Дневник читателя. Джулиан Барнс "Попугай Флобера"

На самом деле, это никакой не роман, но сборник эссе в битовском духе, посвящённый творчеству Флобера.
Ну, то есть, Андрей Георгиевич любит вышивать свои рассуждения на полях пушкинских текстов, а Барнс похожую процедуру проворчивает с текстами и биографией Флобера.
Причём, делает это в весьма необязательном режиме, риторически, когда аргумент можно развернуть в прямо противоположную сторону с точно такой же степенью убедительности.

Битов - это, конечно, в лучшем случае, чаще всего Барнса ловишь на отчётливо вайля-генисовских интонациях, позолоченный стиль которых мгновенно расползается и надоедает, стоит к нему присмотреться повнимательнее.
Вот и Барнс точно так же знает, что главное не литературоведческая фактурка, а какие-то точные наблюдения и умозаключения, которые полуавтоматически выскакивают в процессе письма, накапливаясь в щелях дискурса, точно остатки пищи между зубов после весьма сытной трапезы.
Это само письмо, писанина как процесс таким образом устроены, что волна, если её оседлать, сама выносит на берег свои сокровища - те самые формулы и ценные наблюдения, способные оправдать концептуальное своеволие, весьма и весьма наивного свойства, прекрасно воспринимаемого во время еды, но не оставляющего никакого послевкусия.
Даже химического.


Из-за повышенной доли авторского кокетства, переоценивающего степень глубины и изящества своих умозаключений.
Хотя чувствует кошка чью рыбу съела, вот и начинает хитрить, делая вид, что все эти псевдолитературое дилетанство вяжется от лица некоего промежуточного персонажа пенсионного возраста, недавно расставшегося с женой и путешествующего от нечего делать в Руан на пароме.
Барнс делает вид, что флоберовские выкладки для его персонажа - хороший повод для скорытия личной драмы и её подоплёки, к которой он, то и дело возвращается, заговариваясь и соскальзывая с флобероведения.
Две-три детали или черты и вот уже рассказчик одёргивает сам себя и возвращается к любительскому литературоведению.

Однако, все эти разрозенные отступления тонут в складках как бы разбросанного флоберовского поиска и не складываются в систему, оставаясь в читательском внимании в виде белого шума или информационного мусора, с которым каждый взрослый человек знает как справляться, особенно если общается с болтливым и особенно докучливым собеседником.
Каждый из нас тупо начинает фильтровать базар.

Однако, книга - не разговор, здесь [на бумаге] рельеф не столь отчётливо выражен как в жизни, дискурс, не закреплённый в пазах, начинает плавать, расплескивая фильтрацию и на полезные части текста, порождая и закрепляя окончательное недоверие.