Дневник читателя. Александр Блок. "Третий том" . Стихи и поэмы (1907 - 1921)

Один из главных тестов, предъявляемых мной к стихам (ну, и текстам вообще) – испытание на эпиграф: как часто ты сбрасываешь скорость чтения для того, чтобы остановиться и – (посмаковать; перечитать, дабы убедиться, что ты понял фразу правильно; обрадоваться совпадению; задержать дыхание из-за охватившего тебя восторга) умозрительно или же явно наделить текст рамой эпиграфического восприятия – в эпиграфы, ведь, просятся необязательно перлы, но и, помимо точности сформулированного, странные или заковыристые изречения, или же необычные, заусеницами выступающие фонетические (или метафорические) выплески.

Третий том Блока этого теста не проходит: ландшафт среднерусской равнины – ровный и тоскливый (главное ощущение здесь, что всё в прошлом, всё кончилось, «разочарованному чужды все обольщенья прежних дней…»), крайне покатистый (Корней Чуковский в своей книге о Блоке отмечает особое умение его работать именно с протяжными гласными звуками)…

…точно каждая строка съезжает с интонационной горки как на санках; а затем и каждая строфа съезжает, совсем как в детстве, с, может быть, высокой, но совсем не крутой горки или холма рядом с магазином «Молоко».

Точно каждое стихотворение исчерпывает себя едва ли не мгновенным скатыванием вниз; важным кажется его быстрая [порционная, точно формально и смыслово Блок находится внутри им самим исчисленного стандарта, «формата»] исчерпанность, исчерпаемость.

Единственное, что нарушает это унылое однообразие – объёмность, появляющаяся при подпитке культурой (чаще западной – как в «Итальянских стихах» или в немецкой реальности «Через двенадцать лет». Или же оперных реалиях цикла «Кармен». Или же в постоянных отсылках к живописи Врубеля), за счёт привлечения доп. эффектного «матерьяла».


А ещё читателя должно, вероятно, привлекать прямоговорение – называние всего, что важно своими именами, ныне, когда история нравов (и всего прочего) ушла далеко вперед, звучащая наивно и даже банально.

Важное (рему) здесь надо выковыривать из традиционных, стершихся от злоупотребления ими, риторических фигур.
Совсем как в ренессансной живописи, где сюжет почти ничего не значит и является рамой к маргиналиям.
К странным решениям пейзажа или цветового решения.

Стихи, мелькающие фасадами домов, стоящих рядом, превращают цикли и книги в улицы, поэмы – в площади и майданы, но чаще всего это – типовая застройка: очень хорошо видно (точнее ощутимо), что чаще всего Блок демонстративно отрабатывает номер.

Живую эмоцию или хотя бы искру внезапно вспыхнувшего чувства в его текстах всегда видно через точность образов или, хотя бы, фонетическую обособленность – когда внутри строфы или даже строки внезапно набухает нечто, останавливающее скорость твоего внимания.

Чётко видно какие строки брызгали мёртвой водой, какие живым, трепетным чувством.

Но такого в третьем томе мало.

Много нарочитости и форсированной манеры, преувеличения эмоции и самого себя – именно поэтому Блок в третьем томе показался мне отчётливо юношеским поэтом – автором возраста, ещё не знающего себя и своих (а так же чужих) границ и только-только их устанавливающего.

[Умные] Молодые люди ещё только узнают свою органику, поэтому и могут вести себя неестественно, гиперболизировано и поверхностно, неглубоко (глубина высвечивается, начинает высвечиваться при совпадении с самим собой).

Нынешняя литература (поэзия в том числе) приучила нас с большей точности и тонкости, к детальному, а не назывному психологизму, отменив [в лучших своих образцах, разумеется] лозунговую риторику вместе с социализмом.

Заурядный человек, точно такой же, как и другие (просто ремесло его развернуто к публике и оттого, что ли, более заметно), как ты и я, становится кумиром масскульта своего времени.

Так нынешние поп-исполнители закладывают в свои опусы определённые реакции своей референтной группы.

Я скажу, что я ожидал – прогулки по этой странной и будто бы отстающей от всего остального города, части Питера, где Блок жил (Пряжка, набережные вокруг Новой Голландии, ул. Декабристов), а вышло путешествие по ментальному дну Серебреного века.

Единственная заковырка, постфактум понятная: переход от любовной лирики к патриотической, от образов возлюбленных и любовниц к образу жены-России.
Происходит это в 1914-м, который поп-поэт игнорировать, разумеется, не мог – и, кстати, дело не в коньюктуре, Блок, всё-таки, не Евтушенко, но в особенной чувственности и чувствительности к процессам в обществе, как сознательным, так и бессознательным).

О, нищая моя страна,
Что ты для сердца значишь?
О, бедная моя жена,
О чём ты горько плачешь?

Кстати, это было бы похвалой назвать поэта певцом коллективного бессознательного своей эпохи?

Впрочем, если на финал нельзя без комплимента, скажу, что это (третий том) можно читать и обсуждать, он может нравиться или не нравиться, но здесь есть предмет для разговора (Чуковский настаивает на незаметном мастерстве Блока; де, формальные выверты и кунштюки видны только у не слишком талантливых авторов); тогда как, скажем, третий том стихов Брюсова прочитать уже невозможно.




Дневник читателя. "Возмездие", поэма: http://paslen.livejournal.com/1460337.html
Дневник читателя. "Стихи о Италии": http://paslen.livejournal.com/1427280.html