Настроение:	bored
Entry tags:	Конецкий. Литература. Море.

Моряк и лира. Часть вторая.
Как-то исподволь зашел на сайт Виктора Конецкого. Там увидел призыв – делиться воспоминаниями о Викторе Викторовиче. Пульнул заметку «Моряк и лира» (она тут есть – ниже). Мне ответили, между прочим, что в Арктику ВВ ходил не пассажиром – капитаном. Надо прочитать его повесть «Третий лишний». А я ж ее не только читал – еще и рецензировал.

И вот что. Прочитал эту давнишнюю рецензию и обомлел – словно все это сейчас – СЕГОДНЯ – написано. Не рецензия, конечно, рецензия – фигня, а сам подход автора повести к жизни...

ВСЕ НЕ ТАК ПРОСТО…

О повести Виктора Конецкого

«— Последний вопрос, Виктор Викторович. Какую вашу мечту вы хотели бы осуществить в будущем?
— Мне давно запали в душу слова старых капитанов: нет ничего лучшего в судьбе моряка, чем хоть раз увидеть сатанинское величие южных полярных морей, их неземную красоту и таинственность. Туда, к Антарктике, я поплыл бы хоть сию минуту».
(В. Конецкий, интервью – «ВТ», 21.01.78).

Мечта-то сбылась. Но в повести, опубликованной в восьмой книжке «Звезды», почти что и нет величавых морских пейзажей. Года к суровой прозе клонят. Автору в том рейсе стукнуло пятьдесят. Время предварительных итогов, когда, по его собственному признанию, уже страшишься сделать книгу, хоть в чем-то похожую на предыдущие. Мудрый Сомерсет Моэм учил: писатель, отправляясь в путь, должен оставить дома одного человека — самого себя. В. В. Конецкий не следует этому принципу, тем более, что у него особый счет к британцам, самодовольно постиравшим множество русских имен на карте мира. Наш писатель не только не маскирует своего авторского вмешательства в описываемые события, но откровенно — а кое для кого для кого и вызывающе даже! — вводит себя в повествование под своим же подлинным именем.

И ведь, казалось бы, легко узнаваемы те вымышленные герои, с которыми сталкивается автор. Скажем, легко угадывается Виктор Д., увы, безвременно ушедший из жизни, можно догадаться, кто такой создатель исторических бестселлеров, проживающий в Риге. И трудно преодолеть соблазн идентификации большого начальника из энского пароходства, что располагается близ бывшей Динабургской улицы в Ленинграде!

И все же это — «вымышленные мемуары», о чем четко говорит в повести автор. Постоянно споря, конфликтуя, пожалуй, сражаясь даже за роль и достоинство литературы с «приданным» капитаном Ямкиным, отвечая на бессмысленные, придирки «знаменитого капитана», автор снова объясняет приемы своего творчества: «я уже пятнадцать лет... прибегаю к факто-фрагментарно-автобиографически-саморекламному жанру… И потому введение самого себя в книгу дело щекотливое, и лишних. хлопот получаешь полон рот, но если, черт возьми, чувствуешь, что так надо?!».

И тот же Юра Ямкин, который только что понял, что в «этом жанре фон, подмалевка должны быть абсолютно документальны», советует автору уходить с флота: моряки, мол, никогда к такому жанру не привыкнут. Этого же мнения придерживается и «большой начальник», который предыдущей повести —«Вчерашние заботы» — не читал, но ему доложили, что это пасквиль на моряков, и поэтому он автора не допускает к новому рейсу, даже не подозревая, что рейс этот из самых невеселых и невыгодных. Что ж, начальники приходят и уходят, даже иногда с повышением, и пусть 99 процентов их вовсе не моряки (как и надо, впрочем, для пользы дела), все-таки хорошо, что не они властвуют в литературном департаменте. Но в руках начальника была судьба штурмана Виктора Конецкого, неотделимая от судьбы Виктора Конецкого-писателя...

«Ведь только из престижного гонора я дрался сейчас за этот рейс. Никуда я не хотел плыть. Мне писать надо. Писать! Но и уходить оплеванным я не мог себе позволить ни под каким соусом. Если, не будешь уважать самого себя, если не можешь драться с начальником, — то ничего ты, паренек, не напишешь, ибо ты в РУССКОЙ литературе работаешь. Перед швейцаром и секретаршей дрожать, можешь, но не перед начальником».

А его за повесть, оказывается, с рейса сняли

А ведь он и теперь (в бассейновой газете было интервью) предупреждал, чтоб не искали в его новой повести каких-либо прототипов. И даже лайнер, на котором происходит действие, не назван по имени. «Поэтому хочу еще раз объяснить морскому читателю: не ищите в этой моей новой книге тех, с кем вы плаваете, тех, с кем был в экипаже я. Мои герои — литературные типы».

И ВОТ — мистификация? — воскресает Юрий Иванович Ямкин, капитан, который уже... застрелился в повести «Путевые портреты с морским пейзажем». Теперь он конфликтует с автором из-за того, что тот «так беспардонно с ним разделался:
— Никто не должен знать, что ты описал меня.
— Там намешано черт знает что и кто, — торопливо оправдывается автор.

Он как бы озорничает. Был, скажем, такой в жизни реальный случай, когда советский капитан судился в Канаде по поводу столкновения с паромом. Якобы это и был Ямкин. Однако тот капитан, кажется, не ходил в Антарктику, а тот, который ходил, не судился в Канаде... Действительно — намешано. Но это — ось захождения — персона капитана. На нее накручивается сюжет. Вон Галя Ямкина тоже пытается вести расследование, кто есть кто, выискивает прототипы. Неблагодарное это занятие. И речь в повести идет вовсе не о том.

В повести много говорится о том, как надо уходить со сцены. О том, как это бывает. О том, как люди не хотят уходить со сцены.

Море — это всегда штормовое предупреждение, хотя в распоряжении навигатора современная техника. Волна-выродок, айсберг. пиратское нападение, ураган, автобус на пустынной улице ночного портового города несут моряку нежданную гибель даже в спокойные, мирные дни.

И тридцатилетний здоровяк, полный цинизма и юмора старпом, оказывается в сантиметре от смерти, когда боцман смайнал в вельбот четырехсоткилограммовый ящик, и сетку раскачало, и оттяжка лопнула. С упоминания
о смерти начинается повесть, и далее смерть вольготно разгуливает по повествованию, однако вещь все-таки отнюдь не пессимистическая за исключением, быть может, названия — «Третий лишний». В повести повсюду расставлены восклицательные знаки, но, думается, к заголовку ее надо приделать знак вопросительный. Третий не всегда становится лишним, и среди моряков и полярников очень нужным специалистом становится писатель.

В книге много говорится о хорошей морской карьере и приводятся положительные примеры в виде симпатичных персонажей. Но в книге много говорится и о карьеристах, вызывающих неприязнь. И ставится важная проблема — когда лучше всего уходить со служебной сцены. Сальвини — это был гениальный актер — сказал, что надо уметь покинуть искусство раньше, чем оно покинет вас...

Михаил Михайлович Сомов, книга которого сопутствует автору, знал это зловещее, словно валтасарова надпись, «когда». «Стоп, парень! — ты не имеешь права продолжать танец, ибо под ногами не сцена... а за тобой не девочки кордебалета...»...

Балерина, даже если она прима, ведь не отвечает за жизни людей.

Но вот капитан-наставник Диомидов понятия не имеет, когда ему возвестит звоночек — пора!

«Естественно, — говорит автор, — что я свято уважаю ветеранов. у которых за плечами героические свершения военных и прочих лет, но это не значит, что я закрываю глаза на то. что иные из них давным-давно переродились, стали вовсе другими людьми, но не замечают этого, а окружающие стесняются и... не говорят им об этом».

Капитан-наставник, оказывается, уже не способен, находясь на мостике, без помощи ЭВМ произвести элементарное арифметическое действо 12X10: 60...

«Когда моряк . может быть уже только капитаном-наставником, а обыкновенным, то есть настоящим капитаном быть... не может, то ему иногда очень хочется поиграть роль настоящего капитана...».

Перерождаются некоторые герои. Первым делом это заметно в капитане. Вот Юрий Иванович Ямкин снова начал курить. И «Уинстон» в его пальцах становится вдруг символом крушения надежд на ту карьеру, к которой можно отнестись неприязненно. Ведь Ямкин мечтал скоротать срок до пенсии в тихих Нидерландах, и потому-то «он дал зарок не читать в море художественной литературы, бросить курить, делать зарядку, изучить еще испанский и итальянский...». Но в антарктическом рейсе на шикарные плечи шикарного капитана давило семь тяжелых обстоятельств. Карьера рухнула. А ведь не одною лишь черной краской пишет автор портрет бывшего друга. Ведь Юра — прекрасный профессионал, и все не так просто. Ему, скажем, кто-то не может забыть тяжелую аварию, в которой он, судоводитель, не был виноват. И это лишь одно из семи тяжелых обстоятельств.

Есть карьера и карьера. Смешон пожилой матрос, бегающий вприпрыжку, чтоб его — боже упаси! — не спровадили на пенсию перед выгодным загранрейсом. Но что делать, когда судоводитель «сквозь три аварии прошел, тонул, новые торговые линии открывал, на себя все больше, ответственности взваливал… и всем этим так себя истрепал, что к пятидесяти ему в самый раз на бережок?..»

Увы, не так-то просто устроиться на берегу бывшему капитану. Автор поднимает злободневнейшие вопросы, и мы не станем скоропалительно и однозначно осуждать его капитана, ведь тут многим следует призадуматься.


Виктор Конецкий открывает глаза и еще на одну тенденцию в развитии современных карьеристов. Помните Елпидифора из рассказа «Квазидурак на море»? Эта тема и в новой повести не дает покоя писателю: существование людей, которые уже в четвертых штурманах начинают понимать, что не след им рваться в капитаны. Свое урвать они и так смогут. И нервные клетки сберегут. И «законников» много развелось — «они законное дышло в свою выгоду! поворачивают». И «храбрецов» — они «головы ни разу против течения не повернули даже под одеялом...»

Кто-то — уж не из этих т приспособленцев? — снова скажет, мол, пасквиль: выносит писатель Опять морской мусор на всеобщее обозрение. Но именно боль за недостатки, лютая ненависть к тем вполне современным ребятам, которых не надоумить «рвать к себе и на чужие ноги наступать», диктует те порой гневные, желчные даже страницы, на которые многие стремятся , окрыситься. «Литература — дело опасное, сходное по вредности лишь с изготовлением свинцовых белил», — любил говорить Михаил Зощенкоко. И наш автор прекрасно понимает сложность своей затеи. Одиссеева идея — и сирен послушать и в живых остаться — его, Виктора Конецкого, преследует весь его писательский век, ведь он не хочет расстаться с морской профессией.

А то появляются подозрительные мечты, как,.. брошу навсегда плавать, остепенюсь, начну новую прекрасную жизнь без вина и сигарет, с обязательными променадами, зарядками, породистой собакой, с новенькими «Жигулями» и тихой работой над семейным романом-эпопеей...». Бр-р-р-р! Упас вас господь, Виктор Викторович, от такого решения!

Тяжело, в болях и судорогах рождалась новая повесть писателя. Но достигнута и очередная творческая победа. Автор не повторил прежних произведений, достиг новых высот. На многие размышления наводит книга. Море — ее фон и подмалевок, а суть ее — жизнь наш нынешняя со всеми ее сложностями и противоречиями. Писатель, это уже заметила критика, одержал победу над сомнениями морехода. Талантливый беллетрист никогда не оказываете лишним в среде своих своеобразных героев, которых он очень любит, за которых он переживает и которых может понять больше, чем кто бы то ни был еще.
(Газета «Водный транспорт» от 30 сентября 1982 года.)