МОЯ ОБОРОНА 3
За первое учебное полугодие десятого класса я зашел в школу, как мне кажется, раз двадцать максимум, из них пару раз - на дискотеку и на какую-то предновогоднюю посиделку, где декламировал стих про то, как в поле растет молочай.
Получив табель с полугодовыми отметками и увидев в нем восемь двоек и две неаттестации, я с облегчением пошел домой.

Ближе к весне дела в Мусопроводе окончательно обрели характер тотального пьянства а я, в свою очередь, устал от попыток переводить подобные упражнения в осмысленную музыкальную деятельность. В результате репетиции прекратились вовсе, я же принялся захаживать в места октябрятского детства, на ту самую Рабочку, о которой шла речь в самом начале. Первый раз меня затащил туда Мозга - Паша Михайлов, мотивировав это тем, что там парни тоже играют на гитарах. Действительно, на люках около школы #19 сидела довольно большая компания каких-то веселых малых, от одного из которых Мозга тут же получил пиздюлей. Перед этим он успел представить меня главному, Лехе Свиридову и мы незамедлительно принялись демонстрировать друг другу познания в первых, вторых и третьих блатных и перечислять друг другу известные песни. Свирид, "король Рабочки", был хорошим парнем, несмотря на общую гоповатость своих подопечных. В разборках был справедлив, а солидные габариты и немалая физическая сила позволяли ему оставаться неизменно добродушным.

У этой компании тоже имелся клуб, который назывался просто - Дом, двухэтажная расселенная развалина с печным отоплением, прямо напротив Юных Техников, в которых я когда-то пытался ходить ради авиамоделизма (каковой, кстати, Мозга там до сих пор преподает).
Несмотря на то, что как таковых панков в компании не было, да и с Кировскими хиппанами их роднила только скорость наезда на незнакомцев, тусовка Дома мне нравилась, можно было под треск немилосердно дымящей печки гонять крепкий чай, сваренный в чайнике из моего сарая, пить вино, трепаться обо всем подряд и петь песни. Репертуар Свирида сводился к Кино, весьма странной версии песни про Фантом, еще каким-то дембельским пустякам и всяким шуткам, вроде "ты приходи ко мне на баню, я тебя оттарабаню", так что мои Обороновские запасы пришлись как нельзя кстати. Было забавно наблюдать, как накрашенные и начесанные подруги рабочкинских гитаристов-песенников трудолюбиво переписывают в тетрадки "Русское Поле" или "Зоопарк" под мою диктовку. "Ты разборчивей пиши!" - цыкал Свирид Катьке. Потом я расставлял аккорды на этих списках, попутно показывая парням новые. В общем, в какой-то мере, на тот момент я был преподавателем этакого оригинального КСП. Имелась даже печка, лыж не хватало.

Были в этой гоп-компании, кстати и два любителя рока - мой одноклассник по начальной школе Димка Русанов, на тот момент страшный фанат Кинчева и Пашка Астраханцев - не будучи никаким панком, тем не менее весьма уважавший ГрОб. Как раз с Астраханцем мы и отправились однажды погулять ясным апрельским днем. У нас имелось какое-то количество портвейна и бутылка водки в формате чебурашки. Пройдя насквозь ряд девятиэтажек, мы форсировали ручей и забрались на солнечный пригорок у заброшенного кладбища, именуемого в Загорске "старым". Солнце припекало, снега почти не осталось, беседа была неторопливой, а вино - крепким. Нахлобучило нас так, что мы даже не стали открывать водку, а еле-еле потащились обратно, при том я попутно умудрился скатиться вниз к ручью. В городе мы распрощались с Астраханцем до вечера, собираясь поужинать уцелевшей поллитрой и я бесцельно пошел по центральной улице в сторону библиотеки. Портвейн звучал в голове раскидистыми аккордами, птицы галдели в кронах лип и тут мой размазаный взгляд уперся в приближающуюся девицу, лоб которой был перетянут тряпкой, испещренной литерами "А". Поняв, что дело тут не просто так, ибо нормальные девки головы черными тряпками не вяжут, я остановился и, дождавшись приближения неопознанного объекта, вопросил: "Аквариум?? Гребенщиков?!" Девица заулыбалась и закивала. Еще немного сфокусировав зрение и мозги я уже не спросил, а скорее требовательно проорал: "АНАРХИЯ?! ЕГОР ЛЕТОВ?!!" Девица заулыбалась и затрясла головой куда как с большей амплитудой.
Выяснилось, что барышню зовут Алина, учится она на художника, действительно является панком и ей девятнадцать лет (пришлось врать, что мне - восемнадцать). Дошли с ней до той самой квартиры на Рабочке, допили остаток портвейна и хотели было посягнуть на Астраханцевскую водку, но совесть взяла свое и поллитра товарища осталась нетронутой. Попев песен под аккомпанимент пресловутой маминой гитары, под которую я когда-то орал про свободу, мы отправились обратно в центр, уговорившись встретиться на днях и попить пивка.
"БАБА - ПАНК!" - изумлялся я по дороге на Кировку, "бывает же такое!"
Учитывая упомянутый уже информационный голод, легко можно себе представить, какой силы был в те времена голод ОБЩЕНИЯ. Найти единомышленников было нелегко и среди парней, а уж среди девчонок - фантастика!

Пива мы, действительно, попили, причем закуской послужил притащеный Алиной вискас, прекрасно, по ее словам, годящийся для этого дела. Впервые увиданные мною сухарики, напоминавшие своим видом экскременты какого-то небольшого ископаемого животного, на закуску годились слабовато, но неплохо перебивали мыльную пену "Очаковского". Расплатой за такие гастрономические эксперименты была поразившая меня неимоверная пищевая аллергия.
Свои прогулки мы продолжили и дальше, я помаленьку знакомил барышню с местной музыкальной тусовкой, водил на Дом и вообще выходило, что мы, вроде как, _гуляем_. Правда, на горизонте маячил серой тенью некий Вовочка, проживающий в Москве и являющийся официальным Алининым кавалером, но воспринимался он каким-то фантомом. "Где та Москва?"

Интересный момент: чем больше я тогда получал доступа к музыке, которая, по идее, стилистически принадлежала к условному "панку", тем меньше мне этот панк хотелось слушать. Алина, допустим, балдела от ФРОНТ242, утверждая, что это тоже панк, а на меня все это пиу-вжж действовало, как рвотное. Все больше меня манили недавние дали отшумевших шестидесятых и тут...

Возможно именно от Вовочки барышня и заполучила кассету с НОВЫМ АЛЬБОМОМ ГО. Тело кассеты было оформлена весьма художественно: красивая надпись черным маркером ГрОб, пробитые каким-то гвоздем дырки, с растекающимися вокруг красными потеками лака для ногтей, изображали кровь, брызжущую из пулевых отверстий, одним словом - красота! Презентация альбома, носившего вычурное название Сто Лет Одиночества состоялась дома у Алины, который находился, что интересно, строго по диагонали от штаб-квартиры Мусоропровода. Сдался мне этот Северный.
Первым делом из динамиков китайской мыльницы раздался какой-то гулкий удар явно кухонного происхождения, а потом началось невероятное: та самая СВОБОДА, которая никак не давалась мне в руки, гремела и переливалась через край, а вслед за ней тягуче тянулась колыбельная из недавнего детства - ЕВАНГЕЛИЕ.
Кассету я тут же унес, молниеносно попрощавшись с подругой, на Рабочку и там подверг всестороннему изучению на аналогичном китайском кассетнике. Результат исследования был удивительным; это была Оборона и, в то же время, вовсе не Оборона. Было понятно, что это точно не панк, но что-то забытое и теплое пульсировало в этих извивающихся аранжировках, то ли Битлы, то ли Криденс, то ли Jesus Christ Superstar, то ли еще что-то, слышанное давным-давно с бобин катушечного магнитофона.

В то время я умудрился внезапно играть в останках "группы акустического рока Чай", носившей уже не менее идиотское и претенциозное название Вуден Бридж (за что, кстати, был подвергнут наезду с попыткой мордобоя от приревновавшего Дини) и, параллельно, репетировать подозрительные кабацкие вещи у Андрюхи Ожаренкова, по прозвищу ШалалУла. Репертуар Бриджа состоял из Григоряновского Хабибулина и авторского материала Сиши Тарева, а Шалалуловский и вовсе являлся чистым блатняком про "брейкданс на левом яйце".
С музыкальной точки зрения, от Бриджа не было никакого толку, кроме парочки тухлых концертов, один из которых был увековечен на Алинин фотоаппарат. Самой динамично исполненной вещью этого коллектива, что показательно, была Все Идет по Плану, врезанная на предконцертной репетиции, устроенной на моей террасе; плюющиеся от одного упоминания Обороны музыканты рубились так, что терраса та еле выжила.
От Шалалулы же (обитавшем в избушке еще на триста метров по диагонали от дома Алины) мне досталась изрядная пачка бобин и пластинок, и многочисленные нотации про "культуру исполнения". Интересно, но факт; чем сильнее лабух гудит, тем больше он трет про эту самую культуру.
Как-то раз, когда мы сидели летним вечером у него в конуре, в окно постучала довольная и поддатая Алина:
- Пойдем ко мне! Там, правда, Вовочка приехал, но это ничего!
- Ну, пойдем... - сказал я без особого энтузиазма и спрыгнул во двор с подоконника.
В подъезде барышня внезапно припала ко мне со словами: "а теперь поцелуемся, пока Вовочка не видит." Тут что-то внутри у меня щелкнуло и, довольно резко ее отстранив, я проскрипел: "ну уж нет, пошли к Вовочке, а так -я не могу." Алина как-то напряглась и мы поехали на лифте вверх.
Вовочка оказался длинным, нескладным и милым, хотя и несколько истеричным, парнем лет двадцати. Попели каких-то песен и я отправился восвояси, по дороге пытаясь осмыслить произошедшее. Становилось понятным, что_гулять_ больше, наверное, не выйдет.
И действительно, несмотря на последующее расставание Алины с этим самым Вовочкой, не вышло. Я, стремительно откатывающийся все дальше назад, к Битлам и хиппизму, вряд ли подходил на роль парня такой клевой панковской девахи.
Спустя полгода мы встретились в электричке в которой я, уже увешаный всеми хиппейными атрибутами, ехал на Арбат. Девушка выглядела цивильно и ничего теперь не выдавало в ней панка.
- А глаза у тебя все такие же... - процедила Алина.
- Это какие? - поинтересовался я.
- Ну такие. ЧЕЕСТНЫЕЕ.
"Вот и поговорили."