крест и радуга

Сбросить Пушкина с корабля современности
Сроду не мог читать великую русскую литературу, кроме Гоголя, может быть (кажется, уже не раз рассказывал об этом). Хармса, Феофана Прокоповича, Олейникова, Державина, Довлатова, Фонвизина, даже Симеона Полоцкого помню с очень раннего возраста -- а в XIX веке провал. Потом мне папа объяснил, что об обэриутах нужно думать как о продолжении Державина, как если бы никакого Пушкина не было -- приводя в пример 'Если б милые девицы...' и не помню какое стихотворение Олейникова, но подходит вообще-то любое. Я очень проникся идеей о том, что Пушкин не нужен, а всё содержательное русские придумали в XVIII веке; даже на выпускном экзамене по литературе в СУНЦе, где надо было писать сочинение, я выбрал тему 'Новаторство в поэзии Маяковского', и последовательно разобрал все стандартно упоминаемые новшества, приведя пример, где то же самое новшество использует Державин. Не помню, что мне за это поставили.

На самом деле, этого бы ничего не было, если бы не мой лучший школьный друг А. Мы с ним, как два идиота, ходили всё время в костюмах (он, впрочем, не был совсем уж 'тяжёлым аутистом', в отличие от меня), и спорили на разные темы. Я к тому времени прочитал 'Живой как жизнь' Чуковского (потому что слышал про 'От двух до пяти', и долго мечтал прочитать, а потом нашёл у старых знакомых родителей эти две книжки под одной обложкой, выпросил почитать и случайно прочитал обе), и считал себя непримиримым борцом с пуризмом. Самый наш долгий спор с А. был на тему того, каково множественное число слова 'башка' -- он говорил, что 'башки́', а я -- что 'бо́шки' (с ударениями на второй и первый слоги соответственно). Потом наши дискуссии сместились в политическую плоскость -- и за счёт этого (и того, что я стал вслушиваться в радиоприёмник, а он у нас транслировал почти исключительно Эхо Москвы) мой детский монархо-путинизм трансмутировал в либерализм Новодворская-стайл, потому что взгляды А. были более социально приемлемы (шёл конец 2008 года) -- он даже в МГЕР вступил, если мне память не изменяет, или изъявлял желание вступить. В какой-то момент, заметив мой интерес, учительница по истории предложила мне сделать доклад по истории конституционализма или парламентаризма в России, или о чём-то около того. Зная по примеру поэзии, что самая суть всех вопросов кроется в их глубине, я стал изучать Земские соборы (даже, помню, ходил в университетскую библиотеку делать выписки из протоколов Земского собора 1613 года -- до чего не умел пользоваться гуглом! кажется, тогда интернет у нас уже был, хотя бы и диалапный), а потом наткнулся на популярную книгу 'Меж рабством и свободой', про верховников, и возненавидел всей душою Петра I, а про верховников и особенно Голицына решил, что это самые великие деятели в истории России. Особенно я ненавидел Петербург, в котором никогда не был, противопоставляя хвалёную петербуржскую архитектуру московскому барокко (в Москве я тоже не был). Даже придумал ругательное слово 'леблоновщина', которое должно обозначать всё, что не московское барокко и не конструктивизм. Сейчас ничего с использованием этого слова я не нашёл, зато нашёл смешной тред 2010 года, где я пишу про верховников. Может показаться, что я там изрядно выпендриваюсь, но я правда не умел в 14 лет по-другому писать -- сажусь за клавиатуру, и сразу получается вот это вот.

Ну а Пушкин, как я решил, для русской литературы был тем же, чем и Пётр I для самой России, и что в XIX веке не могло быть решительно ничего хорошего. Сейчас я понимаю, что это конечно неправда, и что небезынтересные сочинители в XIX веке были, но от дилетанта типа меня они зарыты глубоко под слоем пушкинщины и достоевщины. Особую нежность я испытываю к Булгарину -- отчасти из-за несправедливых эпиграмм дурака Пушкина, отчасти из-за лёгкого биографического сходства с Бирсом. Думается мне, именно поэтому в России так популярен Марк Твен -- примерно такой стандартная русская литература и должна была бы быть, если бы Пушкин не внушил бы, что писать о простых вещах стыдно.

К чему я обо всём этом вспомнил. Было такое совпадение: вчера вечером, прежде чем уйти из офиса, обливаясь слезами, читал житие Каченовского, замечательного нашего историка, тоже несправедливо обгаженного Пушкиным; сегодня утром же наткнулся на статью всеизлюбленного

mitrius@lj про Шишкова, где, в частности, упоминается про Каченовского как про приверженца использования ижицы. Сразу вспомнилась омерзительная эпиграмма Баратынского. Не знаю, как вам, а сейчас постфактум мне кажется очевидным, что Каченовский был прав во всём, а Пушкин был напыщенным, хотя и небезталанным, но очень глупым человеком, типа Холмогорова. Остальные же хулители Каченовского были просто увлечены пушкинской харизмой. Даже хочется верить, что 'Слово о полку Игореве' фальшивка, как доказывал Каченовский. Всё это, конечно, только из-за сходства моего с ним темпераментов, конечно, но редко так бывает, чтобы настолько сентиментальная близость ощущалась сквозь двести лет.

А что касается орфографии, мне кажется самоочевидным, что она должна быть этимологической, потому что иначе это не орфография, а удаффком. Насчёт ижицы я шёл бы дальше Каченовского -- не знаю, как в русском литературном языке, а в саратовском говоре есть звук (не знаю, как это правильно называть), который под ударением превращается в [и], а без ударения в [у], как в слове 'мужик / мужики', и конечно он должен обозначаться ижицей. Как было бы хорошо!

Сегодня утром шёл по Мѵртл-авеню в сторону центрального Бруклѵна, думая о связностях со вполне кососѵмметрическим кручением. На углу Уэверлѵ-авеню два мужѵка блевали, напившись денатурату да дрянного вискѵ. «Как сѵмплектические геометры, ей-богу» -- подумал я, и пошёл далее.

А вообще надо переходить на латиницу, но не на транслит, разумеется, а тоже на этимологическую. Ну, типа, чтобы беглые 'о' и 'е' обозначались так, как будто они есть, но с какой-нибудь палкой, которая запрещает их читать. И чтобы 'я', 'ю' и 'ё' писались бы 'ea', 'eu' и 'eo', как в румынском, а где 'ё' превращается в 'е', чтоб над 'o' просто ставилась палка, по типу той, которая в польском превращает её в [у]. И чтобы 'Елена' писалась как 'Óleóna', а чтобы стать АОлёной, ей достаточно убрать было из имени палки. И чтобы никаких буквосочетаний для 'ч' и 'ж', особенно там, где это этимологические 'к' и 'г' -- они меняются перед [е], [и], [ѵ], а во всех приличных языках буквы 'g' и 'c' модифицируются стоящими после них 'e', 'i', 'y'. Проблема в том, что иногда 'к' превращается в 'ц', но это на самом деле проблема московского диалекта -- в языках, на которых распался бы русский при естественном ходе вещей, рано или поздно утвердилось бы либо цоканье, либо чоканье, поэтому различий можно не делать и писать 'ц' и 'ч' одной и той же буквой. Для случая, когда 'к' превращается в 'т', тоже можно предусмотреть какую-нибудь палку (в румынском же [ц] обозначается 't' с палкой внизу, а [ц] и [к] близки). Надо бы попробовать писать посты в этой орфографии, что ли. Ради естественности-то я бы не только палок не пожалел, но и живота своего.

Current Mood: calm
Current Music: Башня Rowan -- Господь ненавидит идиотов