Национальный вопрос |
[Apr. 4th, 2002|07:11 pm] |
Попадается взгляд на нации как на "специализирующиеся" по чему-л (подставить этнические особенности). Но не только как в американском анекдоте:
In heaven --------- The police are British, the cooks are French, the lovers are Italian and it's all run by the Germans.
In hell ------- The police are French, the cooks are British, the lovers are German and it's all run by the Italians. -
(хотя и это не в последнюю очередь, кажется), а в порядке этической установки, как бы в противовес шовинизму. Механизм самоидентификации такой предлагается: "мы" -- не "лучшие" (фи!), но "особые".
Это, наверное, потому, что нациям в либеральной доктрине места нету; со всех точек зрения, нация -- это формальность. С другой стороны, есть же они, и надо же что-то с ними делать. Большой имперский народ еще можно осадить, чтоб знал свое место, но как быть с претензиями т. н. национальных меньшинств? У тех-то больше всех гордости, и больше всех чувства национальной исключительности, но ведь их не обидишь. Национальные меньшинства -- какой-то полусубъект права, действительно, с ними шутки плохи.
Надо перевести нац. вопрос в параисторическую, т. е. культурную область, а на сегодняшнем языке это значит -- связать с маркетингом. Возвращаемся к пресловутому анекдоту...
А все из-за того, что нацменьшинства -- палка о двух концах. Придумали их для борьбы с "шовинизмом", а может быть, и с самой идеей нации как (более нежели собирательного) целого, как сверх-субъекта. И давно уже можно было бы совсем похоронить концепт "нация", если бы не меньшинства только, если бы не они.
(Здесь личного характера семейные воспоминания, общего интереса не представляют и совсем к делу не относятся.)
Отец рассказывал: "Когда я учился в школе, отец (дед М. Е.) со мной разговаривал мало. Почти совсем не разговаривал. Только к концу четверти, когда мама узнавала, что по какому-нибудь предмету у меня может быть четверка. Тогда он ставил меня между коленями и говорил: "Я тобой недоволен." Этого было достаточно.
В конце войны и сразу во дворах московских домов развелся бытовой антисемитизм, пришел от немцев; раньше этого не было. Родители, во всяком случае, ничего такого не помнят. Я выходил на улицу, все катались на карусели или играли, а мне кричали: "Жид! Не будем с ним играть!" -- и не пускали кататься. Я плакал и бежал к маме, она выходила, говорила, чтобы меня взяли играть. Ее все очень любили. Меня поэтому принимали в игру, но в другой раз все начиналось снова. Об этом узнал отец, когда мне было лет восемь. Он мне сказал: "Ты все время жалуешься маме. Это не годится. Она из-за этого переживает. Ты уже большой. Ты здоровый. Ты крепкий. Если ты слышишь слово "жид" -- бей по морде. Ты не должен только бить тех, кто слабее тебя. Ты никогда не должен бить девочек." С тех пор я так и поступал каждый день десять лет подряд. История с жидовской мордой была, конечно, раньше -- тогда он мне ничего этого не успел сказать."
(История с жидовской мордой. Дед М. Е., услышав крики, выглянул в окно и увидел, как его сын А. М. лет пяти стоит у помойки и, держа за длинный хвост что-то напоминающее дохлую крысу, возит упомянутым предметом по лицу девочки чуть постарше, обзывая ее при этом жидовской мордой. Девочка была русская, естественно: никаких кандидатов на звание ж. м., кроме моего отца, во всем дворе не было. Озверевший М. Е. высунулся в окно по пояс и заорал: "Иди домой!" -- разбив при этом красивую вазу, любимую бабушкину, подарок пациента, которого он удачно прооперировал. Отца тогда выдрали в очередной раз.)
Записать еще: пионерский лагерь; взрослая история про аспиранта Колю Г. в ракетных войсках. |
|
|