| Заканчивать без гандона; беда тебе, убийца, проклятие певца |
[Nov. 18th, 2001|02:29 am] |
| [ | Current Mood |
| |  tired | ] |
Не грузится дневник-то (и лента, и вообще ничего).
Наблюдение идиота: слова "кончить", "окончить" и
чуть только не "прикончить", кажется, и правда
вытесняются из нейтрального пласта языка препоганым
глаголом "заканчивать". "Он заканчивал институт."
"С этим пора заканчивать."
"Jesus is coming. And he is not wearing condom!" --
такие угрожающие плакаты висели в мои молодые годы
на фонарных столбах г. Бостона. Не знаю, что это
было, вероятно, реклама презервативов. А у нас
только ![[info]](http://lj.rossia.org/img/userinfo-lj.gif) verner@lj может позволить себе спросить,
когда лето кончится ( а не "закончится") -- и то,
наверное, потому, что живет в Америке.
Мандельштам (и Людвиг Уланд) тоже не дает мне покоя.
То кажется очевидным, что он читал балладу "Des
Saengers Fluch" и имел ее в виду, когда писал про
Кремлевского Горца, то вроде бы -- наоборот, никакой
связи. Я даже перевела ее в конце концов,
что с моим знанием немецкого довольно мучительно.
Перевод Миллера, во всяком случае, аккуратнее,
если кому интересно, напечатаю его себе в назидание.
Моя собственная попытка следует ниже:
Проклятие певца.
Перевод посв. Ф.Б.Миллеру, увы, покойному
Порою стародавней, нездешнею порой
Стоял прекрасный замок меж небом и землей,
И белый камень башни, глядевшей свысока
На сушу и на море, видать издалека.
Чуть ниже расстилались душистые сады
И брызги рассыпались диковинной воды:
И свежи, и искристы, в них блеск семи цветов...
И кольцами смыкался узорчатый покров.
Был тронный зал в том замке -- блистательный чертог.
Сидел король на троне, и был король жесток.
Что мысль его -- угроза, что слово -- чей-то плач,
Писал ли он указы -- их исполнял палач.
И навестили замок два друга той порой,
Один юнец зеленый, другой старик седой.
Старик верхом, с ним арфа; парнишка не спеша
Шел рядом легким шагом, беспечная душа.
"Теперь, мой сын, готовься: есть в песне глубина,
Нужны и боль, и радость, чтобы достать до дна,
Вся воля и вся сила, какую даст земля,
Чтоб стронуть с места камень и сердце короля."
Король сидит на троне. С ним кроткая жена,
Как воздух в полнолунье, небесна и нежна --
Но взоры государя и хладны, и пусты,
Как северных сияний кровавые цветы.
Вот встали перед ними певцы, вот шорох фраз
Умолк... старик по струнам ударил только раз --
Ударил точно, дивно, все звуки разбудив,
И устремился к сводам волнующий прилив.
Запел его товарищ. И светел, и силен
Был тот чудесный голос, и эхо всех сторон,
Вздыхая, отвечало... был древних песен хор,
Как призраков старинных подземный разговор.
И дни златые пели, и славили весну,
Любовь, что слаще смерти, а смерть подобна сну,
О чести, о свободе, о доблестных сердцах,
О том, что возвышает, что повергает в прах.
В сраженьях закаленны, лихие на язык,
Душою царедворцы смирились в этот миг,
Затихли... королева, и плача, и смеясь,
Певцам бросает розу, с подмостков наклонясь.
"Как! Вы околдовали послушный мой народ,
Жену мою прельстили!" -- и в бешенстве встает
Король, дрожа всем телом, и яростный клинок
Летит; краснее розы под ним растет цветок.
И залы многолюдны тут опустели вмиг,
Как бы в преддверье бури... и юный ученик
Вздохнул и тихо умер у старца на руках.
Тот плащ с плеча срывает; укрывши милый прах,
Выходит прочь из замка. Конь гложет удила,
Но не храпит, не рвется, хоть ноша тяжела.
Мертвец привязан крепко, сидит он, как живой,
Шагает рядом старец с поникшей головой.
Высокие ворота захлопнулись, ворча.
Старик остановился и арфу снял с плеча,
Была всем арфам арфа... ее с размаху он
Разбил о белый мрамор сверкающих колонн.
И страшно голос старца под небом прозвучал:
"Проклятье темным сводам надменных этих зал!
Пространства ваши мёртвы; отныне и вовек
Здесь не разбудит струны прохожий человек.
Будь музыкой вам стоны, трусливый шаг раба
Да мести грозовая неслышная труба:
Трухой вам рассыпаться, вас рок не пощадит,
Обломки вашей славы земля похоронит.
Проклятье вашим розам, душистые сады!
Сухие руки смерти посадят здесь цветы,
Польют песком и пылью. Иссякнет ваш родник
И засуха оскалит окаменелый лик.
Беда тебе, убийца, проклятие певца!
Кровавые победы, богатство гордеца --
Напрасны. Чем гордишься, тому лежать в пыли,
Не будешь ты помянут среди людей земли.
Так, канет твое имя в глухую ночь времён,
Исчезнет с уст, растает, как тот последний стон,
Как хрип в груди развестой, как выдох мертвеца
В пустом холодном зале проклятого дворца."
Договорил -- и небом услышан был старик.
И пали стены замка, в саду иссяк родник,
Ни деревца, ни тени; сухой земли кругом
Пустынные угодья смыкаются кольцом.
Колонна, покосившись, склонилась над землей,
Она одна свидетель всей роскоши былой;
Потрескавшийся мрамор развалится вот-вот
И в безднах мертвой ночи навеки пропадет.
Как звали государя, нам не узнать из книг,
То имя не помянет теперь ничей язык:
Оно в объятьях ночи, той ночи нет конца...
Вот так над ним свершилось проклятие певца.
Оригинал здесь.
Призрак Маршака надо всем этим бродит и рявкает, как
тигротигр светлогорящий, но не суть. Интересны мелочи.
Е. Эткинд пишет (в предисловии к моему любимому
двухтомнику "Мастера русского стихотворного перевода):
"Установлено, например, что в стихах пушкинского
Ленского цитируются словосочетания из элегии Мильвуа
"Падение листьев", переведенной в 1819 году М. Милоновым
("...улетели Златые дни весны моей"); видимо, в этом
переводе Пушкин увидел наиболее типичное выражение
"темной и вялой" сентиментально-элегической манеры
начала века." А здесь в оригинале: "Sie singen von
Lenz und Liebe, von sel'ger goldner Zeit," -- и едва
ли это цитата из Мильвуа. Скорее, устойчивое значимое
сочетание из словаря средневековых трубадуров
(превратившееся в клише к моменту появления усердных
переводов из Мильвуа). И вот к теме поэта и поэзии
(конечно я извиняюсь) -- типа, концепт (библейского)
пророка версус "представитель тайного (фактически)
средневекового ордена, со сложным языком символов"
(тут, во втором случае, скандинавская и кельтская
традиции в предшественниках). Пророки, в общем,
поддерживают (земную) власть, а трубадуры подрывают.
(Не знаю, что делают волхвы, которые не боятся
могучих владык -- по-моему, вносят путаницу.)
Еще можно долго говорить о том, что значит разбитая
лютня (я нашла даже "Провансальский романс" А. Майкова
и в который раз ему ужаснулась), а также вспомнить
кошмарно-прекрасную раннюю балладу Н. Гумилева "Песня
о певце и короле"
Я долее слушать безумца не мог,
Я поднял сверкающий меч,
Певцу подарил я кровавый цветок
В награду за дерзкую речь.
Цветок засиял на высокой груди,
Красиво-горящий багрец...
"Безумный певец, ты мне страшен, уйди."
Но мертвенно бледен певец.
Порвалися струны, протяжно звеня,
Как арфу его я разбил,
За то, что он плакать заставил меня,
Властителя гордых могил."
В комментариях отнюдь не указано источника -- зато упоминается
над этим текстом пометка "мне", сделанная рукой А. Ахматовой
(в книге "Путь конквистадоров"). Это, наверное, потому, что
певец поет песню про женский труп, очень хорошую. |
|
|
![[info]](http://lj.rossia.org/img/imported-profile.gif){kind=small}