Михаил Никифорович Катков об отношении к инородцам
Из воспоминаний А.И.Георгиевского


"Статья моя посвящена была вопросу о политических партиях, о взаимной борьбе между ними и о том коренном условии, при котором борьба эта может быть плодотворна для данного государства, оберегая его столько же от застоя, сколько и от неразумного, неправильного и чересчур поспешного, так сказать, скачками движения вперед <...)
Во всей заключительной части моей статьи я воспроизвел для читателей «Московских ведомостей» те же основные мысли, которые были изложены в вышеприведенном письме ко мне Ф. И. Тютчева из Ниццы, от 2 (14) января 1865 г., и даже повторил некоторые из своеобразных выражений его письма, как, например:
«безнародность русской верховной власти» и «медиатизация русской народности», т. е. низведение ее на степень не господствующей, а подчиненной в России силы (...)
Когда статья (...) и содержавшаяся в ней речь государя императора
была прочитана Михаилом Никифоровичем, то он был совсем ошеломлен словами государя:
«Я люблю одинаково всех моих верных подданных: русских, поляков,
финляндцев, лифляндцев и других; они мне равно дороги».
Когда Михаил Никифорович прочитал эти слова, «Северная почта» выпала у него из рук, руки опустились, и сам он опрокинулся на спинку кресел и впал в совершенное оцепенение, никого и ничего пред собою не видел и ничего не слышал; в таком положении я не видел его с самой смерти его матери, и в этом положении он оставался несколько часов сряду.Но газетное дело не терпит; вечером, по обыкновению, принесли к Михаилу Никифоровичу на просмотр передовую статью, которая должна была появить¬ся на следующий день, а вслед затем пришли к нему Леонтьев и я, так как нас известил секретарь редакции, что Михаил Никифорович отбросил от себя корректурные листы и не выходит из своего оцепенения, Мы начали его всячески убеждать и уговаривать, но он долго нам ничего не отвечал и как бы ничего не слышал; тогда я вынул письмо ко мне Тютчева от 2 июня 1865 г. из Петербурга и громко прочел из него следующее место:
«Вероятно, вам уже известно в Москве, как разыгралась здесь драма по польскому вопросу... Она кончилась совершенною победою Милютина, вследствие высшей инициативы 76. В том смысле была и речь, обращенная государем к тем польским личностям из Царства (Польского), приехавшим сюда по случаю кончины наследника; сказанные им слова были крайне искренни и положительны. На этот раз интрига была расстроена и повела только к полнейшему сознанию и обнаружению державной мысли. — Много при этом деле было любопытных подробностей, которые я вам передам при свидании» .
Сначала Михаил Никифорович как будто бы совсем моего чтения не слушал, но потом как бы встрепенулся, взял у меня из рук письмо, но разобрать крайне крючковатого, старинного почерка Ф. И. Тютчева не мог и просил меня вновь прочитать то же место. Сообщениями Тютчева он видимо заинтересовался и очень сожалел, что он не сообщил упомянутых им в письме подробностей.
Важно было уже то, что он вышел из своего оцепенения, что с ним уже можно было вести разговор.
— Слова государя, — говорил я, — очевидно, произвели в Петербурге совершенно иное впечатление, чем на вас, притом на такого же русского человека, как и вы сами, из письма которого я заимствовал все, что было мною сказано против безнародности русской верховной власти, против медиатизации русского народа в России.
— А в этих словах государя, что ему равно дороги русские, поляки, финляндцы, лифляндцы и другие и что он всех их любит одинаково, не прямо ли провозглашено им начало безнародности русской верховной власти и постановление русского народа на один уровень со всеми инородцами? — сказал Катков.
— Но ведь это под тем условием, заметил Леонтьев, что они все были вер
ноподданными, а в применении к полякам, чтобы они оставили свои мечтания, с указанием, что государем не будет допущено, чтобы дозволена была самая мысль разъединения Царства Польского от России и о самостоятельном без нее существовании.
В этом весь смысл и вся сила речи государя, обращенной к полякам.
Михаила Никифоровича наиболее смущали эти два слова в речи государя: «одинаково люблю» и «равно дороги». Долго еще спорили мы о смысле и силе всего сказанного государем, и в конце концов Михаил Никифорович принял оригинальное решение — вместо всякой передовой статьи и взамен ее напечатать сообщенное в «Северной почте» и не печатать передовых статей впредь до получения из Петербурга подробностей, на которые намекал Ф. И. Тютчев, и более обстоятельных сведений о той драме по польскому вопросу, о которой он также писал.
И я, и Павел Михайлович были против такого решения: мы находили, что это была бы своего рода демонстрация против того, что было сказано самим государем.
— Демонстрация тем более неуместная, — прибавлял к этому Леонтьев, — что мы же сами в сношениях с цензурою прямо указывали на неблаговидность и невозможность выпуска «Московских ведомостей» без передовых статей, к которым привыкла и которыми наиболее дорожит вся читающая публика.
— Притом же,-замечал я ,--смысл этой демонстрации никем из публики не будет понят.

Михаил Никифорович не допускал никакой мысли о демонстрации и говорил только одно, что в словах государя он видит полное неодобрение всему то¬му что говорится в «Московских ведомостях» в пользу неизменно твердой и; последовательной русской политики, и что ввиду такого неодобрения он не в силах продолжать свою беседу со своими читателями, в числе которых ему прежде всего представляется сам государь, и не может также допустить, чтобы такую же беседу в газете, в которой он состоит одним из редакторов, вели ближайшие его сотрудники. Делать было нечего: надо было покориться.
На следующий день в № 124 на том самом месте, где обыкновенно печатались передовые статьи, появилось следующее заявление:
«Москва. 8 июня. Обстоятельства, не имеющие ничего общего с цензурой или с какими бы то ни было посторонними затруднениями, были, причиной того , что ни вчера, ни нынче не могли мы продолжить обычную беседу нашу с читателями в передовых статьях. Этот перерыв может продлиться еще несколько дней».
Такое исчезновение передовых статей не могло не обратить на себя всеобщее внимание….; но истинный смысл этого факта, как я и предсказывал, остался совсем непонятен даже и для такого читателя и ценителя «Московских ведомостей», как Ф. И. Тютчев, и в письме: своем от 12 июня он обратился ко мне с вопросом: «Отчего это внезапное затмение передовых статей в М. В.? Имеет ли это какое отношение с вашими теперешними занятиями, собственно вашими?». (Он разумел здесь мои занятия магистерской диссертацией о Галлах в эпоху Гая Юлия Цезаря, за которую я усиленно принялся с начала нового года, чтобы проложить себе путь к профессуре и не остаться совсем на мели со всею семьею в случае нового и окончательного крушения «Московских ведомостей», о чем я и писал тогда же Тютчеву.)
«Здесь, — продолжает Феодор Иванович, — этот пробел всех очень интригует и кажется каким-то зловещим предзнаменованием».
Я тотчас же, конечно, прочел это место из письма Ф. И. Тютчева М. Н. Каткову, и он порешил на другой же день, с № 130, возобновить печатание передовых статей. Их «затмение» продолжалось ровно семь дней, с № 123 по № 129, т. е. с 9 июня по 16 включительно (...)"