| |||
|
|
Как Юрий Смолич стучал на Александра Довженко продолжение темы В деле-формуляре на А.Довженко, который хранится в Государственном отраслевом архиве СБУ, насчитывается 4 тома. Это - биография известного режиссера, составленная из доносов. Одним из наиболее плодовитых авторов был некий "Стрела". Как установили исследователи Олег Микитенко и Сергей Тримбач уже в наше время, криптоним "Стріла" скрывал имя известного писателя Юрия Смолича. Некоторые пассажи из его докладов в органы можно встретить почти дословно передаными и в его опубликованных воспоминаниях. И действительно – зачем работе пропадать? Юрий Смолич не мог даже предположить, что когда то секретнейшие документы вывернут наружу за стены секретных архивов НКВД-МГБ-КГБ. Один из доносов Ю.Смолича на А.Довженка выделяется особенным совершенством в подробностях, глубиною обощений, тонким психологизмом. Это – донос-шедевр, достойный войти в канон лучших образцов жанра. Публикуется языком оригинала с сохранением оригинальной лексики, орфографии и пунктуации.
3 июля 1940 НАЧАЛЬНИК 2 ОТДЕЛА УГБ УНКВД — СПИВАК ДОВЖЕНКО Александра Петровича я знаю с 1923-24 г.г., начиная с совместной работы в газете "ВІСТІ" и литературной организации "ГАРТ". С выездом его, в связи с началом работы в кинематографии — в Одессу и Киев — наше знакомство исчерпывалось редкими, эпизодическими встречами во время их приезда в Харьков. С переездом его в Москву, знакомство почти оборвалось и возобновилось после его начала работы на Киевской Кинофабрике и переезда в Киев.
Между нами всегда на протяжении этих лет существовало обоюдное чувство симпатии, установившееся после совместной работы и на основании единства вкусов в области искусства. Однако, близкой, закадычной дружбы между нами не было. ДОВЖЕНКО не искал особой близости и за все время нашего знакомства, например, у меня дома никогда не был. Я у него начал бывать только в последние годы, после его приезда в Киев — во время редких моих приездов в Киев. Бывать у ДОВЖЕНКО на дому очень трудно — не только в связи с его перегруженностью работой, но и, главным образом, в связи с тем, что жена его, Юлия Ипполитовна СОЛНЦЕВА, очень неприветлива к друзьям ДОВЖЕНКО /особенно к незанимающим выдающегося положения/ и всячески пытается оградить ДОВЖЕНКО от посещений; подчас даже говоря, что его нет дома, в то время, когда он дома. К себе я чувствую ее определенную нерасположенность. Это весьма затрудняет сближение с ДОВЖЕНКО, так как он находится под большим влиянием жены. В 1923—24 г.г., когда я познакомился с ДОВЖЕНКО, он был очень близок к БЛАКИТНОМУ /Элланскому/ — редактору "ВІСТЕЙ", бывшему лидеру боротьбистов. Мне кажется, что в те времена он был близок и с другими бывшими боротьбистами из круга БЛАКИТНОГО — ШУМСКИМ, ГРИНЬКО, МАКСИМОВИЧЕМ, ЯЛОВЫМ и друг. Степени этой близости и характера ее я не знаю.
Самое лучшее отношение, но без бытовой дружбы — было в то время у ДОВЖЕНКО к ХВИЛЕВОМУ, которого ДОВЖЕНКО считал лучшим мастером в литературе — взгляды которого в вопросах искусства разделял. Степени их политической близости в то время я не знаю. Тогда же началась дружба ДОВЖЕНКО с БАЖАНОМ и ЯНОВСКИМ. В "ГАРТЕ" ДОВЖЕНКО занимал крайнюю "левую" позицию, почти примыкая к футуристам, но с группой футуристов, возглавляемых СЕНЧЕНКО был всегда в самой ярой вражде. ДОВЖЕНКО вошел и в организацию "ВАПЛИТЕ", однако, в жизни ее участия не принимал, живя в это время не в Харькове, а в Одессе. Позже, к концу существования "ВАПЛИТЕ", ДОВЖЕНКО пребывал в группе оппозиции в "ВАПЛИТЕ" и даже внутри "ВАПЛИТЕ" выступал против ее руководства, за что подвергался нападкам "ваплитовцев" — с обвинением в "зрадництве". Разрыв с "ВАПЛИТЕ" и группой ХВЫЛЕВОГО окончательно определился после постановки ДОВЖЕНКО картины "ЗВЕНИГОРА", где ДОВЖЕНКО высмеивал украинский национализм и националистов. "ВАПЛИТОВЦЫ" поговаривали об "ориентации ДОВЖЕНКО на Москву", о том, что он "продался" и проч. ДОВЖЕНКО в ответ на это выступал и ругался, заявляя, что он действительно ориентируется на Москву, как столицу мирового пролетариата и колыбель Октябрьской революции, и называл группу ХВЫЛЕВОГО "хуторанами" и "кооператорами". После чего о ДОВЖЕНКО стали говорить, что он "делает карьеру". Собственно, по существу истории, с ДОВЖЕНКО история с ДОВЖЕНКО и произвела фактически идейный раскол "ВАПЛИТЕ". Собственно, с этого времени и началась моя большая близость с ДОВЖЕНКО и первые разговоры на политические темы, так как я был в группе, поддерживающей ДОВЖЕНКО и тоже отколовшейся от "ВАПЛИТЕ", и враждовавшей с ХВЫЛЕВЫМ. В наших тогда разговорах ДОВЖЕНКО ярко и остро осуждал группу ХВЫЛЕВОГО/ но не самого ХВЫЛЕВОГО, которого продолжал любить и считал жертвой влияния ДОСВИТНОГО и ЭПИКА.
То же он думал и о КУЛИШЕ, он в этих разговорах громил и высмеивал националистов. И, когда в то время, из отколовшихся "ваплитовцев" создалась в противовес хвылевистскому "Пролитфронту" футуристическая "Группа А", то ДОВЖЕНКО вошел в нее, как один из фундаторов / вместе с ИОГАНСЕНОМ, КО...АСЕВЫМ и СЛИСАРЕНКО/, но никакого участия в этой группе/ в ней был и я / не принимал, ни разу даже не присутствовал на ее собраниях — выехал из Харькова совсем. На несколько лет он подался исключительно работе в кино и, позже, переехал в Москву, почти совершенно уйдя от всякого участия в жизни украинских культурных кругов. Бывш. "ваплитовцы" в связи с этим распространяли о ДОВЖЕНКО всякие сплетни и даже его ближайшие друзья — БАЖАН и ЯНОВСКИЙ — на некоторое время отошли от него и были весьма недовольны его "отходом от национальной культуры". БАЖАН и ЯНОВСКИЙ всегда считали ДОВЖЕНКО крупнейшим и талантливейшим деятелем именно национальной украинской культуры. До истории с "ЗВЕНИГОРОЙ" вообще все широкие круги националистов определенно рассчитывали на ДОВЖЕНКО. После "ЗВЕНИГОРА" — старались его травить; работы ДОВЖЕНКО на Украине или замалчивались, писались "гробящие" рецензии и статьи, сочинялись сплетни. Снова я увиделся с ДОВЖЕНКО после довольно длительного перерыва — в ночь после самоубийства ХВЫЛЕВОГО — 13 мая 1932 года. ДОВЖЕНКО не то случайно, не то специально приехал в Харьков. Он вошел в комнату, где лежал в гробу ХВЫЛЕВОЙ — было поздно и людей присутствовало немного — подошел прямо к гробу, ни на кого не смотря, взял голову обеими руками, нагнулся, поцеловал заклеенную рану, повернулся и вышел.
Вслед за ним вышли ИОГАНСЕН, СЛЮСАРЕНКО (СЛИСАРЕНКО – ред.) и я. Вчетвером мы отправились бродить в парк. ДОВЖЕНКО все время молчал. ИОГАНСЕН на память прочитал ему посмертное письмо ХВЫЛЕВОГО, которое тот оставил на столе перед собой в момент выстрела, которое успели прочесть только несколько человек, прибежавшие первыми оказать помощь, и которое потом куда-то сразу исчезло. Я не помню точно содержание письма, — в нем ХВЫЛЕВОЙ писал, что причина его самоубийства "арест ЯЛОВОГО", который он расценивал, как "расстрел нашей генерации", и заявил, что он ничего не понимает, так как "мы были честными коммунистами". ИОГАНСЕН на память процитировал письмо совершенно точно. ДОВЖЕНКО встрепенулся и попросил еще раз прочесть. ИОГАНСЕН повторил и добавил: "Мы должны это письмо запомнить на всю жизнь". ДОВЖЕНКО ничего не ответил и продолжил угрюмо молчать.
После этого я его не видел опять несколько лет, если не считать мимолетных встреч на улице или в театре. Из отрывочных фраз, которыми мы обменивались во время этих встреч, а главным образом из рассказов БАЖАНА и ЯНОВСКОГО, которые с ним встречались чаще, бывая у него и в Москве — мне было только понятно, что ДОВЖЕНКО настроен резко против "РАПП`а", а рапповской линии в литературе и искусстве, а также одновременно и против "рівних хуторян" — националистов, сочетая это с самой доброй памятью о ХВЫЛЕВОМ. БАЖАН и ЯНОВСКИЙ, очень любя ДОВЖЕНКО и разделяя его такие взгляды, в то же время /особенно ЯНОВСКИЙ/ подчас упрекали ДОВЖЕНКО/ за глаза в разговорах со мной / в стремлении и чрезмерной ортодоксальности. Однако, вместе с тем, высказывали свои мысли о том, что никто, как ДОВЖЕНКО, так глубоко и правильно не понимает национальную культуру, и он был для них ярким авторитетом. С момента переезда столицы из Харькова в Киев, встречи с ДОВЖЕНКО стали чаще. Переехавший в Киев БАЖАН постоянно встречался с ДОВЖЕНКО, также к тому времени переехавшим в Киев. Встречался с ДОВЖЕНКО, приезжая в Киев, и ЯНОВСКИЙ.
Я присутствовал обыкновенно, когда мы бывали все вместе. Это было в те годы, когда обострилась борьба против националистов, когда одна за другой раскрывались подпольные контрреволюционные националистические организации и следовал ряд арестов видных писателей, близких к БАЖАНУ и ЯНОВСКОМУ, и ДОВЖЕНКО. Поэтому разговоры были наполнены обсуждением арестов. БАЖАН и ЯНОВСКИЙ очень болезненно переживали аресты, резко высказывая свои недовольства, свои сомнения. Все аресты они считали "липой", утверждали, что идет "бешенная русификация", что "гибнет украинская культура", высказывали всевозможные националистические суждения и их антисоветские настроения росли. Надо сказать, что в это время влияние на них ДОВЖЕНКО было исключительно благотворное. В мягкой форме — доказывая и убеждая, — а иногда и в резкой — ссорясь — ДОВЖЕНКО сдерживал их настроения. Он говорил, что нет дыма без огня, что, очевидно, аресты имеют под собой основание, ругал матерых националистов, запутавших в свои сети честных людей, говорил о сложности обстановки и проч. В большинстве случаев, он просто отводил разговоры о недовольствах, в противовес им заговаривал о ярких положительных фактах советской действительности — с увлечением говоря об индустриализации и перерождении страны. С особым увлечением он рассказывал о СТАЛИНЕ, с которым встречался уже, читал ему сценарий и вел беседы. О СТАЛИНЕ ДОВЖЕНКО всегда говорил особо горячо. Влияние ДОВЖЕНКО на БАЖАНА и ЯНОВСКОГО крепло и снова росла их близость. БАЖАН и ЯНОВСКИЙ снова говорили о ДОВЖЕНКО восторженно, видя в нем всю будущность не только кино, но и всей украинской культуры. Особенно импонировало им, что ДОВЖЕНКО возвратился в Киев и принялся строить украинскую кинематографию, украинскую культуру.
У меня к этому времени сложилось о ДОВЖЕНКО представление, как о настоящем советском патриоте, безусловно, советском человеке. Однако, в скором времени, при дальнейших встречах, начали проявляться срывы с таких позиций ДОВЖЕНКО. Эти срывы проявлялись всегда в связи с его недовольствами его работой и окружающим положением вещей. ДОВЖЕНКО вообще свойственно остро реагировать на всякие помехи в работе, на плохую работу подчиненных и начальствующих над ним людей. В частности — на кинофабрике. В таких случаях он очень резок в суждениях и оценках. И вот — ругая и осуждая недостатки в работе, болея за них и ища путей их преодоления, он одновременно, с вполне советскими выводами, начал высказывать заключения националистические. Например, как-то, года два назад, он на даче писателей на Ирпене, будучи пьян и в состоянии возбуждения ругал директора фабрики, мешавшего ему работать /ИЦКОВ/ и других работников, ДОВЖЕНКО всю причину их плохой работы усматривал в том, что они не украинцы и не понимают задач украинского кино. Он возмущался почему и в России, и в Грузии — везде кинематография создается национальными кадрами, а только на Украине ее делают и евреи, и русские, кто угодно, но только не украинцы.
Позже, через год, опять там же на Ирпене, разговор на эту тему повторился. Теперь уже в более широком обобщении — о всей украинской культуре — и снова ДОВЖЕНКО кипятился по поводу того, что нет национальных украинских кадров, что везде "жиды". Из других замечаний и суждений ДОВЖЕНКО по национальному вопросу слагался в общем своеобразный национальный кругозор ДОВЖЕНКО. Он ругал "жидов", ругал русских, ругал украинских националистов-хуторян, но и на национализм фашистской воинствующей формации он также обрушивался с такой же руганью. Одновременно все последнее время растет его интерес ко всему национальному украинскому. В прошлом году летом мне случилось провести с ДОВЖЕНКО целый день вдвоем — наедине, у него на квартире. Я завел с ним разговор о национальной культуре, историческом прошлом Украины и перспективах дальнейшего развития. Мы лежали вдвоем на одной постели и разговор шел в очень задушевных тонах. Меня интересовало больше всего отношение ДОВЖЕНКО к партии боротьбистов. На основании предыдущих его настроений, в обстановке задушевной беседы, я ждал, что он будет говорить в тонах разделения взглядов этой партии. Однако, откровенничая и рассказывая о своем прошлом увлечении отдельными боротьбистами, как обаятельными для него личностями, признаваясь в своих симпатиях в прошлом к идеям боротьбизма — ДОВЖЕНКО начал убеждать меня, что боротьбисты были неправы, осуждать их за то, что они скатились в контрреволюцию, развенчивать обаятельные прежде для него личности в лагере националистов и высказывать аргументации к тому, что аресты их были основательны, что действительно они вели подрывную работу и история, народ их действия осуждает, как антинародную. Все другие высказывания ДОВЖЕНКО были в этом разговоре аналогично советские. И особо подробно и любовно он говорил о СТАЛИНЕ. Реакции ДОВЖЕНКО на аресты в течение последних лет видоизменились. В первое время он, как сказано, всегда искал аргументации, которые доказывали бы справедливость арестов и необходимость их в борьбе с врагами Советской страны. Далее у него начали появляться сомнения, — он начал высказываться в том духе, что невозможно, чтобы врагов было так много: советская, народная власть не может иметь столько врагов. Когда же стали известны случаи освобождения и реабилитации арестованных, ДОВЖЕНКО начал считать, что вообще арестовывают невиновных, а что это результат паники. К этому присоединились обсуждение слухов о том, что арестованных на допросах мучают и пытают. И ДОВЖЕНКО начал остро ругать органы НКВД, считая, что в них работают враги и садисты, а местных руководящих работников называл дураками, не умеющими разобраться в людях и политическом положении, и трусами, дрожащими за свою шкуру — готовыми во имя собственного благополучия погубить невиновных. Отсюда начались его критические заключения о самой системе советской жизни, которая вместо того, чтобы воспитывать нового благородного человека - "рыцаря без страха и упрека", - создала массовый тип приспособленца, дурака и труса. И ДОВЖЕНКО резко осуждает всю систему советского воспитания — школу, комсомол, общественные организации, взаимоотношения между коммунистами и беспартийными, цензуру в искусстве, прессу и "весь тон жизни", построенный, с одной стороны, на "ура-патриотизме, шапкозакидательстве и кузьма-крючковщине", а с другой стороны — на "догматизме и обязательном штампе и проч."
Впечетления о Западной Украине, которыми делился со мной /в присутствии ЯНОВСКОГО/ ДОВЖЕНКО, в основном сводились к тому, что ДОВЖЕНКО, высказывая свою радость по поводу объединения Украины осуществления исторической народной мечты — скептически оценивал тенденции западно-украинского населения к советизации. По его мнению, большая половина населения в Западной Украине относится к нам враждебно — и, оценивая это, — ДОВЖЕНКО высказывался с точки зрения советского патриотизма.
Местную западно-украинскую интеллигенцию ДОВЖЕНКО высмеивал и поносил, называя клерикальной и националистически ограниченной. Однако, вместе с этим, жаловался, что у них украинского больше, чем у нас, что там, в Западной Украине — это сифилис, язва на теле украинского народа. Противоречивость натуры ДОВЖЕНКО сказывается постоянно и во всем. Как в быту у ДОВЖЕНКО, тонкая культурность и изощренная эстетичность легко сочетается с самими простыми вкусами, с самыми элементарными интересами и чертами характера сельского жителя, и даже с самыми примитивными старосветскими традициями, — так и в психике ДОВЖЕНКО ясность мышления /свободолюбие, толерантность, образованность неожиданно сочетается с тупостью таимого, отсталого селянина, например — с антисемитизмом. Так и в политическом кругозоре — честность, принципиальность, безусловная устремленность к социалистическому мировоззрению вдруг сочетается c националистическими концепциями.
28.VI. я приехал я Киев, чтобы повидаться с ДОВЖЕНКО. Я отправился прямо к нему домой, не предупреждая по телефону, так как боялся, что к телефону подойдет его жена, и, извинившись, скажет, что ДОВЖЕНКО нет дома и не будет. В течении вечера я заходил дважды, но оба раза ДОВЖЕНКО дома не застал — ни его, ни жены не было до поздней ночи. 29.VI., cкомбинировав так, чтобы звонил не я, я связался с ДОВЖЕНКО телефоном, и в 4 часа пришел к нему домой. Весь вечер, до ночи, мы провели вдвоем — у него дома, на кинофабрике, на Днепре и опять у него дома. Условились и о встрече на 30.VI., но вдруг, в связи с предстоящим отъездом ДОВЖЕНКО в Бессарабию, эта встреча не состоялась. Разговоры 29.VI. происходили между нами двумя, преимущественно, без присутствия его жены — в дружеской и задушевной обстановке. Я начал с расспросов о новой картине "ОСВОБОЖДЕННЫЕ"/ о Западной Украине/. В это теме основные недовольства ДОВЖЕНКО — Комитет по делам кинематографии /БОЛЬШАКОВ/ в Москве картину на экран не выпустил, требуя исправлений и переработок. ДОВЖЕНКО нервничает, обзывает БОЛЬШАКОВА дураком и мерзавцем, заявляя, что не подаст ему руки. На вопросы — в чем дело, почему ДОВЖЕНКО на захотел подробно объяснять, сказав, что завтра покажет мне картину и тогда объяснит. Потом заключил: "Потому что БОЛЬШАКОВ дурак, а главное — не украинец и ничего в Украине не понимает". Однако, тут же добавил: "Вот же ХРУЩЕВ видно, тоже не украинец, но уже понимает Украину и у него нет возражений — потому что умный человек". — Что же ты будешь делать? — "Печатать картину, так, как она есть, и завтра напишу письмо СТАЛИНУ". Я заговорил о международных событиях. ДОВЖЕНКО очень сочувствует пораженной Франции, говоря о ней, как о колыбели мировой культуры, ругает Англию, обрушивается с проклятиями на Германию. И тут же утешает себя тем, что в результате войны будет мировая революция. Потом обрывает себя, заявляя, что: "Ах, я нечего не понимаю, никто ничего не знает", и хочет перейти на другую тему — о пчелах и пасеке, которую он себе у строил на территории кинофабрики. С трудом возвратив его к теме я начал спрашивать его мнения о союзе СССР с Германией. ДОВЖЕНКО долго отговаривался тем, что ничего не понимает, перестал понимать, или начинал оценивать военную мощь Германии и удивляться смелости стратегического плана Гитлера. Наконец на мой вопрос — как же, с каких концов, на пользу или во вред СССР союз с Германии — ответил коротко: "В конце концов я думаю, что во вред." — Почему? — "Она при нашей помощи расправиться в одиночку со всеми, потом отдохнет несколько лет и тогда при помощи Англии разобьет нас. Германия самый сильный и самый страшный враг". И ДОВЖЕНКО начал ругать фашистов, одновременно расхваливая их организованность и дисциплиннированность — "не в пример нашей расхлябанности". Попутно ДОВЖЕНКО начал говорить о том, что у нас народ распустился, расхлябался, деморализовался /в результате длительного перепуга от арестов, бедности, очередей, безответственности и проч./ — везде сидят на ответственной работе ограниченные люди, бездарности, трусы и дураки: "умных то всех посадили". Разговор опять перешел на пасеку и, вызвав машину, ДОВЖЕНКО повез меня на Кинофабрику показать свою пасеку и сад. Показывая, подробно рассказывал о пчелах, и вообще, о своих проектах переустройства жизни. Доказывая, как экононический эффект даст широкое распространение пчеловодства в колхозах, рассказывал о том, что надо все колхозы обсадить липой, точно вычисляя прибыли и проч. Потом рассказывал о рыбоводстве, о том, как он агитирует жителей своего села разводить рыбу и восторгался поднятой сейчас кампанией за водоем каждому колхозу. Вообще воодушевленно рассказывал мне целую серию планов улучшения благосостояния страны путем использования внутренних ресурсов: пчелы, рыба, фрукты, новые сельско-хозяйственные культуры. Рассказывая об этом, ДОВЖЕНКО ничего слышать не хочет. Здесь ДОВЖЕНКО снова заговорил о ХРУЩЕВЕ — в восторженных тонах: "Вот кого я люблю, так это ХРУЩЕВА: правильный, умный мужик! И мечтать умеет. И понимает, что мечта родит жизнь".
Подробно он рассказал мне известный ему от ХРУЩЕВА, но не опубликованный еще, закон, составленный ХРУЩЕВЫМ, об обязательном насаждении в колхозах фруктовых садов — описывая с восторгом эффект от этого мероприятия. Потом рассказал о плане ХРУЩЕВА — введении на Украине новой с.х. культуры — фисташки и какой эффект даст это мероприятие. И ряд других идей. ДОВЖЕНКО говорит обо всем этом захлебываясь и умиляясь. Попутно ругает нашего украинского селянина за его инертность, леность, некультурность и доказывает, что ему ничего втолковать нельзя — единственный путь — это приказ, закон. "Молодец ХРУЩЕВ — он это понимает, через 10-15 лет ему колхозники в землю будут кланяться".
Придя в хорошее настроение, ДОВЖЕНКО начал говорить о кинофабрике, высказывая надежду, что она, наконец-то, станет на ноги, так как назначен новый директор /ЮРКО/, которому, хотя он пока еще ничего не смыслит в кинематографии, ДОВЖЕНКО дает блестящую характеристику: "умный, толковый и украинец". Ухватившись за этот момент, я попробовал перейти к обсуждению вопросов украинской культуры. Однако, ДОВЖЕНКО ответил так: "Культура не в хорошем или плохом романе, писателе, художнике или кинофильме. Это легко легко достижимо в невоенных условиях и при умных руководителях: народ всегда дает таланты. Культура в том, чтобы наукчить жить и сипользовать все то, что дает тебе природа" — и ДОВЖЕНКО снова вернулся к тому, какие надо сажать деревья, как разводить рыбу, чем кормить свиней и проч. Вечером мы отправились на Днепр и долго сидели на обрыве под Лаврой. Я перешел снова к разговору о культуре. ДОВЖЕНКО отвечал очень пессимистически. ДОВЖЕНКО жаловался, что в результате уравнения и стандартизации жизни у нас в СССР — гибнет самобытность наций: пропадают национальные признаки, стираются национальные черты характера. Катастрофически изживается национальная песня, одежда, домашние промыслы, обычаи, даже язык. ДОВЖЕНКО доказывает, что это ослабляет народ не только творчески и культурно, но и политически. ДОВЖЕНКО жалуется, что падает моральность народа. Процветает хулиганство, гурбость, пошлость, грязное отношение у женщине, неуважение человека к человеку, развивается мелкий эгоизм, себялюбие, трусость, доносчицтво. Это также не только коверкает личность, но ослабляет народ политически, государственно. ДОВЖЕНКО жалуется, что вместо уничтожения религии не дано ничего. Религия — пусть фальш и ложь — но это давало моральные устои, облагораживало. "Иногда, — говорит ДОВЖЕНКО, — фальш лучше, чем пустота. Например, ругают галичан и поляков за их приторную вежливость и доказывают, что она фальшивая. А я говорию, путь лучше фальшивая вежливость, чем искренне хулиганство".
Он ассоциирует этот вывод с религией: может быть лучше быть религиозным, но честным тружеником, чем хулиганом и лодырем! ДОВЖЕНКО говорит в том, что революция подняла кверху огромные слои людей, но пока что из миллионов неграмотных сделали всего лишь милионы малограмотных. Но даны ему все права, право требовать и убеждает его, что он — новый человек. И он решил, что новый человек и есть малограмотный, что малограмотность — совершенство. И он начинает диктовать. Тип современного нового человека — это тип неука, недоучки, а недоучка с претензией — хуже профана и темного человека. ДОВЖЕНКО отказывается рассматривать это как временное переходящее явление и не хочет глянуть в перспективу. Он доказывает, что потому и отстает современная советская литература, так как она призвана показать миру нового человека, рожденного социализмом. А этот человек пока что тип отрицательный: неук, лентяй, хулиган. И честный писатель, любящий свой народ и верящий в социализм, не может показать миру такое детище социализма. Поэтому он молчит, избегает этой темы. Надо было бы обрушиться на своременного человека, показать ему всю его мерзость, но этого не позволит Главлит — ведь, нельзя же компрометировать идею социализма, который, оказывается, за четверть века успел создать масосвый отрицательный тип ного человека и только единицы больших людей. А единицы — это не тип. И ДОВЖЕНКО считает, что создавшийся отрицательный массовый тип — это результат пороков социалистической системы. В частости — панического настроения руководителей перед, якобы, сильным внутренним врагом, неправильной системы воспитания молодежи, отсутствия романтики, "заседательского и анкетного" тона жизни, тупости местных работников их трусости, а кроме того — перманентного голодания, постоянного недостатка продуктов, в чем ДОВЖЕНКО обвиняет местный советский, партийный аппарат, неумеющий работать и учить работать других. ДОВЖЕНКО грустно кончает: "Обо всем этом самому СТАЛИНУ, конечно, некогда подумать". Однако, днями, в развитие этого разговора ДОВЖЕНКО начал обвинять "вообще русских": украинский народ в своих исторических традициях благороден, опрятен и человеколюбив. А в традициях русскогоснарода — грязь в быту, грязная матерщина, неуважение к старости".
У современных же русских недоучек-выскочек, малограмотных "новых людей" — эти традиции выросли в хамство и хулигантсво, в тупость и дикость. И, задавая тон и на Украине, они перенесли это и в украинский народ, испортили его. Далее, сопоставляя национальную самобытность русского и украинского народа, ДОВЖЕНКО с восхищением вспоминает старые украинские традиции и высмеивает традиции русских. Потом, вдруг, почувствовав видно, что это мелко и пошло, оборвал и постарался поправиться, сказав: "Впрочем, умный во всякой нации хорош, дурак во всякой нации — плох". И предложил возвращаться домой. В дальнейшем разговоре ДОВЖЕНКО ругал КОРНЕЙЧУКА, высказывая сожаления, что ХРУЩЕВ любит КОРНЕЙЧУКА и доверяет ему — "а он /КОРЕНЙЧУК/ только самодовольный дурень, ничего не желающий, кроме собственного успеха". Долго мы говорили о БАЖАНЕ. ДОВЖЕНКО сетует, что БАЖАН "испортился" с тех пор, как вступил в партию. "Испортился" — заключается в том, что он стал "узко-ортодоксален", избегает откровенничать, стал холоднее, замкнутее и даже редко заходит к ДОВЖЕНКО. ДОВЖЕНКО считает, что причина этого не только влияние новой жены, но и вступление в партию: "Микола очень примитивно понял свои партийные обязанности, и я от него этого не ожилад". О ЯНОВСКОМ ДОВЖЕНКО отзывается гораздо лучше, ДОВЖЕНКО очень жалуется на одиночество, что "последнее вреся не с кем душу овтести в свободную минуту". Много мы говорили о присоединении Бессарабии. ДОВЖЕНКО очень рад этому факту. Уверен, что в скором будущем буде присоединена и Закарпатская Украина, и таким образом весь украинский народ будет воссоздан. ДОВЖЕНКО считает, что присоединение Бессарабии на Юге не окончится — наши войска двинутся на Дарданеллы. ДОВЖЕНКО доказывает жизненную необходимость овладения Дарданеллами — для безопастности СССР. Думает, что прямо из Бессарабии поедет за армией в Дарданеллы. Наша встреча 30.VI. не состоялась, ввиду того, что ДВОЖЕНКО переменил решение выехать І.VII. и решил ехать ночью — с 30.VI. на 1.VIІ. /так он мне, по крайней мере, объяснил/ и поэтому был занят подготовкой к отъезду. Принял: НАЧАЛЬНИК 2 ОТДЕЛА УГБ УНКВД ЛЕЙТЕНАНТ ГОСУДАРСТВЕННОЙ БЕЗОПАСТНОСТИ /СПИВАК/ |
|||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||||