|
[Mar. 6th, 2021|02:08 pm] |
Умер от ковида старый человек, совершенно фантастический человек, Юрий Григорьевич Калинин. Был он мне и учителем, вел один из наших странных теоретических курсов экспериментальной физики: рисовал на доске пояс Роговского. Аналоговое мышление экспериментатора от матушки Урании -- вещь мощнейшая, мне практически недоступная, уважаю безмерно. Над теоретиками он посмеивался. Зашел, увидел на доске Кингсеповские матричные элементы (а Кингсеп любил квазичастицы в плазме описывать квантовомеханически, особенно когда можно было прокомментировать распад ее на несколько других; распадаться там тоже не все умеют), махнул рукой -- вот, говорит, заумь какая, а я никогда ничего этого не понимал, еще и вычисления эти трехэтажные. Врал, конечно. Он был из последних сдававших теорминимум лично Ландау; что другое, может, и нет, а этажность вычислений там тогда была побольше, чем есть теперь. Тогда все были живы, Кингсеп был мне научным руководителем, я сердилась на его эстетские замашки, не вообще, а потому что он все-таки слегка переигрывал -- но это фигня, было дико здорово, они были такие очень старшие, и все дружили. Очень скоро Кингсеп заболел и умер, Калинин унаследовал от него начальствие над какой-то, не могу я это выучить, ну, административной единицей. (Небольшой: большие начальники у нас чиновники, не действующие ученые.) Это отнимало у него кучу времени, явно не делало его счастливым, но характер ему не испортило. Патологически добрый был человек, между прочим. Одно время только благодаря ему и можно было продолжать существовать. У него, по-видимому, было очень здоровское семейство (у Кингсепа -- точно), но ни жены, ни детей мне видеть не довелось, только заочно знаю про них немного.
Он был нечеловечески клевый рассказчик. Одно время я бегала за ним с диктофоном, и что-то он мне наговорил (может, миллионную долю того, что я хотела собрать). Но не разрешил мне тогда это выложить, говорит -- умру, делайте, что хотите. А я сейчас вообще ничего не хочу делать. И тогда не продолжила процедур с диктофоном. Хотя -- собирала вроде как именно, чтобы не пропало, потому что мы все помрем, но я ненавижу этот расчет на смерть; почему нельзя, чтоб Ковальчук, ладно уж, помер, а Калинин нет? Наверное, потом буду жалеть, сейчас не жалею. Отец был прав, научная работа -- единственное, что помогает в такой ситуации не рехнуться. Надо мне сказать спасибо микробным людям, вовлекшим меня в свои микробные дела: что б там ни было дальше, членораздельную речь я пока что не забываю благодаря им. Доктор один хороший, изобретательный хирург-онколог, говорил мне как-то, мол -- эстафета, то поколение передало палочку, мы бежим свое, тоже передадим, вот и славно. То есть, это мы должны уметь быть тем же для младших. Немыслимо.
Первое серьезное сознательное воспоминание Калинина, если верно помню с его слов -- переход понтонного моста назад в Киев, как возвращались из эвакуации. Сорок четвертый, наверное, год, или сорок пятый. Это было интересно, ему понравилось. |
|
|