Браво, Девотченко!


Не так ещё и давно подвергался я ежеутренней повинности выгуливать собачищу марки «Московская сторожевая» - её владельцы были моими как бы родичами, однако чересчур слабосильными, чтобы укрощать сию кобелину размерами с небольшого телёнка. Он был ласков и добр, но стоило ему узреть кошку или какую-нибудь шавку, а порой и вовсе безобидную старушку – как он рвался в бой, сметал поводыря с ног, и начинались кошмар и бесовщина. Этаким вот макарчиком нагулял с этой милейшей тварью я тысяч этак с десять кобеле-часов – рано утром выходил, потому что надо было ещё вернуться домой, помолиться, принять душ и одеться в цивильное верхнее готовое платье…

Почему я это вспомнил?

Я это вспомнил потому, что вчера в Московском тюзе мною была подвергнута просмотру постановка по произведению Н.В.Гоголя «Записки сумасшедшего» с Алексеем Девотченко в главной роли. Не скрою, надоумила меня на этот жест заметка в ЖЖ О.А.Лариной – а также – это уже вдохновили меня на сию запись – ее рецензий и интервью с актером в журнале The New Times. Огорчили и высказывания пары блоггеров, иронизирующих в адрес актёра. Постараюсь об этом не думать. Но не в этом суть.
В интервью Артист вспоминает, как ему пришлось воочию познать прелести дурдома – там всё время горит свет, например…
Так вот – поверьте, это, может быть, одна из самых ужасных пыток – меня, когда я с верной кобелиной окарауливал тыльные окрестности психбольницы № 14, фасад которой выходит на улицу Бехтерева. Однако из-за того, что псина была непредсказуемой, мы и бродили с ним огородами. Так вот – в семь утра зимой , когда все окна этого умалишённого блокгауза буквально пылают холодным свечением ртутных ламп – складывается особо жуткое впечатление. Ни занавесок, ни силуэтов – только этот мёртвый свет.
И вот такое же ощущение жути – только оптимистической жути! – складывается и после просмотра этого незаурядного спектакля. Моё ознакомление с работами артиста Девотченко складывалось вовсе не из бандитских фильмов с его участием, над чем сегодня подчас иронизируют пристальные смотрители ТВ (кстати, в том же «Бандитском Петербурге» меня больше всего привлекала игра Льва Борисова, единственного, кем можно было по-настоящему любоваться), а Девотченко я там вовсе и не запомнил.
И как-то приехал я в родимый Питер – жуткий мраз отягощался невыносимой влажностью, и это могут понять только истинные ленинградцы, и я вдруг понял, что надо срочно уезжать, и я взял билет на «стрелу», а по пути – в доме, где жил Некрасов, купил билет в театр – на премьеру «Двойника» в Александринке. Клёвый был билет – бельэтаж – правая сторона и мне был виден чопорный в чорном шарфике начальник Эрмитажа, рядом с ним сидела какая-то дама, но он с ней и словом не обмолвился, он наслаждался тем, что он есть и было странно, что он не в императорской ложе.
В заглавной роли – Виктор Гвоздицкий. Бывший мхатовец, он по зову Фокина приехал в Петербург и даже поселился недалеко от театра – на Пушкинской.


Главное в том печальном повествовании – анализ содержания, которое имеет безумие героя: раздвоение личности. Однако Голядкин-младший – это не арифметическое удвоение Голядкина-старшего. Тут мы имеем дело с раздвоением на честность и подлость, и последняя одерживает верх. Словом, голядкинское раздвоение – суть противоречия между разгулом и строгостью, между осязаемыми возможностями индивида и его желаемыми целями, приобретаемыми порой не истинными запросами характера, а на почве гипертрофированного воображения, пылкой чувствительности, тщеславия и снобизма. Осуществившийся Голядкин-второй – это желание титулярного советника. Голядкин-второй достигает всего того, чего хочет и никогда не способен осуществить его жалкий прототип. Для победы над подлостью нужна не больная амбиция, а отчетливое осознание себя как личности, необходим был положительный идеал – в это, пожалуй, и была та светлая и серьезная идея, для которой молодой писатель не нашел надлежащей художественной формы. Тем не менее образ Голядкина захватывающе силен, он впечатляет тем, что автор, быть может, лишь мимолетно взлетевшую в его сознании искру фантазии, преобразил и довел до черты – сделал ее вычурной и по-русски лубочной. И отдал эту искру в кровь и тело не ищущего творца, а в худосочную плоть утилитарного, невзрачного ничтожества, который отвык самостоятельно размышлять в «ветошном» своем убожестве и растерял крупицы светлой идеи на сумасбродство и самоуничтожение.
«Все мы вышли из гоголевской «Шинели», - якобы эту фразу произнес молодой Достоевский. Вот и Фокин в своей инсценировке предлагает Голядкину гоголевскую шинель, взамен которой оказывается… смирительная рубаха. И как уже сказано, Валерий Фокин «агрегатирует» в дилогии повести Гоголя и Достоевского, хотя спектакли идут в разных городах и надо очень напрячься, чтобы увидеть в этой связке потаенный смысл. А между тем молодой Достоевский, внешне продолжая отдавать дань Гоголю, по сути все решительнее отдалялся от своего кумира. Тому свидетельство – «Двойник». Сходящий с ума чиновник, которого преследует его двойник – казалось бы, типичный гоголевский мотив. Достоевский описал безумие с клинической точностью – тем самым начав свое бесстрашное погружение в психологические бездны, в сферу подсознания.
Вот с каким материалом вышел Фокин на встречу с петербургскими театралами. … А двойник вдруг срывает парик, и зритель начинает вдруг рыскать глазами по программке – откуда тут взялся Максим Суханов со сверкающим, словно бильярдный шар, черепом. Отнюдь. То даже не Гоша Куценко, а вовсе Алексей Девотченко – самобытный, надо сказать, и весьма темпераментный исполнитель. Парад аттракционов доходит до того, что когда его превосходительство в расшитом золотом мундире стоит на балюстраде с оградой, словно бы отпиленной от берега Фонтанки, и с небес к нему спускается венок на паре тросов – чу! такое вдруг наваждение, что он ухватится за сей венок и совершит какой-либо акробатический кульбит… Но нет – тут постановщик чего-то недомейерхольдил, хотя уже никто б из зрителей ничему не удивился. Идущий в одной декорации (сценограф Александр Боровский), при непогашенных тусклых люстрах роскошного раззолоченного зала, спектакль тем не менее завораживает – пытаешься все время разгадать шарады, уготованные режиссером. Занятный был момент на премьере, когда вдруг кто-то из ложи что-то стал кричать, а из зала распорядитель (а может быть такие теперь капельдинеры?) стал громко просить его покинуть ложу – уже поначалу не удивляешься – может быть, так и надо. Хотя в выкриках дебошира смущало слово «товарищи» - при Достоевском оно как-то было не в ходу… Иные рецензенты сочли крикуна подсадной уткой – сего ведать не можно, хотя дебоширство сие никак вроде бы не мотивировано.
Там было много того, чего нет в тексте Достоевского. Слово «дуэль», например, упоминается, но самого поединка нет и в помине, а там он был разыгран. Но в этом ли суть? Ведь по большому счету сама повесть изначально не сценична. Пьесы тут нет – есть постановка. Революционный переворот на сцене при тускло освещенном зале с плюшевыми креслами и облезлой позолотой? Мейерхольд был бы доволен. Но – странное дело! – впечатление от спектакля очень глубокое. Блистательная игра актеров, феерическая смена эпизодов, номеров и мизансцен, завораживающая музыка Александра Бакши… Пожалуй, стоило влить свежую кровь в замшелые мехи, чтоб встряхнуть задремавшую было Александринку!
И вот другое прочтение, другой режиссёр, хотя и тут встречается фамилия Бакши – Людмила Бакши фигурирует как музыкальный консультант. .. И вы поймёте теперь, почему я вспомнил Виктора Гвоздицкого – он, увы, умер, е его памяти посвящен спектакль Камы Гинкаса.
И мы потом шли восвояси, и вечная моя спутница допытывалась у меня, о чем же этот спектакль – да разве в двух словах расскажешь!
Кстати, они там позволяли немало всяческого хулиганства в трактовке – от «широка страна моря родная…» до упоминания газпрома, и про картинки верно написала О.А.Ларина – так ведь она не упомянула, как «проехался» Девотченко по её любимому журналу «Театрал» - по ходу пьесы он приляпывает на стенку над кроватью обложку этого журнала с своею же – артиста А.Девотченко – фотографией – мне пришлось расчехлить бинокль, чтоб в этом со своего четырнадцатого ряда разобраться.
Аллюзии и неконтролируемые ассоциации уже хорошо разобраны по полочкам рецензентами, а мы взяли билеты еще на «Медею».
…Мы возвращались переулками – снег и жолтые окна, они были тёплые и никак не напоминали той жуткой психушки на улице Бехтерева, где мы с собакой коротали утренние часы.

NewTimes.ru Желтый дом в масштабе страны Желтый дом на сцене МТЮЗа Полный текст

NewTimes.ru «Честнее выйти на улицу» Актер Алексей Девотченко — The New Times Полный текст