Иностранная литература, август 1981
Вступительная заметка М. Кудинова к публикации "Последних стихотворений" в ИЛ (№8, 1981): "«Самый удивительный поэтический гений Франции».
«Мы до сих пор не способны постичь его завораживающий опыт».
Первое из этих высказываний о Рембо принадлежит современному прозаику и поэту Жоржу-Эмманюэлю Клансье и взято из его популярной во Франции книги, посвященной французской поэзии; второе – Жану Руссело, видному поэту и автору нескольких авторитетных историко-литературных работ.
Судя по многочисленным статьям, комментированным изданиям и монографиям, попытки постичь этот «завораживающий опыт» не прекращаются по сей день. Такой пристальный интерес к поэту, умолкнувшему сто с лишним лет назад, объясняется не только необычайной яркостью его дарования. Еще в 1947 году Луи Арагон с полной уверенностью сказал, что развитие французской поэзии XX века прошло «под знаком определяющего влияния Рембо», и если Арагон прав, то без учета этого влияния трудно понять многие сложные явления в поэзии нового времени.
А между тем создано Артюром Рембо совсем немного (все его «собрание сочинений» вмещается в одну небольшую книгу), причем создано в возрасте от шестнадцати до девятнадцати лет, после чего наступило полное, ни разу не прерываемое молчание. Его дальнейшая жизнь с ее бродяжничеством и приключениями, как бы она ни казалась привлекательной для романистов, ни в чем и никак не была связана с литературой. По словам одного из его биографов, Рембо умер дважды: как поэт – в 1873 году, как человек – в 1891-м, в возрасте тридцати семи лет. Этот человек, безуспешно пытавшийся обрести в Африке материальное благополучие и умерший после ампутации ноги на больничной койке в Марселе, имел с поэтом Рембо общее только одно: имя. Такая биография не могла не поражать читательское воображение, когда поэзия Рембо дошла, наконец, в XX веке до широкого читателя.
Поражало в Рембо и другое: его необычайно быстрое поэтическое созревание. После нескольких написанных по-латыни стихотворных упражнений на заданную тему, после трех-четырех подражательных французских стихотворений шестнадцатилетний Рембо, сын набожной провинциалки из города Шарлевиля и покинувшего семью офицера, обретает поэтический голос, не похожий ни на один из голосов, когда-либо звучавших во французской поэзии. И сразу же после первой пробы пера этот примерный ученик шарлевильского городского лицея обрушивается в своих стихах на религию, на буржуазную мораль, на ханжество и лицемерие окружающей его среды, отдавая все свое сочувствие обездоленным и угнетенным.
За этим последовали антивоенные стихи, созданные во время франко-прусской войны, и стихи, вдохновленные безоговорочно принятой им Парижской коммуной, когда она становится, по выражению Жана Руссело, «революционным поэтом в политическом смысле слова».
То, что было написано Рембо до 1872 года, объединено в современных французских изданиях в одном разделе, носящем название «Стихи», и многое из этого раздела, хотя далеко не все, переводилось на русский язык. («Париж заселяется вновь» и «Пьяный корабль» известны у нас в нескольких переводах.)
Затем в творчестве Рембо наступает перелом, заметный даже по внешним признакам: если стихи первого периода, несмотря на частые и смелые нарушения канонов классической поэзии, в общем еще связаны с нею, то в большей части стихов, созданных весною и летом 1872 года, это уже не нарушение канонов, а явно намечающийся разрыв с ними. Меняется ритмика, рифмы чередуются с ассонансами или совсем отсутствуют, и, что важнее всего, внешний мир как бы отходит на второй план, оставляя странное и причудливое отражение в душе поэта, охваченной сумятицей чувств.
По мнению некоторых французских критиков, этот перелом связан с глубоким потрясением Рембо, трагически воспринявшего поражение Парижской коммуны.
Среди стихов второго периода, выделенных во французских изданиях в самостоятельный раздел под названием «Последние стихотворения», есть одно, выпадающее из общей интонации стихотворение («О сердце, что для нас…»), которое, видимо, подтверждает это мнение: крик вселенского бунтарства обрывается словами полной растерянности.
Сам Рембо вполне отдавал себе отчет в том, что его поэзия приняла какое-то новое направление: когда им было создано «Одно лето в аду», то в главе, названной «Алхимия слова», он пытается осмыслить и объяснить поэтику «Последних стихотворений».
«Я, -- говорит Рембо, -- льстил себя надеждой, что с помощью инстинктивных ритмов изобрел такую поэзию, которая когда-нибудь станет доступной для всех пяти чувств».
«Я писал молчание и ночь, выражал невыразимое, запечатлевал головокружительные мгновенья». (Вслед за этими словами приводятся стихотворения «Слеза» и «Добрые мысли поутру».)
«Я прощался с миром, сочиняя что-то вроде романсов». (Идут фрагменты «Песни самой высокой башни» и «Праздника голода» и стихотворение «Волк под деревом кричал»).
«На радостях моя экспрессивность приняла шутовской и до предела туманный характер». За этими весьма самокритичными словами следует «Вечность» (как и некоторые другие стихотворные цитаты, в несколько отличном от первоначальной редакции виде). Завершает «Алхимию слова» стихотворение «О замки, о смена времен».
Поэтика «Последних стихотворений» Рембо с ее непредсказуемой ассоциативностью и ассоциативной образностью, видимо, оказала значительное влияние на дальнейшее развитие французской поэзии. Недаром в книге Клансье в главе, посвященной Рембо, из стихов первого периода полностью приводится одно стихотворение, из «Последних стихотворений» -- четыре; в известной антологии Пьера Сегерса «Золотая книга французской поэзии» -- три стихотворения первого периода и целиком «Алхимия слова».
Вместе с тем большая часть этого раздела, включающего 19 названий, у нас ранее не переводилась, и наиболее характерные, чаще всего публикуемые во французских антологиях стихи отсутствовали в наших изданиях.
«Последние стихотворения» еще не были последним словом в творчестве Артюра Рембо. За ними последовали «Озарения» и «Одно лето в аду», где поэтика Рембо претерпевает дальнейшие изменения. Здесь уже нет деления на стихотворные строки, но применяемый в этом случае термин «стихотворения в прозе» носит, на мой взгляд, условный характер: скорее, это верлибр, записанный в виде прозы. Два стихотворения из «Озарений», сохраняющие разбивку на строки и открывающие для французской поэзии верлибр в его современном обличье, ритмически очень близки к «прозе» как «Озарений», так и отдельных глав «Одного лета в аду». Ассоциативность поэтического мышления становится еще сложнее и прихотливее."