| Павел Уваров об истоках университетской корпорации |
[Feb. 6th, 2010|01:50 pm] |
[...]
Если мы двинемся в глубь веков, то мы всегда будем встречать там университетских деятелей, недовольных настоящим положением дел и стремящихся вернуть университетам былую славу. Поэтому мы смело можем устремиться сразу в XIII век, когда университеты дали европейской культуре срезу несколько неоспоримых гениев, таких, как Фома Аквинский, Бонавентура, Роджер Бэкон, Альберт Великий, Дунс Скотт. Но и там мы услышим те же самые сетования. Вот что писал в 1217-м году канцлер Парижского университета Филипп Гревский: «Ранее, когда каждый магистр преподавал сам по себе, и само слово «университет» не было известным, ученые имели немалое рвение. Но сегодня, когда вы объединились, чтобы образовать университеты, обучение сведено к малому, время, отведенное на занятия, растрачивается на собрания и обсуждения. Пока на этих ассамблеях старшие магистры обсуждают статуты и выносят постановления, молодые думают лишь об организации всяческих безобразий и заговоров и о подготовке к ночным вылазкам».
Итак, даже для людей, стоявших у самых истоков университетского движения, идеалом был прошлый, XII-й век.
Ну что же, недаром Чарльз Гомер Хаскинс, человек, который привил США любовь к европейскому Средневековью, в свое время придумал термин «Возрождение XII в.». И вот что интересно – если мы попробуем двинуться еще дальше, мы уже не встретим привычных жалоб на упадок образованности. Наоборот, монах начала XII в. Гвиберт Ножанский писал, что в период его молодости (т.е. в середине XI в.) грамотных людей было очень мало, а сейчас любой бродячий клирик гораздо образованней, чем прославленный ученый того времени. Для средневекового человека, уверенного в том, что мир катится к своему закату и все хорошее осталось в прошлом, это исключительно редкое признание. Конечно, не стоит переоценивать оптимизм современников Гвиберта Ножанского, они также часто сетовали на упадок наук, но утраченный идеал видели в давно ушедших эпохах – в Древнем Риме, в Афинах, в Египте, а не в своем собственном недавнем прошлом. Значит, действительно что-то важное произошло на рубеже XI-XII в, и мы, путешествуя по шкале времени долгой университетской истории, доехали до конечной остановки..
( Read more... )
Нетрудно догадаться, что ситуация была нарушена не столько алчностью канцлера или его секретарей, сколько общим усложнением школьной жизни и, главное, – созданием университетской корпорации. Если магистры приносят присягу друг другу и судят сами себя в случае нарушений, то канцлер теряет над ними власть, теряет рычаги влияния. Поэтому канцлер и начинает требовать от соискателей лиценции присягу на верность, пытаясь укрепить институциональную основу своей власти над магистрами и студентами, власти, которая принадлежала ему по традиции. Канцлер долго еще будет с подозрением относиться к университету, вспомним процитированные в самом начале слова канцлера Филиппа Гревского, произнесенные в 1217 г.
Но канцлер потерпел поражение: по результатам третейского суда, к которому стороны прибегли по требованию папского легата, в 1213 г. канцлеру было запрещено требовать присяги, взимать плату и прибегать к аресту школяров без должных оснований. Главное же заключалось в том, что канцлер должен был выдавать лиценции при участии всех преподавателей – теологов и юристов, либо комиссии из представителей свободных искусств. Таким образом, корпорация преподавателей фактически получила право присвоения ученой степени. В этом заключается сама суть университетской системы. И когда Ломоносова попросили высказаться по поводу существования университета в России, он сказал, что университет будет тогда, когда он сможет присваивать «ученые градусы», а когда Советская власть в числе первых декретов отменяет всякие знаки различия, в том числе и ученые степени, профессора Москвы и Петрограда организовали неофициальные защиты диссертаций (так была защищена, кстати, работа по социологии Питирима Сорокина), чтобы не прерывалась университетская традиция. Способность присваивать степени – вот то, что отличает университет от всякой другой формы образования.
Все эти изменения были зафиксированы в 1215-м году. Известный парижский теолог Роббер де Курсон, ставший папским легатом, в 1215 году утвердил первый устав парижского университета. Там оговаривались и порядок преподавания, и формы контроля над образовательным процессом, и форма одежды, и организация похорон. Примечательно, что речь уже явно шла о корпорации магистров и студентов: студенты также были участниками университетской жизни – и в случае смерти студента магистры обязаны были участвовать в его похоронах, а в случае конфликта с горожанами – выступить в его защиту.
А столкновений с горожанами в дальнейшем еще предостаточно. И далеко не всегда король и даже папа выступали на стороне студентов.
В конце концов, после кровопролитной стычки 1229 г., когда магистры и студенты не получили обещанной защиты ни от королевской власти, ни от папы, ни от епископа с его канцлером, «университет» покинул Париж. Магистры и студенты разъехались в другие города, в том числе – и в Оксфорд, куда их гостеприимно приглашал английский король Генрих III, враг короля французского, не преминувший подчеркнуть, что в Англии магистры будут свободны от нестерпимой тирании, которой они подвергались в Париже под неправедной властью. Стало ясно, что пострадал и престиж королевства Франции, и экономические интересы многих парижан, тесно связанных с обслуживанием университета.
При посредничестве Рима конфликт был улажен, и в 1231 г. университет возвращается в Париж, получив буллу Parens scienciarum , которую историки называют «Великой хартией вольностей университета». Во многом повторяя устав 1215 года, булла признавала свободу университета от местной королевской и местной церковной власти и гарантировала «университету магистров и студентов Парижа» право прекратить занятия и свободно покинуть город, в том случае, если их права будут нарушены. Это не значит, что конфликты прекратились, и университетская структура обрела раз и навсегда завершенную форму. Но сама корпорация, обладавшая и юридическим лицом, что подтверждалось наличием университетской печати, уже существовала, в этом сомневаться не приходится.
Зачем мы столь подробно рассматривали процесс зарождения университетской корпорации? Означает ли все сказанное, что университет возник в силу случайного стечения обстоятельств?
Нет, конечно. Это стечение обстоятельств отнюдь не было случайным. Университет не возник бы:
- без предшествующей Григорианской реформы или «папской революции» XI-XII вв., в результате которой возникает единая Церковь под эгидой Папы, столь непохожая ни на церковь предшествующего периода, ни на христианскую церковь в соседней Византии;
- без удивительного взлета и развития городов, гарантировавших оптимальные условия для существования особой среды городских интеллектуалов. Только в крупном городе можно было прокормить и разместить эту толпу школяров и магистров, и все понимали, что именно с городским образом жизни связан этот новый, невиданный ранее тип мудреца, живущего не в монастырском уединении, а среди шумных городских улиц;
- без массового распространения в XII в. «conjurationes», или «университетов», основанных на взаимной присяге, – в виде городских коммун, религиозных братств, ремесленных и купеческих гильдий, что создало форму, которую использовали магистры.
Можно назвать еще массу важных обстоятельств и причин. Но ни одна из них не действовала сама по себе, автоматически. Очень важен был «человеческий фактор», то, что сформировалось поколение талантливых единомышленников, уверенных в необходимости преобразований и способных эти преобразования осуществить.
Разумеется, канцлер Филипп Гревский был прав в своих жалобах. Университет – это не только приобретения, но и потери. Университетская корпорация сделала возможной более жесткую цензуру того, что говорилось и изучалось в Париже. Формализация преподавания привела к тому, что целые разделы наук и искусств сокращались до минимума, многое сочтено было излишним (в частности – забота о красоте литературного стиля, необходимость подражания языку и стилю древних авторов, столь характерные для ученых XII в. и надолго забытые схоластами).
И на протяжении всей долгой университетской истории всегда рядом будут находиться альтернативные структуры, дающие иное образование, иногда даже лучшее, чем образование университетское. Таковы будут «Студии» доминиканцев и францисканцев XIII в., гуманистические школы и протестантские академии XVI в., иезуитские колледжи XVII в., различного рода Высшие училища и технические институты XIX в.
Но странное дело – критики университетов всегда старались либо подчинить себе старый университет, либо, если это не удавалось, основать свой собственный новый университет. Потому что все понимали привлекательность университета.
В XIV веке анонимный автор трактата о школьной жизни задавался вопросом: чем отличается университет, высшая школа, от простой школы. «В Studia generalia – всеобщих школах – воины и господа наук увенчиваются лаврами, чтобы радоваться как одеждам, так и особым свободам. Они пользуются также особым уважением как светских, так и духовных глав не менее, чем уважением народа. И такие магистры и господа наук титулуются похвальным образом. В studia particularia (т.е. не имевших университетского статуса) сколько бы магистры ни гордились своим ремеслом, оно не связано с привилегированной деятельностью, из чего следует, что само слово «магистр» здесь двусмысленно». Иначе говоря, одни школы присваивают ученые степени, признаваемые во всем христианском мире (litantia ubique docendi), другие школы этого права лишены.[...]
http://www.polit.ru/lectures/2010/02/04/university.html |
|
|