| во всем виноват русский философ Иван Ильин |
[Oct. 8th, 2010|10:04 am] |
Дмитрий Ольшанский
[...]
а что в общественной [жизни]?
2.
Государь выгнал плохих министров, а назначил других, хороших. Вручив Думе «ответственное правительство», он затем осчастливил и всех остальных: у помещиков выкупили землю в пользу общины, отменили черту оседлости, возвратили политических эмигрантов, отослали Распутина, выбрали Патриарха, разрешили печатать в газетах все то, что нельзя было даже и в 1905−м. Вместо Скобелева на Тверской поставили памятник Чернышевскому. Можно было надеяться, что Россия теперь уподобится во всем Европе, а какой-нибудь из правнуков Николая — розовощекий, улыбчивый, состоящий в гей-браке, — пребывая на троне, займется сиротами Африки, борьбой с Альцгеймером и спасением редкой птицы орлан-долгохвост.
Но увы. Наследник был не жилец, императора застрелил анархист, Александра Федоровна скончалась в психиатрической клинике. Династию вежливо, но решительно отодвинул один генерал, потом его скинул другой генерал, так фуражки меняли друг друга, все крепче любя и держа за образец поднявшуюся с колен Германию. Парады маршировали, столицу перенесли; хозяйственники Замоскворечья снесли пол-Москвы, заняв ее деловыми дворами «Гучков Тауэр» и «Рябушинский Плаза», один выше другого; Чернышевского, после патриотических манифестаций, заменили на Долгорукого; а брошенные усадьбы дымились, а крестьянские волны накрывали тонущие города; бывшие барские квартиры в доходных домах сдавались теперь покомнатно — по пять человек в комнату, официально это называлось «соборность», но соборяне были злые и ходили во двор драться стенка на стенку; к еврейскому вопросу применялось «разумное сдерживание», от которого то и дело шли похороны и возмущенные письма по всему миру, а потом верный сын отечества, спекулянт со Смоленского рынка, убил двух политических пенсионеров, Кокошкина и Шингарева, так некстати, к приезду фюрера, вступившихся за сгоревшую синагогу. — И к чему все пришло? — гневно спрашивал у их могил ветхий днями оратор. — И разве на это надеялись все мы четверть века назад, когда заря освобождения, ну и т.п.
И венок с надписью «От всей мыслящей России — ее усопшим героям», казалось, ежился под взглядом агента наружки. Низенького, что-то жующего, в левом кармане письмо от Тамарки — мол, любит, ревет, просит взять из деревни. Вот дура.
Или так. Шеф тайной полиции и советский премьер победили Хрущева. Распустили колхозы, отдали Германию, допустили частную торговлю, пригласили американские войска на борьбу с призраком затаившихся красных, на Тверской, вместе с пожилым генералом Макартуром, открыли монумент Свободы — взамен сталинистского прихвостня Долгорукого, отпустили всех выживших зэков, разделили правительство с политическими эмигрантами, наконец, лично встретили на Белорусском вокзале Александру Львовну Толстую, которая тотчас же приступила к организации дешевых столовых для малоимущих под брэндом «Vanya Fast Food» (деньги дал Генри Форд II). Можно было надеяться, что Россия уподобится во всем Америке, а какой-нибудь внук вовремя раскаявшегося секретаря обкома — диетически стройный, неестественно молодой, — откроет в Рязанской губернии частный университет (псевдоготика), где на кампусе каменный дедушка, даром что трудовой выдвиженец и кончил три класса, будет вынимать из жилетного кармана часы, и невидящим, но строгим взглядом гонять студентов философского факультета, как некогда контру: шабаш курить дурь, вам пора на спецкурс «Капитализм и шизофрения».
Но увы. Если кого и гоняли, то ветеранов недавней большевистско-немецкой войны, так некстати, к приезду Стресснера, пытавшихся собираться то у Большого театра, то на Манежной. Манежную, от греха, заново всю застроили — в гранд-отеле «Лоскутный» пожадничавших проституток обшаривал вышибала Гагарин, он же Юра Фэйсконтроль. Рядом, в Обжорном ряду, юбилей праздновал градоначальник, он же бургомистр Минска в 1942−м и автор воспоминаний «Освобождение России: крестный путь на Восток» (Мюнхен, 1948). Студентов философского факультета, выучивших наизусть работу Ивана Ильина «О сопротивлении злу силою», отправили в военный лагерь, где комендант, когда-то освобождавший Киев в составе айнзатцгруппы, разделил дуриков поровну: те, кому чистить выгребные ямы — те физкультурники, физики, а кому на картошку — те так, легко отделались, чистая лирика.
А Свободу однажды ночью снесли — и на ее место спешно прискакал кто-то предположительно древнерусский, былинный, могучий. Видимо, Иван Ильин. Под копытами его удалого коня извивался кудрявый, носатый марксист, символ прошлого, а заодно и метафорическая заграница. Грустный кассир из обмена валюты, первым увидевший сопротивленца злу силой, равнодушно отнесся к щиту, бороде и копью, но зато долго смотрел на кривившую рот в немом крике подкопытную плесень. Потом, повернувшись к витрине сигарного бутика, раз взглянул на себя — и немедленно спрятался обратно в кассу.
Или так. Межрегиональная группа сама довела дело до конца, без свердловских царьков и жульнических компромиссов. Два профессора — юрист и историк — стали властью, виновных в преступлениях коммунизма ловили и арестовывали то в лесу под Тулой, то в Пензе, «Закон о люстрации» был принят единогласно, на Лубянке организовали музей, на Тверской хотели было восстановить обелиск Свободы, но ограничились Иваном Денисовичем Шуховым, маленьким, в ватнике и с одной рукавицей, без всяких коней. Можно было надеяться, что Россия уподобится во всем цивилизованному, как любили тогда говорить, миру, и всюду процветут фермеры, земства, кооперативы, общества изучения всех обстоятельств трагедии 1937 года, в телевизоре и через десять лет будут часами показывать острую дискуссию о шведском социализме с 24−го Съезда народных депутатов — а как ее не покажешь, от нее вся страна не может оторваться, и какой-нибудь сын участника Ледяного похода — седой, обходительный и при бабочке, — первым выйдет из самолета, сопровождая конституционного монарха, вернувшегося на престол.
Но увы. Понемножку, по капле, как из протекавшего крана, что-то липкое стало просачиваться. То вокально-инструментальный ансамбль «Звените, струны!» законцертировал под девизом «Мы пели в великой стране», а то оказалось, что фермер под Тулой — вовсе никакой и не фермер, зато закапывал там радиоактивные отходы, то земские деятели отправили средства, собранные на постройку сельских школ, куда-то к теплому морю, на Гибралтар, а потом и вместо Съезда начали показывать телеигру «Дай миллион, дай миллион», а там уже началось и все доброе, светлое, вспомнились греющие душу традиции зарницы и зорьки, гармошки, матрешки, не надо одной черной краской, праздник для москвичей, наши выиграли, нравственность, мой, гнида, пол зубной щеткой, и разве нам нечем гордиться, куда дел сентябрьский транш, суверенитет, геополитика, зубная щетка, положительные стороны, успешная модернизация, зубная щетка. На ватник — погоны, а рукавицу оставить, был Иван Денисович Шухов, стал Николай Иванович Ежов, такой же маленький, терпеливо стоящий под голубиным пометом, нескладный и вечный.
Все известно заранее. Все упущенные возможности ведут к худу — иногда еще большему, чем то, что было дано изначально, иногда меньшему, но от того ничуть не менее тяжкому, вязкому, невыносимому. Счастья нет, есть Иван Ильин, у него, как у смерти, тонкое ядовитое жало, и сопротивляться ему силою — нету сил.
[...]
http://www.expert.ru/columns/2010/10/07/upuschennye_vozmozhnosti/ |
|
|
