...аналогией к различию моего отношения к лекциям и разговорам, то есть умению-неумению говорить и лецитировать - служит разное отношение к восприятию. В первом приближении можно сказать, что я предпочитаю текст - звуку, лекции, видеоролику. Ссылка на ролик для меня бесполезна - я, скорее всего, не буду слушать, а вот текст - просмотрю. То же касается и не ссылок, а реальных вещей - книгу я пролистаю, а лекцию пропущу, лекции я не понимаю, тексты - понимаю лучше. Отсюда, кажется, следует, что я не умею слушать, хотя, может быть, немного умею смотреть. - Но это было бы поспешным выводом. Самое важное в моей жизни я как раз услышал, а не прочитал. Чтение - вторичная нагрузка, это - подтверждающий балласт, груз на дно трюма, отсылки к источникам. Новизну я воспринимаю на слух. И тогда отношение к тексту и лекции - переворачивается. Оказывается, у меня разная избирательность типов восприятия. Упрощенно говоря, я зрительно неразборчив. Я могу смотреть почти на что угодно, меня это не трогает. И потому - как следствие - я могу просмотреть любой текст. Другое дело, что я могу принять рациональное решение - текст велик, запутан, не ценен - я не буду его смотреть. С голосом, со звуком - не так. Я воспринимаю его намного интимнее, там стоят мощнейшие фильтры. Именно поэтому я не слышу и стараюсь не слушать лекции - я не готов слушать что угодно, любого лектора, для меня ознакомиться с голосом, с лекцией - это как замараться. Глаз бесплотно скользнет и, чистый, последует дальше, ухо же придется мыть и морщиться. Дело не всегда в содержании - в голосе человек очень сильно выражается, мне неловко и стыдно слушать некоторых людей, лучше бы они молчали, непристойно даже слышать их интонации - во вполне повествовательной лекции хоть о гибели китов, хоть о строении элементарных частиц. Именно поэтому обычную, среднюю лекцию, не гарантированно-нужную, я слушать не буду, это трудная, противная работа. Зато редкие случаи, когда встречается человек - которого имеет смысл слушать - через разговор западает очень глубоко. Я много раз возвращаюсь потом к беседе, вспоминаю смену интонировок, прокручиваю параллельно видеоряд - когда была приподнята рука, как изменился свет, как менялась поза, когда произошло изменение походки. Внешних обстоятельств, впрочем, не помню - где это было, ничего. Только человека и ближнее окружение - фон, постановочный свет. И - голос, разговор, сказанное. Это - основа, на которую потом будут годами навиватья тексты, ссылки и картины, приобретающие смысл именно в связи с каким-то давним разговором. Который продолжается уже независимо от того собеседника. Так же и с книгами. Постепенно, становясь более значимыми, тексты в книгах приобретают голос - если сначала это всего лишь типографика символов, то при внимательном вдумывании текст переходит во внутренний диалог - и поневоле обрастает голосом, обертонами, интонацией, замедляется, ускоряется, выявляет предпочитаемый ритм. Это не зависит от перевода - только от внутреннего устройства мысли. Не зависит таким образом, что Аристотель, скажем, всегда говорит иначе, чем другие авторы, хотя в разных переводах у несколько разный голос. И, наверное, от этого воспринимающего различения, фильтра на голос - строится разное умение выражать, а не только воспринимать, умение читать и разговаривать - и неумение монологически рецитировать. Повторение готового плана мыслей оказывается практически невозможным - мысль может быть только в одной форме - думаемая здесь и сейчас. Тогда она может быть выражена и рассказана. Заранее спланированная и продуманная мысль - даже если нет причин нарушать ее внутреннюю логику - уже тем мертва, что - в прошлом, уже состоялась. При попытке повторить её перед слушателями она требует иных поворотов - я же видел уже то, к чему дело свелось в прошлый раз - иных примеров и иного внутреннего спора. При насильственном изгнании этого диалогического, спорящего, развивающего ранее незатронутые повороты голоса остается мертвая логика лекции, как вбитый ряд осиновых кольев, по которым надо почему-то скакать, и как вот от этого тезиса добираться вон до того - это скучнейшая, тяжелая, никому не нужная работа по убиванию мыслей.