Entry tags:

Белов Василий, деревенщики, литература

Василий Белов. Год прошёл…

Я почему-то всегда хотел написать о нем, о его книгах, и в начале нулевых и три года назад, да всё что-то не срасталось, тенью присутствовал Василий Белов в моём дневнике, а так – нет... А вот уже год как он умер.
И опять ничего толком не напишу…
Просто пьесу одну хочется вспомнить. «По 206-й». (к слову, тест нашёлся в примечательной драматургической библиотеке, можно сказать рекомендую).
Пьеса, судя по материалу, написана в конце 70-х. Издана в 1983-м, может, были и более ранние публикации, но их следов я не нашёл (таки не всё, похоже, знает интернет).
Несколько отрывков, характерных…

Костя. Эх, здорово! Вот живешь-живешь, а вокруг себя оглянуться некогда. Воздухом подышать. Ты погляди, Иван Степанович, месяц-то! А? Я и не знал, что он такой белый бывает.
Иван Степанович. Уж и не верится что-то.
Костя. Чего?
Иван Степанович. Да что по нему люди-то ходят.
Костя. Пошлют, так пойдешь. А я не помню, когда последний раз в лесу ночевал.
[…..]

Корреспондент. Понимаешь, какое идиотство? В райкоме не осмеливаются отметить командировку. Нужно, видите ли, разрешение Алексей Семеновича.
Тоня. Ну и зашел бы к нему.
Корреспондент. Я испугался, что он запоит меня коньяком. За мою сегодняшнюю статью.</i>
Тоня. Он что, пьет?
Корреспондент. Ты прелесть...
Тоня. Как-то тебя встретят в редакции. После всего этого...
Корреспондент. Чихать! Я все равно хотел увольняться. Пока не поздно, надо драть когти из этой... из этой Индонезии...
[…..]

Корреспондент. Купейных, как всегда, нет, придется париться в общем.
Тоня. Ты знаешь, а я люблю в общем. Там столько всего насмотришься.
Корреспондент. Ты не насмотрелась еще? (Замечает Костю и Ивана Степановича.) А мне уже надоело созерцать эти плебейские рожи. Идем, поезд подходит.
Костя (увидев Тоню). Спасибо... Кабы не вы, кабы не газета в статье... то есть кабы не статья в газете... Эта, что в областной-то...
Тоня. Я ни при чем, благодарите его. (Кивает на корреспондента.)
Костя (корреспонденту). Спасибо! Кабы не ваша статья... Полтора года как минимум.
Корреспондент. Ну, я думаю, еще не поздно. Все впереди! (Берет чемодан.)
Тоня. Что ты говоришь?
Корреспондент. Идем!
Костя (опомнившись). Гад... Он как сказал, а? Как это он... а?
Иван Степанович хватает его за руки.
Корреспондент (возвращаясь). Как ты меня назвал?
Бьет Смагина под подбородок и спокойно идет к вагону. Костя падает вместе с Иваном Степановичем, едва не ударившись о скамейку. Иван Степанович вскакивает и бросается за корреспондентом, Татьяна с криком повисает у него на руке, слышится свисток милиционера, затем появляется и сам постовой.
Корреспондент. Куда вы смотрите? Уберите их подальше от поезда! Они пьяны. Тоня. Дай сюда мой чемодан! Мерзавец... Какой мерзавец, боже мой...
Плачет, корреспондент силой втаскивает ее на подножку.

Там ещё персонаж один занятный есть – работник прокуратуры Борис, с которым даже руководство предпочитает лишний раз не связываться, этакий несгибаемый законник, формалист-максималист. Как он ненавидит этот мир «широкого» русского человека, мир, где равно возможны и 300 % плана и поножовщина, где всё «на чувствах», «к сердцу прижал, к чёрту послал» и прочее из рубрики «коль любить так без рассудку, коль грозить так не на шутку, коль ругнуть так сгоряча, коль рубнуть так уж с плеча» (с). И мир «начальства», где «интересы дела» и неформальный уговор «ответработников», выше любых «формальных» законов тоже ненавидит.
Образ для «застойной» советской литературы практически сквозной, какой-то важный нерв эпохи затрагивавший. В целом фанатов формальной «правильности», «биороботов» тогдашнее искусство не жаловало, «говорят, что будет сердце из нейлона, говорят, что сотню лет стучать ему, может, это по науке и резонно, а по-нашему ребята ни к чему» (с). Точнее не так: молодой, а тем паче юный «биоробот» это, как правило, герой положительный, чистая душа и голова светлая, только вот сердце не проснувшееся, придёт время, встретится он с «формальной неправильностью» в поступках близкого человека, или влюбится – и оттает, поймет, что «нельзя живую жизнь в инструкции запихнуть». Кстати, в этом противопоставлении «живой жизни» и «инструкции» было много специфического, «художнического» любования положением вещей, при котором проблемы решаются не через пересмотр устаревших/неадекватных «параграфов», а ценой крови, пота и нервов героев, готовых карьерой рискнуть, здоровьем, под статьёй походить ради «интересов дела».
А вот старый формалист это уже другое дело – «человек-параграф», «чернильная душа», перестраховщик, того и гляди, угробит какое-нибудь «выполнение социалистических обязательств» своими придирками; любимый объект для советских карикатуристов, к слову.
Занятно, что даже этого Бориса не сделал автор прямолинейно-отрицательным персонажем. Даже журналиста, который собрался «валить из этой Индонезии» (год издания 1983-й, напоминаю) не «очернил», хотя по идейным соображениям вроде бы был почти должен.

Во времена давние, когда в блогосфере были в большем ходу интимные интонации и трепетное отношение к френд-листу, встречались такие призывы «а давайте, дорогие мои, все прочтём вот это, очень уж хорошая книга», сейчас всё это наивным кажется; просто замечу, что при наличии интереса к эпохе – не худший способ потратить 40 минут.