Об одной публицистической оде Державина
Искал копипасту про то, как юзер igni_ss@lj с нацдемами ходил в баню, а наткнулся на доселе неизвестную мне оду Державина, называется 'На коварство французского возмущения и в честь князя Пожарского'. Она чисто на злобу дня, литературных достоинств беглый взгляд в ней не находит (рифмы грамматические и иногда даже этимологические, вплоть до кровь-любовь). Тем интереснее она для рассмотрения.

Предусмотря свою выго́ду,
И сделать нужным чтоб себя,
Невинность, равенство, свободу,
Покой и счастье истребя,
Ты влило в нас свою отраву,
Любить прельстило злую славу
И буйную господства страсть;
Разбой вменяют там в геройство,
Жизнь безначальную — в спокойство,
Насилие — в священну власть.

Обращение здесь идёт к абстрактному 'коварству'. Упоминание в тексте, посвящённом Французской революции, равенства и свободы, конечно, не может быть случайно, тем более, что сам Державин заостряет внимание на том, что эти слова он использует в стандартном для консерватора смысле:

Равенство и свобода здесь поставлены в том самом смысле, как и в Наказе о них сказано. Они нигде инде не существуют, как в том только царстве, где исполняются законы: первое — в правосудии всякому лицу; а вторая — в хотении того, что законам не противно (якобы державинское примечание в рукописи)

Вместе с тем, сам девиз 'свобода, равенство, братство' был придуман только в самом конце 1790-го года, а популяризован был в 1791. Дата стихотворения же указана более ранняя (1789-90). Трудно предположить, что эта дата была поставлена задним числом, чтобы слова о 'равенстве и свободе' смотрелись не столь вызывающе (это была бы больше история в духе XX века).

В оде явственно видно, что воззрения Державина были более консервативные, чем монархические: Цезаря, поднявшего мятеж против республиканской власти, он ставит в один ряд с Нероном, а маркиза Бед(е)мара, устраивавшего заговор против Венецианской республики в интересах испанской короны, перечисляет через запятую с французскими революционерами и заодно Годуновым в качестве образцов коварства. Было бы соблазнительно заключить отсюда, что у Державина имелись некие республиканские симпатии, например, предположить, что ода действительно была написана позже, в 1791-93 годах, когда Державин, работая секретарём у императрицы, имел возможность разочароваться в монархии -- но это было бы, увы, необоснованно. Моё ощущение, что выбор именно Бедмара, персонажа испанской истории, здесь неслучаен: в оде в целом наличествует довольно резкий антикатолический сентимент.

Велишь — и в недре кроткой веры,
Наместо агнца в алтарях,
С мольбой и пеньем изуверы
Свою собратью жгут в кострах.
Велишь — и бредни лжепророка
Повергли знатну часть Востока
Под любострастный алкоран.
Европа ужаснулась кову,
Что за любовь открыл Христову
В Варфоломеев день тиран.

Конечно, протестанты пожгли гораздо больше своей собратии, чем католики, но здесь костры вместе с Бедемаром и Варфоломеевской ночью должны, кажется, наводить на мысль именно об ужасах инквизиции.

И этот сентимент неудивителен, учитывая, что большая часть оды посвящена Пожарскому: нападки на католицизм здесь идут в русле попыток обоснования расчленения Польши, которое происходило как раз в то время; именно политический контекст сделал образ Пожарского, который интересовал Державина издавна, снова актуальным. Смешение предметов столь отдалённых, как Французская революция и князь Пожарский, делающее название отчасти смешным, на самом деле понятно: Французская революция и разделы Польши были с консервативной точки зрения явлениями одинаково позорными, нарушающими хрупкое мировое равновесие; пытаясь противопоставить одно другому, и с другой стороны подыскивая исторические обоснование второму, он пытался обелить действия Екатерины если не перед судом истории, то по крайней мере в своих глазах.

Образ Пожарского как бескорыстного деятеля, пекущегося только о незыблемости законов, из коей проистекают свобода и равенство, который отказался от короны и 'не возроптал и в низкой доле', довольно характерен -- но притом Державин приводит сравнения его с целым рядом античных деятелей, из которых релевантно разве что сравнение со Сципионом. Вместе с тем стандартный пример гражданской добродетели такого рода из античной истории -- это Цинциннат, о котором Державин и не обмолвился. Возможно, причиной этому было то, что 'Цинциннатом' тогда называли Вашингтона, во время первого президентского срока которого и была написана эта ода. Державин не мог не думать об Американской революции, когда писал её, если принять корректность указанной датировки: в 1789 году приводимый им в качестве примера 'коварства' Лафайет (в его транскрипции 'Лафает') был известен в первую очередь как американский генерал и адъютант Вашинготна.

Было бы очень интересно узнать, что думал Державин про Вашингтона, и почему он ни словом не намекнул и не обмолвился о нём в оде, в которой это, казалось бы, уместно (если не считать упоминание Лафайета вкупе с словесным описанием Цинцинната отдалённым замысловатым намёком). У следующего поколения поэтов-государственных деятелей, находившихся под державинским влиянием, -- Радищев, Словцов -- фигуры Вашингтона и Франклина были в почёте; державинское молчание по поводу Американской революции (которая в своём гражданском пафосе и была тем, что воспевает Державин -- защитой законов против тиранского на них посягательства) можно объяснить разве что его нежеланием быть обвинённым в каких-либо крамольных инсинуациях. Это вынужденное молчание должно было подтачивать его выказываемые монархические взгляды, так что если бы это было правдой, было бы интересно найти какое-либо свидетельство.