(Recent Entries)
(Archive)
(Friends)
(User Info)
Sep. 29th, 2009
01:32 pm не верьте взрослым с мясистым носом с чёрным волосом с озябшим голосом с взглядом синим с языком сильным не верьте
старичкам растерянным с масляными бельмами с лужицами жидкими с дрожью с ужимками с лопнувшими жилками верьте
не слушайте радио не считайте ratio не спешите в кровати лошадей не хлестайте не пейте
сигарета скорчится время кончится придёт уборщица уйдёт уборщица пыль останется
быстрая белая конница долгая чёрная конница не о чем беспокоиться всё пролистается
ничего не останется кроме слов убийцы и из скалы слов выцарапанных кроме бегущих рыцарей кроме кричащих лиц их
кроме взгляда голодного на чёрствые булки кроме шагов по дому пустому и гулкому кроме застывших во льду кроме мелькавших в бреду ничего не останется когда я уйду
Aug. 3rd, 2009
07:17 pm Я скользнул в чью-то тень по банановой кожуре - целый день ходят голые там по адской жаре. У них склизкие головы, они выплавляют из руд группу риска, как ириска в их чёрном рту изумруд, а станешь близко - с визгом они тебя изорвут. Я скользнул в чей-то выдох, в старый усталый вздох - до луны недовыто миллионов сто километров рулонов мягкого полотенца. А в раю ходят девственницы и никуда не деться. Кто-то крутит нас словно радиоприёмник, сломанный ударами и осколками бомбы, впечатывающими в грудь треугольники металла. Сидя на подоконнике, печатаю это устало, зная, что спать порá, с утра еда и работа, но тени водят парад, а с тенями сложно быть подлым, и я забываю о подлости. Шуршат крылья реликтов. В пыльной затылочной области - клёкот солнечных бликов. Вспоминая, проваливаюсь в неуклюжие бездны, где шевéлятся пальцы, кусочки ваты и лезвия, где мы ни в чем не виноваты, но кричать бесполезно, а молчать глупо. Где картонные губы и усталость металла, и трещины из трупов ползущие по литаврам, где в пальцах безумия мнётся спящая нерпа, а вода из колодца смотрит в глубокое небо. Это внутри, как грифель в карандаше, это как уголь у микрофона в сердце, в который личико из папье-маше прошептало: прости, и теперь уже не надейся. Не надейся, что зелёной будет трава. Мимо мёртвой собаки тихо пройдёт караван. Чёрная неба плоть сняла медальон луны и пытается уколоть, заблудить, увести в холмы. Теперь всё - лишь тень, система координат. Лабиринты стен станут твой милый дом. Это была не просто ещё стена, не просто песчинка в вершине железных тонн, теперь не выйти, чёрточка - значит дверь, а в лабиринте - лев, и змея, и вепрь, и ускользает нить, оставляя шов. Теперь не выйти, куда бы ты ни пошёл. Рамка прижала к стенам простой пейзаж: речка и горы, лес, на опушке - люд. Кого-то хоронят, и кажется, снова заживо. И хорошо, что плачут, а не плюют.
Jul. 10th, 2009
13:35 am Вокруг - в секундах тает железо, песок.
Да крýжится, да летает смерть.
Я ходил по улицам, искал твоё лицо.
Мимо проходили маски из меди.
Я перестал верить учёным колдунам.
Безумные старухи всё знают и так -
когда на грудь амазонки похожа Луна,
Земля похожа на падающий пятак.
Орёл или решка выпадет? Кому что.
Кто виноват в том что мы есть?
Покрывало слов спрятало такóй шторм -
одной волной смоет огромный лес.
Я так боюсь этого, что стал рабом -
живу, живу, потом склоню голову,
к окну холодному прислонюсь лбом,
и чувствую - волны, волны, волны.
Под ними - улица, самое её дно.
Змеи под кожей куда-то ползут.
Так много света, что в глазах темно.
Череп скрывает жалящую осу.
Вытянуть бы тебя из себя, за вóлосы.
Мясорубку, просто так, кручу.
По спине мурашки тихонько ползают.
Я видел, я знаю. Бывáет чудо.
Нет, я бýду жить, состарюсь, умру.
Как ангел среди бессмертных чертей.
А пока мой всё ещё живой труп
бродит где-то в городской черте.
Jun. 5th, 2009
13:52 pm 403. оставлю это здесь Под окошком шагают седые псы - щекастым жёнам молоко несут. Спины их стройны, а ещё усы, и если пол дрожит, это их зуд. Под окошком девы крошки роняют, и стайки чирикающих воробьёв. На углу - кабак и свинья в кляре, за углом - кто-то кого-то бьёт.
Всё не так. Псы - не молоко, водку; жёны - на кухнях фаршируют перец. Спины псов сутулы, усы - короткие, на полу - сквозняк, по ногам стелется. Под окном старухи чавкают и бубнят. Три воробья спрятались за травой. На углу - ресторан, а следы огня - на дверях с надписью "идёт ремонт".
Всё равно не так. Под окном - псы: лают, едут, проходят, иногда говорят по телефону с женой, а потом с сыном. Пол холодный, как утренний звукоряд. Под окном дети пинают усталый мяч, словно голову учительницы по химии. Чуть дальше на фонарях запятые маячат - птицы, выкрикивающие чьё-то имя.
Уже ближе. Под окнами течёт река: лающая, серая, огоньки у каждого - сигареты, тлеющие в руках. На стекле - пыль грифельно-карандашная. Река схлынет под утро: собачий вой, и выкатившийся откуда-то синий мяч. На углу повар выплёскивает ведро, целя в ворон на высоковольтных мачтах.
Ещё ближе: на улице - каракатица: двухметровая, серая, шевелясь подкожно. К ней, как бабочки, липнут цветные платьица и холодные, словно стена, прохожие. На улицу из окна ресторана смотрят, доедая свинью в кисло-сладком соусе, люди, сидящие то по двá, то пó три и салфетками медленно по улыбкам возят.
Под окошком - серое, ползёт и клубится. Огненный шар чертит дугу по экрану. Ступням холодно, словно пол это пицца, выброшенная из китайского ресторана, с вкусом высохших хлебных ломтиков. Мелькают лица: дети, усы, щёки, сигареты, мячи, велосипеды, зонтики, кто-то средним и большим пальцем щёлкает,
и вот я по улице шагаю бодро, кровеносным тельцем в людских потоках. Вон, в доме напротив, из окна смотрит фиолетово-чёрное пустое око. Вон фонари с птицами, слышно их - еле-еле, вот и кабак с вывеской на углу. Свинью заказываю в соусе карамельном, взгляд официантки безнадёжно глуп.
На улице - люди, идут по домам устало, в белых пакетах тихонько еду несут. Всё же они не пыль, а скорей суставы - это становится видно в окно отсюда. Там ещё мячик синий куда-то катится, люди за столиками - по три, по четыре, пó два. На кухне - маленькие злые китайцы и свинья, убитая в конце того года.
Всё не так. Помещение - куб, не пуст, квадрат стола и чай, который уже остыл. На стекле блеск усталой звезды, хоботки уст выдыхают табачный дым. Фигура официантки податлива и мягка. Кусочки свиньи становятся часть меня. Люди текут по улице, а я икаю, и улица змеится в городских камнях.
На углу фонарь, на фонаре вороньё. Я выхожу на улицу, чуть кружась. Вдалеке гроза слёзы на город льёт. В доме напротив грустно играет джаз. Каждый из нас каноэ, река, окно, каждый из нас тень, и ещё тритон. Вечером прячемся в ил, и идём на дно, и что-то беззвучно шепчем, как рыбы ртом.
Aug. 7th, 2008
04:29 pm Червячок откровения стучит извне,
и ползёт по вене и мы попробуем наравне.
Молчание облегает резиной.
Ночь изувечена, но не вечна.
Пирожки зданий в городской корзине
воют подлым фаршем
из человечины с гречкой.
Их кровавые кирпичи надёжно лелеют гной.
Всё постоянное - ложно. Молчи.
Ты, я, и время, и мир иной -
исчезнут во тьме забвения, в пустоте.
Ничем нельзя обладать,
нечего брать
в аренду у мёртвых стен.
Мы - сливки на пене вспученного Ничто.
Чем больше тебя нет, тем больней.
Из этой боли рождается видимый нами шторм -
так мы пробуем этих ночей и дней.
Смотря, как тела превращаются в серый прах,
перестаёшь быть тождествен своим делам.
Слово было забавное, как игра,
пока земля его плотью не обвила.
Мёртвые души выделяют особый токсин.
Это их старость живёт и живёт в словах -
голос книги срывается, дрожит, плаксив,
а секунды прожорливы, страницы все изорвав.
Ангел смерти - лишь пёс у твоей ноги.
Сплошные минусы умножаются в той войне.
Плюсы похожи на крестики их могил.
А когда тебя нет, это больней втройне.