| Роман Михаила Кузмина "Покойница в доме" (1914/15) |
[19 May 2022|03:42pm] |
Своим целительным противодотом этот роман Кузмина (ближайшие живописные аналогии к нему – как бы полусмытые пастели и «гобелены» Борисова-Мусатова) оказал на меня мощное терапевтическое воздействие, из-за чего я и решил написать о нем немного подробнее обычной аннотации.
Самое главное здесь – ощущение как от типичного кузминского стихотворения: ведь если «Покойницу в доме» свернуть в беглый конспект – выйдет что-то рифмованно-сюжетное, со скачкообразным монтажом, а если, напротив, среднестатистический стих Кузмина развернуть вширь всех подробностей – получится сюжетная проза, стилизованная под «неторопливых викторианцев».
Ну, то есть, это медленная и как бы задумчивая, интровертная наррация, постепенно раскрывающаяся лишь в одном возможном направлении и, следовательно, прямая как стрела, правда со всех сторон украшенная очаровательными вензелями да кружевом.
Матримониальная драма с элементами водевиля, «Покойница в доме» состоит из аккуратных главок одинакового размера и каждая из них – законченная мизансцена, именно таким конкретным (чётким и осязаемым) способом уравновешенная в читательском послевкусии с бесперебойной работой поэтических катренов.
И если переводить этот роман из прозаического агрегатного состояния на язык лирических жанров, то, скорее всего, следует говорить о балладе с ритмически повторяющимися риторическими фигурами.
С другой стороны, что особенно приятно и важно, технологическая предзаданность (сюжет здесь почти не обладает гибкостью, выстраиваясь в хребет, словно бы поражённый Болезнью Бехтерева) не обнажает рельефа дна и не скалит дёсны: совсем как в своём поэтическом творчестве, Кузмин украшает достаточно невыразительные фабульные стройматериалы органикой «естественного дыхания», свежестью лепки, чистотой деталей, взятых крупным планом под родченковским практически углом.
Заранее заданный ритм не бросается в глаза, как это водится в «прозе поэта», но ветрит на мета-уровне, поверх абзацев и даже отдельных эпизодов, что, разумеется, заставляет воспринимать «Покойницу» как сугубо модернистское, модерновое, ар-нувошное, вполне декадентское произведение, правда, адаптированное под беллетристический (читай: усреднённый) вкус.
Если нынешние «романисты» изначально адаптируют свои труды под киносценарии, то демоны популярности начала века хотели жирного журнального чтива: главный медиум конкретной эпохи всегда рулит, а интерес к кино придёт в стихи Кузмина уже достаточно скоро, но не теперь...
Их есть у меня, говорили кумиры читающей публики, в руках которых любые истории, вслед за «неоднозначностью репутаций», отбрасывают особенно длинные и беспокойные, многозначные тени вне какого бы то ни было источника света.
Например, в «Покойнице» действуют три сестры, причем, Ирина, одна из них – да ещё и по фамилии Прозорова умирает до начала сюжета, чтобы две других могли приехать из Германии и поселиться в ее семье.
Сестры София и Елена, ведут постоянные диалоги с мертвыми и поэтому чётко знают какую именно судьбу хочет их умершая сестра Ирина, своему мужу-вдовцу Павлу Ильичу, дочке Екатерине Павловне и сыну Сереже, начиная заправлять да беспределить в вдовьем доме…
…одна из них обрабатывает Екатерину Павловну на предмет выгодной женитьбы с человеком, целиком подверженным «мистическим переживаниям», другая становится любовницей Павла Ильича Прозорова…
Любые чеховские ассоциации, первым делом возникающие на дебютных страницах – манок ложный, уводящий в сторону, хотя, разумеется, и работающий на кратное увеличение внутри текста залежей жизненно важной суггестии.
Так как даже самые ложные ходы да норы наращивают в читательской голове ощущение объёма – хотя бы с помощью левых ассоциаций.
( область наследства )
|
|
