Популярный романист примерил на себя роль Шахерезады.

Самый легкий способ вывести из себя прозаика, драматурга и главного редактора «Литгазеты» Юрия Полякова — обозвать его «писательским проектом». То есть можно обидеть его и по-иному: например, коварно причислить к стану либералов или не включить в официальную делегацию, едущую в Париж. Но уж если вы хотите уязвить героя в самое сердце, скажите, что на Юрия Михайловича работает бригада литературных негров, которая базируется в Переделкино. И потому, дескать, за всеми многолетними распрями (отягощенными судами и даже членовредительством) вокруг дачной собственности скрывается тайная борьба за контроль над переделкинской шабашкой...

Разумеется, это шутка. Поляков пишет сам и искренне недоумевает, отчего «серьезная проза» не приглашает его к себе в песочницу, а критика игнорирует. И в ответ сердито объявляет, что литпремии — фикция, а большинство толстых журналов — междусобойчики. Не только растиражированный роман «Козленок в молоке», но едва ли не весь поздний Поляков — это бесконечное внутрицеховое выяснение отношений, где ни рядовому читателю, ни посвященному писателю не под силу понять смысла всех намеков.

Нечто подобное есть и в трилогии «Гипсовый трубач», которую завершает роман «Конец фильма». Отравленные желчью мелкие дротики летят в сторону «братьев Рубацких», «Радмилы Улиткиной», «Михаила Пшишкина», «Ольги Свальниковой», «Алекса Хлаповского» и других коллег. Мимоходом достается Гребенщикову — за «суггестивные блеянья на корпоративных вечеринках» и Окуджаве, который назван «поющим дураком». Попутно мелькают ритуальные жертвы поляковского темперамента — «предатель Горбачев», «скотина Ельцин», «свинья Гайдар», диссиденты «с платным чувством справедливости» и зловещие «бейтаровцы», которые штурмуют парламент в октябре 1993-го...

И все же не судьба погорелого Верховного Совета и не печальная участь Советского Союза более всего волнует автора «Гипсового трубача», но близкий душе писателя вечный конфликт из-за собственности на земельный участок.

Хотя сухая кадастровая цифирь не обещает катарсиса, тема ссоры хозяйствующих субъектов достигает у Полякова нешуточного накала и завершается поножовщиной с перестрелкой. Третий том венчает историю захвата дома ветеранов культуры «Ипокренино»: с одной стороны — рейдеры во главе с таинственным Ибрагимбыковым (тайна раскроется в финале), с другой стороны — вороватый директор, а между ними — старики-ветераны и встающие на их защиту энергичный режиссер Жарынин и мятущийся писатель Кокотов, которые приехали сюда поработать над сценарием фильма.

Авторский замысел, похоже, предполагал, что именно история покорения «Ипокренино» и станет тем стержнем, который выдержит десятки побочных историй. На самом же деле сюжет о земельной баталии утонул среди множества отвлечений, вставных новелл и флэшбэков. Кроме главных и неглавных персонажей здесь также присутствуют персонажи из прошлого этих персонажей, и персонажи, рожденные воображением других персонажей, и персонажи-фантомы, выпускающие на свет собственных фантомов.

Вся эта пестрая толпа обеспечивает роману объем (три тома — 1,5 тыс. страниц), но не логику — читатель успевает заблудиться в толпе бездействующих лиц. То, что автор гордо именует «синтезом реализма и постмодернизма», представляет собой ворох разрозненных баек, даже не нанизанных на фабульный шампур, а кое-как к нему подвязанных — в духе Шахерезады («Вот я вам сейчас случай расскажу», «О, это удивительная история!», «О, это отдельная история!» и пр.).

Текст пестрит фельетонными фамилиями («народная артистка Саблезубова, композитор Глухонян, народный художник Чернов-Квадратов» и др.), несмешными метафорами («долька бледного помидора, явно страдающего овощным малокровием», «селедка, посыпанная одряхлевшими кольцами фиолетового лука», и пр.) и неловкими сравнениями («играют словом, как дурак соплей», «народ уже приучен к несправедливости, как испорченный пионер к содомии», «Розенблюменко позеленел, как хлорофилл» и т.п.).

Продираясь сквозь текст, отмечаешь его редкостную неряшливость. Критик Сэм Лобасов через страницу превращается в Дэна, алкоголик Пургач становится Пургачевым, чай «Мудрая обезьяна» оказывается вдруг «Зеленой обезьяной», а один и тот же эпизод прилета в Лондон повторен дважды (второй раз, видимо, на бис). И так далее, и тому подобное.

Сразу после выхода книги автор объяснил журналистам, отчего давно обещанный третий том появился только сейчас: «Я ведь не графоман с букеровским дипломом, я профессионал и не привык выпускать текст, требующий доработки». Либо это писатель так своеобразно понимает профессионализм, либо это издатель решился на преступление: подкараулил автора в ночи, вырвал недоделанную рукопись и побежал в сторону типографии.

А Поляков его не догнал. 

http://www.profile.ru/article/bitva-za-teremok-71103

Известный фантаст воспел магическую силу полицейской дубинки.

Вы с каким глазом мечтаете расстаться — с правым или с левым? Вы за кого проголосуете завтра — за Гиммлера или за Чикатило? Вы от чего хотите умереть прямо сейчас — от чумы или от холеры? Вопросы, с которых мы начали, выглядят даже не провокационными, а просто идиотскими, но, если вдуматься, именно такому выбору, бессмысленному и беспощадному, посвящена едва ли не вся «дозорная» пенталогия популярного фантаста Сергея Лукьяненко. К теме выбора из двух зол вернемся позже, а пока — о сюжете пятого и вроде бы заключительного романа цикла.

Итак, Антон Городецкий, дослужившийся до звания Высшего мага, случайно встречает юного пророка Кешу. Вскоре главное его пророчество (не услышанное пока ни смертными, ни бессмертными) станет яблоком раздора. Из Сумрака, средоточия Всея Магии, за мальчиком придет посланец, жуткий Тигр, а Гесер и Завулон, эмиссары Света и Тьмы в Москве, будут наблюдать, чем дело кончится: то ли пацана изничтожат, то ли всему волшебству на Земле придет конец. Хотя сердобольному Антону жаль мальчика, колдовскую силу терять тоже неохота, а потому герой будет искать выход из тупика. Метания Антона очень близки самому Лукьяненко. Ему и ребенка невозможно обидеть (иначе какой же хеппи-энд?), и «магическую реальность», которая приносит стабильный доход, нельзя пустить в распыл. Так что к финалу выход найдется. Овцы окажутся целы, а тигры сыты. Свет устоит, но и Тьма не накроется медным тазом.

Напомним, что первая книга цикла, «Ночной дозор», приобрела популярность благодаря двум экранизациям с участием Константина Хабенского (Городецкий), Владимира Меньшова (Гесер) и Виктора Вержбицкого (Завулон).

Молодому зрителю особо полюбились  эпизод с переворачивающейся машиной «Горсвета» и фраза Гесера—Меньшова: «Вот ты, Антон, Светлый, а пиво пьешь темное». (Кстати, в новом романе пиво упоминается 33 раза — фантаст снисходителен к привычкам своего читателя).

Проблема, конечно же, не в выборе сорта пенного напитка, а в том, что для Лукьяненко понятия «свет» и «тьма» — не антонимы, между ними нет фундаментальной разницы. По сути, это «две равно уважаемых семьи», чей конфликт продолжается по инерции. Так что читателя-неофита, вообразившего, что увидит схватку добра со злом, ждет сюрприз. У Лукьяненко добро и зло — равноправные партнеры, ведь в Сумраке все кошки одинаково серы. Нет ни ада, ни рая — только безразмерная банька, заросшая синим мхом-паразитом.

При этом бригада магов Завулона (они как будто исповедуют эгоизм) не всегда жаждет крови, команда магов Гесера (они вроде бы считаются альтруистами) не обязательно творит добро, и обеим силам по большому счету плевать на людей: для Темных они — порочная скотинка, а для Светлых — кирпичи в фундаменте башни всемирной утопии (мимоходом выясняется, что и коммунизм, и национал-социализм были экспериментами Светлых на пути к идеальному обществу). Перед нами редкий случай, когда не испытываешь сочувствия ни к одной из сторон. «Обе хуже», как заметил товарищ Сталин по совсем другому поводу.

Несмотря на заглавие, в «Новом дозоре» не так много нового: примерно три четверти персонажей знакомы нам по первым книгам цикла, а собственно «пророческой» сюжетной линии отдано не более половины романа. Другая половина отведена текущей политике, почти не закамуфлированной в фантастические одежды. Писателю мало колонок в СМИ, многочисленных интервью и блогов в ЖЖ — он и в романе про магов не упускает случая объявить о собственных политических симпатиях и антипатиях, даже не очень скрываясь за спинами своих говорливых персонажей. По Лукьяненко, демократия в России только «дала всем свободу ненавидеть друг друга», а «четко работающий транспорт, порядок и безопасность на улицах, вежливые люди и хорошая медицина — это все достижения диктатуры».

Знаете, что надо делать с петербуржцами, протестовавшими против возведения газпромовской высотки? Их надо отправлять «пожить месяц-другой в старой питерской коммуналке с заплесневелыми стенами». А, например, виновных в «нарушении правил проведения собраний и демонстраций» хорошо бы «наказывать прямо в процессе пресечения противоправной деятельности. Пусть будет больно — раз, страшно — два!».

Кстати, о наказаниях. В романе есть эпизод, когда маг-демократ (такие выродки редко, но встречаются) хочет прорваться в Кремль и силой колдовства усовестить его обитателей. Но на пути выскочки встает Антон Городецкий. Он — за порядок и стабильность. Забалтывая полоумного инсургента фразами о том, что «власть — отражение общества» и для начала, мол, «должны измениться люди, общество», наш герой подбирается поближе и — как доктор Путин прописал — надежно отоваривает революционера по башке полицейской дубинкой. Магия магией, но и в спецсредствах МВД тоже есть свое тайное волшебство. 

http://www.profile.ru/article/poslednii-dozor-70942

СТОРОЖА БРАТЬЯМ НАШИМ

Роман Арбитман

Формально у этого сочинения[1] два
равноправных соавтора, но вдумчивый читатель, осиливший книгу до конца, без труда догадается, что второго по алфавиту тут, пожалуй, и впрямь держат на вторых ролях. Судя по тексту, вклад новосибирца Геннадия Прашкевича свелся к нескольким скромным и сугубо мемуарным фрагментам, а стало быть, семидесятилетний патриарх сибирской фантастики в этом тандеме оказался не то доверчивым «свадебным генералом», выставленным напоказ, чтобы добавить книге
респектабельности и приманить к кассе поклонников его музы, не то
небескорыстным зиц-председателем Фунтом, которого ввели в проект лишь для того,чтобы потом было кому разделить ответственность за содеянное.

Писатели-фантасты Аркадий (слева) и
Борис Стругацкие. 

1973 год

Таким образом фигура первого из авторов, столичного историка и литератора Дмитрия Володихина, не может не привлечь особого внимания. Фактура уж больно экзотическая: участник «Русского марша», член Центрального совета движения «Народный собор», редактор патриотического журнала «Свой», автор книги «Убить миротворца», пламенный пропагандист скандального учебника истории Вдовина—Барсенкова, сторонник введения цензуры в СМИ, борец с гей-парадами,
ратовавший за привлечение «зарвавшегося ученого, физика Виталия Гинзбурга к уголовной ответственности за возбуждение религиозной вражды» (с судом, впрочем, ничего не вышло: нобелевский лауреат умер). Володихин — истовый державник и националист в одном флаконе, такая вот взрывная амальгама.

Едва только весть о скором выходе жэзээловского тома просочилась в Интернет, любители фантастики пришли в замешательство: мол, дяденька случайно дверью не ошибся? Вряд ли бы кто-то особо удивился, узнав, что Володихин выпускает в свет жизнеописание Малюты Скуратова, Пуришкевича или Кальтенбруннера. Но Стругацкие? Хм, нонсенс. Слишком уж непомерна идео­логическая дистанция между изобразителем и изображаемым. Это все равно что представить себе биографию дона Руматы Эсторского, написанную предводителем серой стражи и вождем черного ордена доном Рэбой (который, заметим в скобках, биографию Руматы внимательно изучал — но вовсе не с целью ее популяризации).
То есть чисто теоретически можно было допустить, что орел наш дон Рэба вдруг поднимется над личными пристрастиями и признает неоспоримые заслуги Руматы перед Арканарским королевством, однако верилось в это с трудом. Тем более что еще памятна интернет-дискуссия, в ходе которой одна истеричная дама [видимо, имеется в виду писательница-фантастка Елена Хаецкая - В.П.], уязвленная тем, что Борис Стругацкий политически «неверно» применяет свой талант, гневно призывала «взять носителя таланта и долго бить его мордой об стену». «Забавно было бы как-нибудь посмотреть на подобную экзекуцию», — комментировал тогда это гуманное предложение будущий соавтор жэзээловской книги о братьях Стругацких.

Увы, худшие ожидания любителей научной фантастики оправдались: пересилить свои фобии и сохранить объективность Володихин не сумел — с тем же успехом он мог бы попытаться (говоря словами персонажа Стругацких) натянуть фрачную пару на осьминога.

Разумеется, автор книги не идет по традиционному для оппонентов Стругацких пути, то есть не навешивает пудовые ярлыки (те, что некогда были на вооружении у рецензентов журналов «Молодая гвардия» или «Молодой коммунист»). И времена другие, и название серии включает как-никак слово «замечательный» — с ярлыками особо не разгуляешься. Так что вместо откровенных злобствований в ход идут издевка и ирония — вроде бы над читателями Стругацких (то есть над
«советской интеллигенцией», которая «неистово любила» братьев-фантастов), но на самом деле над самими авторами. О творчестве писательского тандема написано немало, однако Володихин привлекает источники с большим разбором: если оппонент принадлежит к чужому лагерю, на нем можно оттоптаться, а если он свой, идейно близкий, то его лучше не трогать. Можно, скажем, показательно пнуть малоизвестную статью о «Жуке в муравейнике» Майи Каганской (чьи аргументы, увы, скорее, полемически остроумны, чем точны: «людены» в повести — кто угодно, но только не евреи). Но когда Константин Крылов взбаламучивает весь Рунет дикой статьей о том, что-де профессор Выбегалло из «Понедельника…» — еврейская карикатура на истинно русского ученого, Володихин об этом протуберанце не упоминает ни единой строчкой. Оно и понятно: зачем выставлять идиотом единомышленника?

Кстати, о единомышленниках. Том о Стругацких в «ЖЗЛ» должен был выйти еще три года назад, причем в ту пору фамилии «Володихин» и «Прашкевич» не упоминались вовсе. Договор был заключен с Антом Скаландисом (Антоном Молчановым), который имел неосторожность, собрав богатый фактический материал,
следовать биографической канве и посвятил десятки страниц кафкианским перипетиям борьбы героев с тогдашними «молодогвардейцами» за книжное издание «Пикника на обочине». И когда нынешние «молодогвардейцы» — то есть потенциальные издатели книги — предложили биографу не нагнетать страсти и не зацикливаться на темном прошлом ради светлого будущего, Скаландис не послушал
доброго совета и оставил в книге всю историю противостояния Стругацких охранителям и антисемитам из издательства ЦК ВЛКСМ. В результате семисотстраничный том перекочевал в «АСТ», а в «ЖЗЛ» возникла вакансия, каковая сейчас и заполнилась аккуратным томиком вдвое меньшего объема. О том, как «Молодая гвардия» целых восемь лет методично издевалась над любимым детищем братьев, в новой книге тоже рассказано, а как иначе! Щекотливой теме уделили в общей сложности страницы три…

Провозглашая отказ от конспирологии, Володихин на деле аккуратно придерживается этого подхода, расписывая все замеченные — а чаще домысленные — «фиги в карманах» Стругацких. Чего стоит, к примеру, совет вырезать из «Трудно быть богом» семь монологов и один диалог, чтобы составить некий философский трактат. Или утверждения, будто в названном романе «между Традицией и фашизмом поставлен знак равенства». Или подробное обсуждение заведомо нелепого слуха о
том, что в шестидесятых годах Стругацких приняли-де в масонскую ложу. Автор делает все, чтобы маргинализовать своих героев, превратить их в прирожденных разрушителей-ниспровергателей без руля и ветрил, в неких гуру для безбашенной «демшизы» (уже после выхода книги Володихин назовет знатоков творчества писателей «безумцами» — и это весьма показательно).

Метод принижения, вплоть до уничижения, героев книги у Володихина прост: о лучших, едва ли не самых популярных произведениях Стругацких надо упомянуть почти вскользь, зато побольше места уделить ранним, слабым, недоделанным вещам, иногда вообще не опуб­ликованным в свое время и вошедшим только в новейшие ПСС. Недаром явно ученической повести «Пепел Бикини» (написанной, кстати, без участия Бориса Натановича) или «Дням кракена», оставшимся в черновиках, в книге уделено едва ли не столько же места, сколько замечательным повестям «Понедельник начинается в субботу» и «Сказка о Тройке».
И если Стругацкие, к примеру, сами исключают главы «Беспокойства» из
окончательного текста «Улитки на склоне», заменив их другими, Володихин будет упорно делать вид, что оба варианта, сильный и слабый, абсолютно равноправны…
Нет, конечно, в малотиражной академической монографии такой подход вполне допустим, однако книги «ЖЗЛ» заведомо предназначены не для узких специалистов.
Да и сам Володихин признавал, что его сочинение в первую очередь адресовано нео­фитам, а не знатокам: «Мы постарались сделать текст понятным и привлекательным для массовой аудитории».

Старания стараниями, но… «Ни единой мысли. Пересказ текстов для тех, кто в жизни Стругацких не открывал, и “разбор” на уровне среднего школьного сочинения» — такую оценку книге дал литературовед Михаил Назаренко. Вердикт суров, но его трудно оспорить.
Все, что касается собственно биографии героев, взято из самых очевидных источников (опубликованных писем Стругацких, «Комментариев к пройденному» Бориса Натановича, упомянутой книги Скаландиса и
др.) и скреплено «техническими» вставочками. А вместо литературоведения читателям явлена в лучшем случае нудноватая публицистика (как в главе об «Улитке на склоне») и школьная арифметика («число прилагательных уменьшилось, зато вырос процент глаголов»), а в худшем — перлы типа: «“Передавать душу” напрямик,
поставив “камеру” в головном мозге и близ сердца, авторы больше не пытаются».
Стилистика книги разнообразием не отличается: либо это унылый совковый новояз («Активно и последовательно занимался делами Информбюро Совета рабочих и солдатских депутатов»), либо цветастый волапюк: «о бесконечно более сложных вещах»; «человек, сердцем приросший к творению Стругацких»; «немилосердно тыкают читателя в тезис»; «либерализация шибала фонтаном» и т. п. Аналитику
подменяют эмоциональные всхлипы, отмеченные восклицательными знаками: «Чем была тогда фантастика? Да манной небесной, водой живительной!»; «И треснули идеологические обручи!»; «В этих описаниях тоже виден уже писатель!»; «Культовая вещь, подлинная наука, безоговорочное попадание в “яблочко”!»; «Обычные люди…
Но как они хороши!»; «Какие полнокровные образы, какая жизнь в людях, какая игра характеров!»; «Победят жажда жизни, ее вкус, сияние, трепет!»; «Восторг! В таком обществе хочется жить!»

Писатель Геннадий Прашкевич на вручении ему премии имени А. и Б. Стругацких за книгу «Герберт Уэллс». Петербург. 2011 год

Книга пестрит ошибками: одни и те же цитаты дублируются в нескольких местах, повесть «Путь на Амальтею» перепутана с «Пикником на обочине», ХХ съезд КПСС — с ХХII, Петроград — с Петербургом. В одном месте читателю безапелляционно объявляют, что Антон из «Трудно быть богом» — это Антон из «Попытки к бегству», а через сотню страниц говорится о том же самом, но уже в осторожно-предположительном ключе. Начальная фраза из мелвилловского
«Белого кита» «Зовите меня Исмаэль» почему-то выглядит как «Зовите меня Израэль» (сетевые комментаторы ядовито предположили, что тут у Володихина оговорочка по Фрейду).

Примеры можно множить, но стоит ли? И так понятно: «Молодая гвардия» выпустила в свет продукт столь некондиционный, что впору, вслед за авторами книги, удариться в конспирологию. Отчего издатели заключили договор с Володихиным — автором, который сроду не писал биографий современников? Почему у книги элементарно не было редактора? Не соблюдался ли принцип «чем хуже, тем лучше»? Что, если «Молодая гвардия» выпустила этот бестолковый опус нарочно, в отместку своим давним и последовательным недругам — братьям Стругацким?

Тогда, конечно, затея вполне удалась и цель достигнута.

http://www.lechaim.ru/ARHIV/240/arbitman.htm