в бесконечной плоскости равнины, которую по ошибке назвали горами.
Нет в имперских площадях соразмерности масштабу человека!
А выйдешь на другой станции, которую восстановили после долгих лет разрухи, на станции «Воробьевы горы». Смотришь, от старого эскалатора, когда-то проложенного на вершину, и следа не осталось. И где-то в заоблачной дали – недоступные пешему страннику Воробьевы горы.

Несоизмеримость масштабу человека – общая примета имперских столиц. Поднимешься под стеклянный купол Рейхстага им. Нормана Фостера, смотришь: совсем рядом вертится звезда «Мерседеса» на Курфюрстендам, на крыше Европа-центрума.
А спустишься с верхотуры Рейхстага, пойдешь на свет этой звезды через Тиргартен, вдоль широченных аллей улицы 17-го июня. Идешь и идешь – а звезда всё так же маячит вдали.
И вот уже Гроссе-штерн (площадь Большой звезды) с золотой статуей богини Нике осталась позади, и темная набережная Ландверкканала с памятным знаком на месте гибели 8-маротвской придумщицы Розы Люксембург, а треуголка «Мерседеса» на вершине Европа-центрума все так же сверкает в огнях заката.

Правда, в Берлине, в отличие от имперской Москвы, усталый путник всегда может воспользоваться автобусом, «соткой», едущей к эрзац-вокзалу «Цоологише-гартен» по аллеям Тиргартнеа, или сесть на станции «Беллевю» или «Тиргартен» на S-бан, проходящий по эстакадам над городом в сторону «Цоо», центра Западного Берлина.
С эстакад S-бана хорошо просматривается панорама большого города. И непрерывность среды городского центра надолго останется в памяти усталого путника, чего нельзя сказать о путнике, пропадающем в глубоких норах московской подземки.

ЗЫ
Взгляд на Москву с берегов Волги (1859)

"Вот хотя бы в Москве; бегает народ взад да вперед неизвестно зачем. Вот она суета-то и есть. Ведь эта беготня-то что значит? Ведь это суета! Суетный народ, вот он и бегает. Ему мерещится, что его манит некто, а придет на место-то, ан пусто, нет ничего, мечта одна. И пойдет в тоске. А другому мерещится, что будто он догоняет кого-то знакомого. Со стороны-то свежий человек видит, что никого нет; а тому-то всё кажется от суеты, что он догоняет".
(А.Н.Островский)