Проханову - 72
«Жизнь и мнения Александра Проханова» так в своё время подозаглавил Лев Данилкин широкомасштабное, как эпопея Юрия Озерова, полотно под интригующим заголовком «Человек с яйцом». Это литературное явление двухлетней давности оказалось настолько экстраординарным, что еще на стадии пребывания в черновике уже сподобилось вклиниться в шорт-лист престижной премии «Большая книга». Это хороший долгоиграющий подарок плодовитому прозаику, который сегодня справляет семидесятидвухлетие.



Сам Данилкин себя писателем не считает, его амплуа – рецензии-коротышки в журнале «Афиша». Но ведь пистолет и пушка хоть и различаются по калибру, порой могут достигать весьма схожего эффекта. И вот теперь он выпустил объемистую книгу, которая проглатывается в один присест как увлекательный роман, хотя – вот парадокс! – творения и взгляды на жизнь самого героя – прозаика Александра Проханова – не у всех вызывают восторженное к себе отношение.
«Он, — говорит о своем герое Данилкин, — как глобальное потепление: неудобная правда, которую можно игнорировать только до определенного времени. Так что если с этой книжкой происходит что-нибудь хорошее, в этом виноват только ее герой… Я не разделяю его убеждений, но я уважаю его, я признаю ту правду, которая стоит за ним, и не хочу, чтобы над ней издевались. У меня неоригинальные вкусы; теплее всего я отношусь к роману "Господин Гексоген" — и даже могу перечитывать его с упоением. Мне надо было сыграть роль компетентного проводника по его книгам, и я прочел все, что было опубликовано Прохановым до 2007 года, с любопытством, но вообще-то я не являюсь поклонником такого рода письма, мне ближе другой стилистический канон, другой тип психологизма. Обаяние личности оказалось сильнее магнетизма его книг».
И он не просто живописно и увлекательно поведал миру непрекратившуюся, слова Богу, покамест биографию русского Киплинга, но сделал это отнюдь не с равнодушным отстранением, однако и без трепетного, присущего штатным проханофилам, кликушества – и это самое ценное в энциклопедически наполненной фактами книге. Короче: автор не отделяет героя своего от времени, и свершилось чудо: биография вроде бы отдельно взятой личности превратилась в красочный портрет эпохи. По крайней мере исчерпывающая глава новейшей истории России.
Перелопатить тридцать прохановских книг – это уже подвиг. «Первый мой опыт общения с этими текстами был глубоко негативный: они казались мне годными исключительно для пародий, идеальный корм для литературофага типа Сорокина», - вспоминает Данилкин. В финале своей книги он говорит, что в конце концов они с Прохановым охладели друг к другу, дистанция намного увеличилась, едва ль не отчуждение возникло – видимо, сказала-таки разность потенциалов – взглядов, мировоззрений, идеологического наполнения. Это не помешало однако Проханову поместить в своей газете «Завтра» беседу с Данилкиным по поводу этой книги – интервью провел Владимир Бондаренко – «верный личарда» Проханова, как его характеризует Данилкин.
И это при том, что Данилкин вовсе не заискивает перед своим героем: «Иногда мне в руки попадала и несусветная газета "Завтра", прохановские передовицы, которые я находил чрезвычайно остроумными, но воспринимал исключительно как феерическую шутку, такое литературное варварство».
В беседе Бондаренко очень высоко оценил прохановский роман "Надпись", который он считает исповедью поколения бывших сорокалетних, сейчас отмечающих свое семидесятилетие. И Данилкин вроде бы поддакивает ему: «Курьез и нелепость, Владимир, в том, что автобиографическая "Надпись", большой, потрясающий роман, целая вселенная, в финал "Большой книги" не попал, тогда как биография, написанная посторонним, не обладающая и сотой частью достоинств "Надписи", — попала; это очень странно. Знаете, против Проханова существует предубеждение, и вот тем, кто уверен в том, что он графоман, следует прочесть «Надпись».
А вот аз, многрешный, пишущий эти строки, так не считает, я б не стал соглашаться с многомудрым Вергилием по литературным кущам: на мой взгляд, безвкусие, агрессивная графомания, прямолинейность суждений так и прут с каждой страницы «Надписи», словно это и не Проханов вовсе, а какая-то помесь писаний Всеволода Кочетова с... Ильей Глазуновым! А может быть, даже и пародия на оных. Я, например, не раз встречался с тем, что маститые наши критики часто лоббируют заведомо бездарные творения, и это все не так-то безобидно – от этого ширится шаг маркетинговой походки.
Тут уж сам факт гипертрофированной графомании, парадоксально соседствующей с подлинным талантом и гигантской энергетикой, приводит к тому феномену, когда сам писчий спазм дает оргазм, и бороться с этим бессмысленно, как с природными катаклизмами, да и зачем?
Но – странное дело! – когда читаешь прекрасно изданную AdMarginem`ом книгу Данилкина, огрехи прохановского письма словно растворяются, а вне его стилистической вычурности, порой вульгарной, сохраняется лишь чистая картина благих помыслов, безудержного урагана страстей, которые водили клокочущим его стилом, рождающим издерганные строчки.

В книге Данилкина ценен сам срез эпохи, здесь нет безудержных славословий а адрес прохановских творений, которые просочились в подготовленный Бондаренко текст интервью. Постоянный диалог Данилкина с Прохановым продолжался несколько месяцев. Они ходили по переулкам, где прошла его молодость, вокруг «Белого дома», ездили в другие города. «Потом, - рассказывает Данилкин, — я ведь не мог бесконечно сидеть у него на шее — я стал работать уже с документами, с текстами, и там тоже обнаружилась бездна ранее не замеченного, скрытого. Возникали самые странные ассоциации, интерпретации его книг. По-своему, поняв человека, вскрыв его скорлупу, я уже стал видеть и всю внутреннюю жизнь его книг, его героев. Пытаясь дистанцироваться от автора, я стал перепроверять все его версии, обращаться к альтернативным источникам. Конечно, он много не договаривал, но, удивительно, за несколько сотен часов
разговоров о себе он умудрился ни разу не соврать».
Автора восхищает умение Александра Андреевича Проханова вечно пребывать в оппозиции к любой власти - быть левее ее, правее, где угодно, не важно, но никогда не совпадать. Он для него — тот тип человека, который всегда всегда прет против потока.
Как проницательно заметил Захар Прилепин, все сочинения из серии ЖЗЛ пишутся вроде бы о герое, а втайне - о себе. Хотя бы чуть-чуть - но о себе. Однако, замечу я, Данилкин стремится избегать этого соблазна, недаром он одну из глав завершает замечанием британского мастера жизнеописаний Алена де Боттона: «Биография считается плохой именно в том случае, когда автор чересчур активно вторгается в жизнь своего героя, а читатель узнает о комплексах автора даже больше, чем о комплексах знаменитости за книгу о которой он, собственно, и заплатил деньги». И тут парадоксально выплывает подозрение, что автор своим стремлением беспристрастно рассказать о герое, создал не просто стереоскопический портрет в динамическом развитии жизненного полета, но и странным образом вызвал подспудный интерес к собственной персоне, как это сделал в свое время Иоганн Петр Эккерман, публикуя разговоры с Гёте. Но у Данилкина перед Эккерманом явное преимущество, ведь у того – бедняга! – не было диктофона.