МОЯ ОБОРОНА 6
Как и многие из безтелефонных людей, я страдал телефонной болезнью. Выражалась такая болезнь в том, что угодив в любое место, оборудованное телефонным аппаратом, больной захватывал его и принимался методично названивать всем подряд. Так и я, зайдя куда-нибудь, где не было какого-то ярковыраженного действия (играть, выпивать, говорить о судьбах мира) непременно садился на телефон и, перелистывая страницы рингушника, накручивал диск.
Однажды я добрался до буквы К и набрал номер Кэт Хайрастой Штанины, который оставила мне сестрица Келли. Данная Кэт была тогдашней супругой Рост-н-ролла, Ростика, олдового хиппана, с которым мы познакомились еще на Неглинке, у того самого магазина Ноты, где я покупал бас, а Рост торговал кассетами с записями шестидесятых. (Выглядел он тогда, надо сказать, наиколоритнейше и последующее внезапное его превращение в southern-rock-man еще изумит меня.)
Стандартный хиппистский треп ни о чем почему-то съехал к Летову. И тут Катя разошлась. "Да он... да он фашист! Он же после той программы А звонил нам и ныл, что от него друзья отвернулись! А Рост ему и говорит, не жалко мне тебя, Дохлый, иди ты..." Тогда это воспринималось бредом, - теперь не имеет поводов для сомнений. Тем более, зная взрывной характер Роста.
[эта история только кажется неуместной. на самом деле, здесь таких нет.]

Девяносто пятый год ничем не запомнился, кроме встречи его у меня на Кировке, где в одной комнате набилось больше тридцати рыл, среди которых были как местные персонажи, так и представители Системы. Было шумно и, наверное, весело. "Наверное" потому, что я впервые понял, что хоть как-то координировать и контролировать большое количество народу - работа, а вовсе не развлечение. Приятными бонусами были бесчисленные компоты, соленья и маринады, натащенные тусовкой, а так же оттаявшие по весне из-под снега бутылки с водкой. Да, самым клевым моментом вечера было то, как под гремящую из колонок фонограмму Все Как у Людей в телевизоре разевал рот певец Юлиан - случайный синхрон вышел настолько идеальным, что мы с Еремяном валились на пол от хохота.

Все лето я сидел дома, пытаясь изобретать "хиппический" песенный материал или, того еще хуже, играть реггей (что вылилось в короткую сессию с Джончиком Евсеенко, пропитанную духом африканских трав. Слава Богу, та кассета канула в небытие.) Поездки на Арбат свелись к минимуму, вследствие казавшейся стремительной деградации движения. На самом-то деле, менялось даже не движение, а страна, и остановить эти перемены никто из нас был не в силах. В лучшем случае, можно было отойти в сторону, во всех остальных - катиться дальше тем же самым роллинг стоном, но уже не ярким и цветным, а стремительно наматывающим на себя весь сор века грядущего.

В конце зимы девяносто шестого все переменилось. За мной, как за злостным уклонистом, к тому времени уже усиленно гонялись военкомат и милиция, так что мы с Сергевной перебрались в Москву, в район Преображенки. Переезд этот был обусловлен еще и тем, что Сергевна получила новую работу, аккурат базировавшуюся в Министерстве угольной промышленности, на Калининском. Меня все время преследовали диагонали, параллели, а в самом примитивном варианте - перпендикуляры.
И конечно, буквально на следующий вечер после переезда, я поехал на Арбат.
Уцелевший за год пипл воспринял мое возвращение, как нечто само-собою разумеющееся. Стрит был уже не тот; расхлябанные от кетамина пионеры мыслили другими категориями и лишь наша свежеприобретенная олдовость позволяла давить их авторитетом. Помню как я, в армейских ботинках, подвернутых "как у скина" черных джинсах и черной же короткой кожаной куртке, подходил к ним, с нехитрой целью срубить на бухло.
- Хиппи, - произносил я с лютой задушевностью, - прайс есть?
- Нету... - отвечали, содрогавшиеся от одного моего вида, упоротые пионеры.
- Да вы чего это, я ж свой! - обнажал я увешанное феньками запястье.
- Предатель... - тихо шелестела молодЕжь, исправно отсыпая деньгу.

Мы же всерьез планировали какой-нибудь перформанс, такую местную революцию, в процессе которой мы будем приваривать канализационные люки к грузовикам, дабы превратить их в БТРы. Результат нас интересовал в последнюю очередь. Победа на любых уровнях, даже и при условии гибели всех участников, казалась свершившимя фактом. Особенно живое участие в этих обсуждениях принимал Женька-алисоман, обладавший длиннющим хаером чувак в драной косухе. Мы подружились. Женя, имевший в приятельских кругах кличку Бедро, был малым своеобразным: у него, обладавшего какой-то врожденной пролетарской ненавистью, было три самых страшных ругательства: "хиппи", "музыкант" и "студент", хотя первым из этого списка он явно симпатизировал. Одновременно являющийся большим поклонником металла и православным, советским националистом и диссидентом-космополитом, он весь состоял из противоречий, которые тем не менее придавали его персоне какую-то цельность и конкретность. Ну и, конечно, был он любителем Обороны.
Вообще же это, наверное, был первый встреченный мною человек, безоглядно верящий в саму возможность ЧУДА. Полагаю, что чудеса эти вполне ему попадались, просто вследствие подслеповатого пролетарского перфекционизма, он не понимал вовсе, что с ними делать, да и просто - не принимал их за таковые.
Как-то, когда мы где-то шлялись вдвоем он обмолвился, что беседовал по телефону с Егором.
- Ну и о чем же?
- Ты знаешь, обо всем. Я звонил уже ночью, но он сразу снял трубку и мы говорили часа два. Знанием он обладает...
- Любопытно.
- Хочешь, дам тебе телефон, но ты - никому?
Так в рингушнике появился еще один номер на букву Л.

Съемная наша квартира располагалась в конце улицы со смешным названием Игральная, а ходил туда маршрут #50, один из автобусов которого был выкрашен в ярко-синий цвет. С моего восьмого этажа он был виден издалека, так что какой-нибудь собиравшийся восвояси гость частенько напевал, при виде синего скотовоза, "blue bus is calling us." Take a chance with us, фигли...
Кроме синего баса у дислокации был еще один несомненный плюс, а именно прямой выход в Лосиный Остров, притом в какую-то весьма психоделическую его часть, пересеченную заброшенными одноколейками. Попадавшиеся посреди леса останки кирпичных конструкций напоминали декорации к Сталкеру. Гаек мы не кидали, но бродить по этим местам было одно удовольствие.

Как раз тогда Оззик начал выпуск свежих альбомов сибиряков. При виде знакомого лейбла -9К на корешке кассеты, можно было без раздумий лезть в карман за купюрами, что-то интересное было гарантировано. За одну лишь весну у меня появились записи ИПВ, Чернозёма, Родины (наконец удалось разобрать слова) и превосходного альбома Лукича "Ледяные Каблуки". В Ленинграде активно принялся орудовать Фирсов, поэтому Манчестер исправно выпекал концертные альбомы Янки и Обороны. Волынский, в свою очередь, развернул свой Хобгоблин, заваленный Колесовским ХОРом. Вовсю добавляли шороху и шикарные пираты с Moon-records и BSA. Информационное поле, наконец, было перенасыщено.

Вообще это определение, "перенасыщенность", как нельзя лучше подходит к тому времени. На носу были знаменитые выборы и ветер Революции исправно свистал по нашим чердакам. Казалось, сбывается Летовский спич про "единый фронт"; мы, красно-коричневые, вместе с сибирским панком и вечными ценностями тогда были на одной стороне. В другую сторону катился на барже по муттер-Вольга окончательно дискредитировавший себя русский рок, объегоривавший доверчивых поселян своим "голосуй, или проиграешь".

Как вскоре выяснилось, не все то красное, что коричневое. Данное сочетание цветов могло существовать разве что в головах Лимонова и Дугина, или в популистских песнях Красных Звезд, но никак не в реальной жизни. Вот два эпизода.
Как-то в начале лета, имея в кармане пачку наклеек "Зюганову - ДА!" я неспешно перемещался по стриту, прицельно налепливая их на всяких видных местах.
В районе дома #41 я обнаружил большую компанию с желтым чемоданом, полным многогранных бутылочек тверского пива и гитарой, под которую они увлеченно горланили песни. Обнаружив там Леху Пенькова, директора фан-клуба Оли Арефьевой, я решил ненадолго прервать подрывную деятельность и утолить жажду. Чемодан был большой, бутылочек в нем - изрядное количество, так что ближе к вечеру я вдруг понял, что остался на ступеньках один, но почему-то с чужой гитарой. Только я собрался отправиться на поиски владельца, как ко мне приблизился наряд милиции. "Вас только не хватало..." - учитывая мое нелегальное по отношению к вооруженным силам положение, лишние встречи с сотрудниками правопорядка мне были вовсе без надобности. Как выяснилось, милицейские оказались не из нашей родной "пятерки", а из какого-то дальнего отделения, только сменились со смены и просто шли прогуляться и чего-нибудь выпить. Они попросили разрешения воспользоваться инструментом и принялись угощать пивом и водкой. Абсурдность ситуации заставляла внутренне хохотать: чувак в характерном прикиде и с предвыборной макулатурой на кармане бухает в самом центре Арбата с четырьмя мусорами, которые на весь стрит орут Янку, Летова и Алису. Разум подсказывал, что пора бы уже выдвигаться из такой теплой компании, однако остатки совести напоминали о необходимости хотя бы попытаться разыскать владельца шиховской фанеры.
Мимо, поздоровавшись и опасливо косясь на ментов, прошли два полузнакомых наци-панка. Был такой типаж тусовщика; недопанки, недоскины, как правило бомжеватого вида бритые личности, аскающие на выпивку даже у хиппи, но взмахивающие рукой в нацистском приветствии при любом удобном случае. "Твои знакомые?", спросил один из ментов и, получив утвердительный кивок, завопил: "пацаны, скины, идите сюда, не ссыте, у нас тут один из ваших!" Бритые застенчиво приблизились. Дальше пошло такое братание, такие вопли "слава России", что я, плюнув на несчастную шиховку, удалился, оставив нашедших себя друзей в стремительно надвигавшихся сумерках.
Вторая же история вышла не такой смешной.

В той предвыборной кампании коммунисты, оказавшиеся из-за упомянутой уже голосуй-баржи практически без средств окучивания любителей рок-музыки, принялись хвататься за всех, кто по их мнению мог воздействовать на публику посредством гитар и барабанов. Для этого был вынут из шкафа пропахший буквально за год нафталином "Русский Прорыв".
Задекларированный в свое время, как конгломерат оппозиционных творческих деятелей "Прорыв", по сути, являлся еще одной гастрольной вывеской Обороны. На разогреве мог быть Манагер, могла играть Инструкция, благо состав музыкантов был практически идентичен, но никаким "рок-движением" все это, конечно, не являлось. Народ ждал Летова, а уж как это подавалось - дело десятое.
Не в курсе, кому вообще пришла светлая идея вспомнить об этом движении применительно к выборам, возможно дело не обошлось без Мишина, но Москва оказалась заклеена характерными афишами, на которых среди какого-нибудь Огня или Русской Правды, ярко выделялись РОДИНА и ЧЕРНЫЙ ЛУКИЧ. Мероприятие должно было состояться на Рязанском проспекте, в ДК 40 лет Октября. Само собой, мы не могли пропустить такое важное событие в мире радикального рока. Вместе с Бедром, его приятелем Кроликом и Николя-ни-Дворя из нашей хипповой тусовки мы без опозданий прибыли в зал как раз в тот момент, когда пьяный в дугу роклабораторский Марочкин кричал в микрофон нечто вроде: "Русский Прорыв - мы прорвемся!"
Первым выступал Черный Лукич, под гитарные переливы Женьки Каргаполова выдаваший один за другим милые сердцу хиты. Звучало все это весьма умилительно, юные панки у сцены млели и практически не орали. Отыграв минут двадцать, Лукич попрощался с публикой. Не помню, кто сменил его, но самое интересное началось, когда на сцену вышел Манагер. С первыми аккордами Родины случилось такое, чего мы и предположить не могли; в зал устремились до времени незаметно сидевшие в амфитеатре скины. В одно мгновение толпящиеся перед сценой панки были рассеяны и избиты. Под речитатив скачущего привычным паралитиком Манагера бритоголовые выхватывали растерявшихся подростков, швыряли их в круг и давали волю своим докам и гриндерам. Мы вышли на улицу. "Товарищи, по-моему, это пиздец." - сказал кто-то. Да это он и был. Дальнейшее вспоминается фрагментарно; как мы принялись отлавливать разбежавшихся панков, как пытались вооружить их выломанной из забора арматурой и розочками избитых бутылок, как к нам присоединился какой-то хромой байкер с пистолетом, ругающий на чем свет Игоря Федоровича Дохлого, как мы, организовав-таки толпу человек в сто уже готовились штурмовать злосчастный ДК и как оттуда выбежала перекошенная от ужаса дамочка в узком "национал-социалистском" галстуке...
Громить ДК, впрочем, не стали, да и какой резон: пока проваландались, собирая по району побитых поклонников сибирского панка, мероприятие уже закончилось и оппоненты куда-то канули.
Я прошел в фойе, мраморный пол которого был залит кровью. Навстречу попался Манагер и тут меня окончательно прорвало. "Олег, ты чего?!" - орал я невиданному вовсе раньше человеку, - "Ты что, блядь, фашист?? Что вы наделали?!" "Да какой же я фашист, я их сам не люблю", растерянно отвечал он. До сих пор мне кажется, что тогда он мог прекратить этот проклятый концерт, хоть как-то повлияв тем самым на избиение младенцев.
Понятно, откуда свалились на головы панков бритые бойцы: как раз в то время начали набирать популярность в рядах футбольных фанатов Огонь и покинувшая резервацию Банда Четырех. Таков был гениальный, без шуток, пиар-ход Мишина - привлечь к локально-известным до этого коллективам новую публику, используя собственное увлечение футболом. В этом весь Костя: "...и рыбку съесть." Хотя таких результатов он, конечно, вряд ли ожидал.

Ужасным похмельем закончится вся эта предвыборная, как сказал бы Димка Талонов, шухаранция. Геннадий Андреич, по-сути победив, сольется в пользу Борисниколаича, которого, в свою очередь поддержит еще недавно восседавший с идиотским мечом на достопамятном фотопортрете Баркашов.
Вот тебе, Бабушка, и Единый Фронт.

В этой истории с выборами примечателен еще один момент: за весь девяносто шестой Оборона не даст ни одного концерта, не считая нескольких осенних акустических выступлений Летова, состоявшихся далеко не в центрах. В то время группа работала над записью двух новых альбомов, но вряд ли можно объяснить лишь этим внезапное равнодушие Егора к политической ситуации в стране. Плюющийся от одного вида ЕБН в телевизоре, объявляющий залы "на время концерта свободными от преступного ельцынского режима" Летов не сделал ничего тогда, когда имелись все шансы переломить этому режиму хребет.