| Запоздалые заметки-2: Памяти одной любви |
Jun. 8th, 2006|04:09 am |
Надо написать и об «экзистенциальной» подкладке одного из этих дней – которая, как водится, не совпадает с внешними событиями, зато очень даже ими провоцируется.
Я имею в виду Институт Философии, где проходил один из дней Розановской конференции. Это моя маленькая вечность, место концентрации некоторых самых центральных смыслов моей жизни.
Я здесь была счастлива. Может быть (да точно!) – так полно, точно, адекватно счастлива, как больше никогда и нигде – при всех ущербностях этого счастья, по крайней мере, его обстоятельств.
Всего-навсего 13 лет назад Один Человек – совершенно независимо от того, чего хотел он сам, что это значило для него самого – вызвал меня к жизни из глубокого душевного небытия, поднял из душевного обморока – глубокого, близкого, по моему чувству, к смерти.
Я благодарна ему. Это в буквальном смысле было новое рождение – чудесное и незаслуженное, как всякое рождение. Всем, что было потом, включая и добровольный отход от Этого Человека, включая и мою возможность / способность относительно полноценно (не в пример рубежу – самому началу 90-х) жить теперь, После Всего – всем, всем я обязана ему. Наконец, я обязана ему замечательными, неповторимыми воспоминаниями, которые никуда уже от меня не денутся.
Он был очень необычный. Он выпадал из всех порядков всех вещей – был существенно весомее и горше всех людей вокруг – и вместе с тем был концентрацией этих самых порядков: МОИХ порядков МОИХ вещей.
Он мучил меня тем, что не хотел (не только «не мог», как говорил, но ведь и не хотел!) жить со мной всей полнотой своего существа. Он только с краешку присутствовал – и отворачивался. И это было тем мучительнее, что меня-то как раз раздирала полнота жизни (может быть, вполне может быть – до него в ТАКОЙ мере никогда не испытанная!), которую я всю хотела вручить (…так и хочется написать: «всучить») ему. Не нужна была ему эта моя полнота жизни. Отталкивался он от неё. Защищался.
И я его понимаю. Я даже тогда начала его понимать, просто очень трудно было с этим жить. И ещё труднее было не жить с этим, жить без этого.
Он – уже самим своим существованием, а пожалуй, и самой своей трудностью, державшей меня всё время в напряжении – помог мне открыть, заставил меня открыть так называемые «простые» истины жизни, которые очень банальны только на уровне пересказывания (а всё потому, что они и не предназначены для пересказывания. Их не пересказывать надо, ими жить надо) и «простые» её радости (во всей их прихотливой сложности). Я бы, может быть, всего этого не поняла, если бы не пережила тогда так сильно, так безусловно.
Сейчас я лишь осуществляю все эти открытия. Если бы не он, не его (бессознательно-жестокая, подумалось) выучка – у меня бы теперь многое не получалось.
Он был, наверное, одним из самых значительных моих воспитателей, а может быть, и самым значительным.
В этом смысле, конечно, он, равнодушный (это его собственные слова, цитирую дословно и никогда не забуду: «Я равнодушный»), заменил мне родителей (они ТАКОЙ силой воздействия не обладали) – и, в других смыслах, заменил мне детей: дав мне возможность, а ещё того важнее – жгучую потребность заботы о нём.
Он мог бы заменить мне всё и всех (как, по крайней мере, иногда кажется) – если бы только иначе ко мне относился. А он меня просто не любил. Никогда вообще.
А сколько он заставил меня голову над ним поломать! Как развил мою этическую сферу – и понятий, и чувств!
Безусловно, это были одни из самых важных отношений моей жизни – а может быть, и самые важные, одни из самых интенсивных – а может быть, и самые интенсивные.
Ну вот. Теперь это уже литература. |
|