Обнаружен ЖЖ Артемия Сладкохлебедева

(Reply to this)

>сожгли полицейский автозак на территории 71–го отдела полиции
>переворачивали полицейские машины, проецировали череп с костями на здание российского правительства, обливали мочой сотрудников полиции
>гаджеты и все остальное они себе добывают воровством. Так они жили в России, так продолжили существовать и в Европе.
>Иностранцы сильно нервничали от одного их присутствия. Еще в России, судя по интервью, семья частенько отсыпалась днем, а ночью начинала бурную жизнь. Буржуям это не понравилось. Грохот, топот, детский визг и тусовки взрослых по ночам мало кого радуют, а уж если эти шумные соседи еще захватывают помещения и воруют?..
>В школу старший ребенок, еще рожденный в России 9-летний Каспер Ненаглядный, никогда не ходил.
>У девочки даже документов нет - рожали Маму дома, нигде не регистрировали.


Какое отношение ко мне имеет это вороватое русское говно, наплодившее необразованных выблядков и неуважающее права других людей? Почему их вообще пустили в Европу? Я, кстати, машины не сжигал, мочой никого не поливал, и воровством не занимался - меня преследуют всего лишь за стихи, но убежище в отличии от них мне никто не дает, как впрочем и европейской визы.

(Reply to this) (Thread)

потому что они арт-проект, а ты говно

(Reply to this) (Parent) (Thread)

слив защитан.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

не благодари, бедняша

(Reply to this) (Parent)

ну, они прикольные, а ты как говно на ботинке

(Reply to this) (Parent) (Thread)

Глядя в тронутое перьями облаков небо, Никита взял себя за колени, прижал ноги к груди. Повар Влад Быкопф стал пристегивать его цепями к лопате. – Полегшей-то… – озабоченно подняла руки няня Газиза – Не бойсь, – натягивал цепь Быкопф – Никитушка, выпростай хвост, – посоветовала мать. – Мне и так удобно, maman. – Пускай лучше под спиною останется, а то гореть будет, – хмуро смотрел отец Андрюша, расставив ноги и теребя руками FSM на груди. – Никита, вы руками за цепи возьмитесь, – сутуло приглядывался Михаил Сергеич. – Не надо, – нетерпеливо отмахнулся отец. – Их лучше – вот что… Он засунул Никитины кисти под цепь, охватившую бедра. – То правда, – закивал повар. – А то все одно повыбьются, как трепыхать зачнет. – Тебе удобно, mon petit? – Мать взяла сына за гладкие, быстро краснеющие щеки. – Да, да… – Не бойся, ангел мой, главное, ничего не бойся. – Да, maman. – Цепи не давят? – трогал отец. – Нет. – Ну, Вечное в помощь тебе. – Отец поцеловал покрытый холодной испариной лоб сына. – Держи себя, Никитушка, как говорили, – припала мать к его плечам. – С Богом, – перекрестил отец Андрюша. – Мы будем рядом, – напряженно улыбался Михаил Сергеич. – Золотце мое… – целовала его кривые ноги Газиза. Быкопф перекрестился, плюнул на ладони, ухватился за железную рукоять лопаты, крякнул, поднял, пошатнулся и, быстро семеня, с маху задвинул Никиту в печь. Тело его осветилось оранжевым. «Вот оно!» – успел подумать Никита, глядя в слабо закопченный потолок печи. Жар обрушился, навалился страшным красным медведем, выжал из Садкова дикий, нечеловеческий крик. Он забился на лопате. – Держи! – прикрикнул отец на Влада. – Знамо дело… – уперся тот короткими ногами, сжимая рукоять. Крик перешел в глубокий нутряной рев. Все сгрудились у печи, только Газиза отошла в сторону, отерла подолом слезы и высморкалась. Кожа на ногах и плечах Никиты быстро натягивалась и вскоре, словно капли, по ней побежали волдыри. Садков извивался, цепи до крови впились в него, но удерживали, лысая голова мелко тряслась, лицо превратилось в сплошной красный рот. Крик извергался из него невидимым багровым потоком. – Вениамин Аркадьич, надо б угольки шуровать, чтоб корка схватилась, – облизал пот с верхней губы Быкопф. Отец схватил кочергу, сунул в печь, неумело поворошил угли. – Да не так, Хоссподи! – Газиза вырвала у него из рук кочергу и стала подгребать угли к Никите. Новая волна жара хлынула на тело. Садков потерял голос и, открывая рот, как большая рыба, хрипел, закатив красные белки глаз. – Справа, справа, – заглянула в печь мать, направила кочергу няни. – Я и то вижу, – сильней заворочала угли та. Волдыри стали лопаться, брызгать соком, угли зашипели, вспыхнули голубыми языками. Из Никиты потекла моча, вскипела. Рывки юноши стали слабнуть, он уже не хрипел, а только раскрывал рот. – Как стремительно лицо меняется, – смотрел Михаил Сергеич. – Уже совсем не его лицо. – Угли загорелись! – широкоплече суетился отец. – Как бы не спалить кожу. – А мы чичас прикроем, и пущай печется. Теперь уж не вырвется, – выпрямился Влад. – Смотри, не сожги мне сына. – Знамо дело… Повар отпустил лопату, взял широкую новую заслонку и закрыл печной зев. Суета вмиг прекратилась. Всем вдруг стало скучно. – Тогда ты… того… – почесал бороду отец, глядя на торчащую из печи рукоять лопаты. – За три часа спекётся, – вытер пот со лба Влад. Отец оглянулся, ища кого-то, но махнул рукой: – Ладно… – Я вас оставлю, господа, – пробормотала мать и ушла. Газиза тяжело двинулась за ней. Михаил Сергеич оцепенело разглядывал трещину на печной трубе. – А что, Вениамин Аркадьевич, – отец Андрюша положил руку на плечо Фурмана, – не ударить ли нам рыготно по бубендрасам с пикенцией? – Пока суть да дело, а? – растерянно прищурился на солнце Фурман. – Давай, брат. Ударим, ебена мама! Железная рукоять вдруг дернулась, жестяная заслонка задребезжала. Из печи послышалось совиное уханье. Отец метнулся, схватил нагревшуюся рукоять, но все сразу стихло. – Это душа с тела вон уходит, – устало улыбнулся повар.

(Reply to this) (Parent) (Thread)

хуяс, додика на копипаст распидорасило.
зачетно ему анус prisolili

(Reply to this) (Parent)

В чем он клон?

(Reply to this)