Первая Казанская война. II.
(Из книги Борисова "Иван III")



Боевые действия в 1469 году начались 9 апреля — через неделю после Пасхи. Учитывая горький опыт прошлогодней войны, великий князь первым делом отправил на Казань «судовую рать» под командованием воеводы Константина Александровича Беззубцева. Внук любимца Василия I боярина Федора Кошки, дальний родственник самого Ивана III, Беззубцев, как показали события, был неплохим полководцем и организатором.
Великий князь поднял в поход не только свой «двор» и отряды удельных князей, но также городские ополчения. Москва, Коломна, Можайск, Дмитров, Углич, Муром, Владимир, Суздаль, Ярославль, Кострома выставили своих ратников. (Не было только тверичей и новгородцев, которых, кажется, и не приглашали.) Всем ополченцам назначен был срок сбора в Нижнем Новгороде. Это удивительно напоминало сборы накануне Куликовской битвы. Кажется, Иван III хотел устрашить татар уже самой численностью московских сил.
Общий план кампании был, очевидно, тот же, что и в прошлом году. Удар по Казани наносился с двух сторон. Главное войско шло с запада, вниз по Волге. Другой отряд наступал с севера — в тыл противника. В его состав входи-ли жители Вологды и Устюга, а также часть великокняжеского «двора». Это войско, как и зимой 1467/68 года, было поручено одному из многочисленных представителей ярославского княжеского дома — князю Даниилу Васильевичу. Ядро «северной» рати составляли устюжане, более других страдавшие от набегов приходивших сюда по Вятке и Моломе казанских татар.
Добравшись по лесным рекам до Вятки, князь Даниил Васильевич потребовал у вятчан помощи против татар. Однако те отказались, ссылаясь на свой прошлогодний договор с татарами: «...что нам не помогати ни царю на великого князя, ни князю великому на царя» (31, 282). Между тем находившийся тогда на Вятке ханский посол срочно отправил в Казань известие о том, что русские готовят набег,« но не во мнозе» (31, 282). Данные летописей позволяют установить, что общая численность «северной» рати составляла примерно тысячу человек (54, 92).
Между тем огромное войско собралось наконец в Нижнем Новгороде. Константин Беззубцев имел строгий наказ: не предпринимать никаких дальнейших действий без указаний оставшегося в Москве великого князя. Но самих этих указаний все не было. Возможно, Иван III боялся отпустить все свои войска на Казань, оставив Москву и русские земли без надежного прикрытия. Впрочем, была и другая причина медлительности великого князя. Опыт прошлогодней войны показал, что борьба с Казанью требует много сил, но не сулит скорых и решительных успехов. Самым разумным было заключить достойный мир с ханом Ибрагимом и заняться укреплением Московского государства. Только через объединение всех боевых сил Северо-Восточной и Северо-Западной Руси Москва могла добиться безусловного перевеса в борьбе с Казанью и другими внешними врагами.
Понятно, что переговоры с Ибрагимом могли пройти более успешно в условиях, когда огромное московское войско стояло в Нижнем Новгороде, у самой границы с Казанским ханством, а отряды «охотников» как бы сами по себе, без дозволения великого князя, грабили северные и западные окраины ханских владений. К переговорам Иван III привлек и неизвестную по имени татарскую «царицу» — жену состоявшего на московской службе хана Касима и мать сидевшего в Казани хана Ибрагима. (Возможно, царица была женой Касима до его бегства на Русь, после чего перешла как добыча к брату Касима Махмутеку и стала матерью его сына Ибрагима.)
Безделье разлагало армию, к тому же скоро могли кончиться припасы. Стоял май месяц, и прошлогодние запасы хлеба были уже на исходе. Побросавшие ради великого казанского похода свои привычные занятия горожане днем и ночью подсчитывали убытки от вынужденного безделья. Среди ратников началось брожение.
Обо всем этом Беззубцев, разумеется, доносил в Москву. Но там великий князь не мог преодолеть упрямство татар, которые так же хорошо понимали затруднения русских и сознательно затягивали переговоры.
Впрочем, и сам Иван III, как никто другой, умел тянуть время. Его осторожность и осмотрительность были естественным следствием импульсивности и беспечности Василия Темного. Хорошо зная характер отца — за который и самому князю Василию, и всей стране пришлось заплатить очень дорогую цену, — Иван рано усвоил себе прямо противоположную манеру поведения. И там, где неторопливость приносила победу, он неизменно оказывался победителем...
После многих дней томительного ожидания Беззубцев получил наконец от великого князя новый приказ. Воеводе предписано было отпустить на Казань лишь часть своего войска—добровольцев, «охотников». При этом добровольцам велено было разорять казанские земли по обеим сторонам Волги, но не пытаться взять штурмом саму крепость. Таким образом, Иван III своим приказом превращал московских воинов в некое подобие знаменитых новгородских «ушкуйников» — речных пиратов, еще во времена Дмитрия Донского наводивших ужас на русские и татарские города Верхнего и Среднего Поволжья. Их услугами втайне пользовались все. Но при этом никто из правителей не признавал ушкуйников своими. Их буйные головы служили своего рода разменной монетой в отношениях между Москвой и Ордой.
Отдавая приказ, князь Иван, кажется, полагал, что армия состоит из таких же неторопливых и рассудительных людей; как и он сам. Однако на деле вышло иначе. Едва Беззубцев объявил о том, что отпускает на Казань добровольцев, — все войско взвыло от нетерпения. Пропившиеся и проевшиеся ополченцы готовы были идти на войну хоть с самим сатаной, лишь бы не сидеть дольше в опостылевшем нижегородском лагере. Воевода оказался в сложном положении. Сам он, согласно приказу, должен был и дальше оставаться в Нижнем Новгороде. Но удержать здесь своих воинов он уже не мог, ибо охотниками отведать казанского меду (или казанской сабли) оказались все. «И пойдоша вси, а Костянтин остася в Новегороде», — иронически завершает летописец (31, 282).
Двинувшееся на Казань воинство по дороге избрало себе нового предводителя — воеводу Ивана Руно, известного своим дерзким набегом на казанские земли летом 1468 года. К тому же Руно имел навык руководства «судовой ратью».
Стремясь опередить ханских соглядатаев, московские «ушкуйники» налегали на весла. Последний переход от Чебоксар до Казани шли, не останавливаясь ни днем, ни ночью. Рано утром 21 мая русские насады появились под стенами Казани. Уже сам этот день сулил православным удачу, ибо совпали сразу три знаменательных для каждого христианина праздника: воскресенье (как день недели), память равноапостольного царя Константина и матери его Елены (21 мая) и, наконец, день Святой Троицы (Пятидесятница). Особенность именно этого, 21 мая 1469 года, праздника Троицы состояла в том, что от предыдущей Троицы (5 июня 1468 го¬да) минуло ровно 50 недель. Подобного рода совпадения волновали умы людей Средневековья. В такие дни, отмеченные самим Богом, воины сражались с особой отвагой, ибо явственно слышали над собою трепет ангельских крыл.
Для татар появление из утреннего тумана вереницы русских кораблей стало полной неожиданностью. В летописях сохранилось краткое, но яркое описание дальнейших событий: «И приидоша под Казань на ранней зоре маиа 21, в неделю 50-ю. И вышед ис суд (судов. — Н. Б.) поидоша на посад (торгово-ремесленная часть города. — Н. Б.), а татаром казаньскым еще всем спящим. И повелеша трубити, а татар начаша сечи и грабити и в полон имати. А что полон (пленные, рабы. — Н. Б.) был туто на посаде христианскои, московской и рязанской, литовъскои, вяцкои и устюжской и пермьскои и иных прочих градов, тех всех отполониша (освободили. — Н. Б.).
А посады их все со все стороны зажгоша. Мнози же бесурмени (мусульмане. — Н. Б.) и татарове, не хотяще ся дата в рукы Христианом, а болшее (более всего. — Н. Б.), жаляще по мнозем богатстве своем, и запирающися над своим добром в храмех своих и з женами и з детми и со всем, что у них есть, и тако изгореша. Погоревшим же посадом, и рать отступи от града, а уже и истомившимся им велми. И вседше в суды своя отъидоша на остров Коровнич и стояша ту седмь днии» (31, 282).
Так изображает летопись первую, самую блестящую часть казанской войны 1469 года. Некоторые летописцы упрекают Ивана Руно за то, что он при высадке на берег приказал трубить в трубы и тем всполошил сладко спавший гарнизон крепости. В этом видят чуть ли не измену храброго воеводы (37, 91). Однако не станем слушать голоса завистников. Постараемся лучше понять логику действий боярина. Очевидно, он и сам не ожидал такого ошеломляющего успеха. Спящая Казань лежала перед ним, как пирог на блюде. Но он не смел притронуться к этому пирогу, ибо имел строгий приказ Ивана III: «А к городу к Казани не ходите» (31,282). В случае неудачи Иван Руно мог поплатиться за самоуправство если не головой, то свободой. А возможность неудачи была весьма велика. К тому же искушенный в большой политике воевода, очевидно, понимал, что не только поражение, но и победа могут ему дорого обойтись. Стремительное взятие Казани смешивало все карты кремлевских стратегов. Москва еще не имела достаточно сил для того,
чтобы прочно закрепиться в этих отдаленных землях. Вместе с тем сильная, но дружественная Казань могла стать союзницей Москвы в борьбе с другими осколками Золотой Орды...
Так или примерно так, рассуждал Иван Руно, отдавая приказ своим воинам воздержаться от штурма казанской крепости. И разбудивший казанцев звук боевой трубы стал лишь гарантией исполнения этого приказа. (Дальнейшая успешная карьера воеводы свидетельствует о том, что под Казанью он действовал в полном соответствии с желаниями великого князя.)
Покинув горящий городской посад, русские воины переравились на своих легких кораблях с высокими бортами («насадах») на остров Коровнич. Здесь они пробыли семь дней. Очевидно, Иван Руно решил ждать подхода «север¬ной» рати и до тех пор не предпринимать более никаких активных действий. Разумеется, он послал гонца в Нижний Новгород, сообщая о происшедшем и спрашивая новых указаний «большого воеводы» Константина Беззубцева или же самого великого князя.
Между тем хан Ибрагим решил разгромить засевшую на острове русскую рать, прежде чем на помощь ей с севера подойдет другая. Следуя примеру русских, казанцы решили напасть внезапно, ранним утром. Сбежавший из Казани русский пленник сообщил воеводам о замыслах татар. Иван Руно приказал отправить менее боеспособную часть обитателей русского лагеря («молодых людей») на больших кораблях с трофеями в более безопасное место — «на Ирыхов остров на Волге» (31, 282). Сам же он с отборными бойцами остался на прежней позиции, куда и должны были нагрянуть татары. События показали, что это было верное решение опытного воеводы. Проигрывая в количестве, он выиграл в качестве. Избавившись от неопытных, подверженных панике и не привыкших к дисциплине ополченцев, а вместе с ними и от целой толпы освобожденных из плена русских рабов, Иван Руно развязал себе руки перед решающим сражением.
В итоге оставшийся на Коровниче русский отряд не только отбился от численно превосходящего противника, но и обратил татар в бегство. Русские гнали «поганых» до самых стен Казани. Затем они вернулись в свой новый лагерь на Ирыхове острове.
Между тем воевода Константин Беззубцев (конечно, следуя указаниям государя) прибыл из Нижнего Новгорода под Казань. Он привез с собой послание Ивана III на Вятку.
В нем великий князь приказывал вятчанам немедленно выслать войско под Казань на помощь Ивану Руно. Послание было отправлено. Однако ответ вятчан оказался уклончивым: «Коли подъидут под Казань братиа великого князя, тогды пойдем и мы» (31, 283). Отказавшись участвовать в войне до тех пор, пока в нее не вступит сам великий князь или хотя бы его младшие братья, вятчане дали понять, что не собираются быть пешками в чужой игре. Привыкшие лавировать между Москвой и Казанью, лесные люди быстро поняли, что Иван III хочет погнать их на Казань, но при этом сам остаться в стороне. В переговорах с ханом он будет открещиваться и от набега Ивана Руно, и от рейда «северной» рати, и от действий вятчан. Отвечать перед ханом придется им самим.
Посмеявшись над московской хитростью, вятчане даже не сочли нужным известить Ивана Руно о своем решении. Так и сидел он вместе с Константином Беззубцевым на своем острове, ожидая подхода легковерных вятчан или «северной» рати. Однако не было ни тех, ни других.
Наконец, у русских подошли к концу запасы продовольствия. Константин Беззубцев распорядился сворачивать лагерь и уходить на судах вверх по течению Волги, в сторону Нижнего Новгорода. Предвидя возможность погони, воины «судовой рати» гребли изо всех сил. На второй день пути им повстречалось судно, на котором плыла в Казань «царица Касымова». Она сообщила воеводам о том, что между Москвой и Казанью заключен мир.
Сообщение татарской «царицы» вызвало доверие у воевод. Это можно объяснить только тем, что сам факт переговоров и даже участие в них «царицы» не явилось для них какой-то новостью. Все это они уже знали. Не знали они, кажется, лишь одного: что сами они трактуются в договоре как речные пираты, уничтожение которых не противоречит условиям московско-казанского мира.

Не ожидая более опасности со стороны татар, Беззубцев и Руно стали лагерем на ночлег в местности Звеничев Бор в 40 верстах от Казани. На следующий день, в воскресенье, русские решили дать себе отдых. С утра в походных церквах попы служили обедню. После этого войско расположилось за трапезой. Внезапно поднялась тревога: к лагерю приближались сразу две татарские рати. Одна из них была «судовая», а другая, следовавшая вдоль берега, — конная.
Русские воеводы сумели предотвратить панику. Ратники спешно сели в свои корабли и отплыли навстречу татарской «судовой рати». В жестоком бою на воде татары были обращены в бегство. Их корабли направились к левому берегу, под прикрытие конных стрелков. Осыпаемые стрелами, русские насады повернули обратно и направились к противоположному берегу. Теперь татары воспрянули духом и поплыли вслед за уходящим русским флотом. Увидев преследователей, воеводы развернули суда и двинулись на врага. Татарские суда вновь обратились в бегство.
Взаимные атаки продолжались в течение всего дня. «И тако бишася весь день той и до самые ночи и раззидоша- ся кииждо на свои берег ночевати» (31, 283).
К сожалению, летописи прерывают рассказ об этой битве на воде буквально на полуслове. (Очевидно, здесь обрывался текст их общего источника — записанного любознательным книжником рассказа кого-то из участников похода.) Можно полагать, что русские вынуждены были оставить неприятелю свои богатые трофеи, понесли тяжелые потери, но все же ушли подобру-поздорову. Во всяком случае, главный герой этого дерзкого похода — воевода Иван Дмитриевич Руно — спустя десять лет был участником похода Ивана III на Новгород. Уцелел и воевода Константин Александрович Беззубцев. Несколько лет спустя мы встретим его уже при дворе удельного князя Андрея Углицкого. Судьба хранила этого человека: его сыну Андрею по прозвищу Шеремет предназначено было стать основателем знаменитой аристократической фамилии.
Источники не сообщают точной даты сражения под Звеничевым Бором. Однако опираясь на некоторые косвенные данные летописей, ее можно вычислить вполне определенно. Иван Руно напал на Казань 21 мая. После этого он неделю стоял на острове Коровнич, с которого перешел на Ирыхов остров (28 мая). Туда к нему вскоре (29—30 мая) прибыл Константин Беззубцев. В приказе, посланном им на Вятку, был установлен срок явки вятчан под Казань: «от того дни полчетверты недели», то есть 25 дней. Несомненно, воевода указал вятчанам какую-то точную дату их явки. Таким сроком обычно был крупный церковный праздник. В середине 20-х чисел июня это могло быть только Рождество Иоанна Предтечи (24 июня). Далее в летописях сообщается, что Константин Беззубцев ждал ответа от вятчан не один, а два установленных срока («стоял другую полчетверты недели») (31,283). Новый срок истекал 19 июля. Исходя из того же календарного принципа, можно думать, что воеводы решили ждать вятчан до «Ильина дня» (20 июля). Это был последний день их пребывания на Ирыхове острове. Наутро следующего дня (пятница* 21 июля 1469 года) русское войско ушло вверх по Волге к Нижнему Новгороду. Согласно летописям, они плыли весь этот день. Заночевав где-то на берегу, утром в субботу отплыли дальше. Но тут состоялась их роковая встреча с касимовской «царицей», после которой они продолжили путь до ночлега под Звеничем Бором. Там воины провели ночь с субботы на воскресенье. А наутро (23 июля) их атаковала татарская погоня...
В то время как воинство Ивана Руно, налегая на весла, уходило от Казани к Нижнему Новгороду, «северная» рать, потерявшая много времени в переговорах с вятчанами, только еще спускалась вниз по Каме. От местных жителей ратники узнали, что между Москвой и Казанью заключен мир и стоявшие под городом русские войска в связи с этим ушли домой. Едва ли это была «заведомая дезинформация» (54, 91). Для сельских татар два события, случившиеся почти одновременно (весть о заключении мира, принесенная в Казань «царицей», и уход русской рати от города), естественно соединились причинно-следственной связью.
Понадеявшись на мир, воевода «северной» рати князь Даниил Васильевич Ярославский решил сберечь время и вернуться домой не северным путем, через Вятку, а более коротким и удобным: до устья Камы, а оттуда мимо Казани вверх по Волге. Это решение князя Даниила стоило жизни ему самому и сотням его воинов. Мир с Казанью действительно был заключен. Вот только о нем и его отряде там ничего не говорилось. Иван III признал право хана беспощадно расправляться со всякого рода разбойниками, нападавшими на его владения с территории Руси...
В устье Камы войско князя Даниила, ядро которого составляли устюжане, ожидала западня. Татары, загодя предупрежденные о приближении отряда, перегородили Волгу кораблями, связав их между собой. Русские воины на своих насадах пошли на прорыв. Началась жуткая рукопашная схватка на судах. Каждый дрался как умел. Какой-то удалой князь Ухтомский прыгал с судна на судно и крушил врагов огромной дубиной-ослопом. Другой упомянутый летописью воитель, Григорий Перхушков (не тот ли, что был посажен в темницу за взяточничество в 1458 году?), сумел проскочить через заграждение и, невзирая на кипевшую битву, погнал свой насад вверх по реке. В итоге только часть русского войска прошла мимо Казани и добралась до Нижнего Новгорода.
Отсюда они послали в Москву к великому князю гонца с рассказом о своих подвигах. Иван III поначалу решил ограничиться лишь символической наградой для храбрецов. 
Он послал им свою золотую монету. Такие монеты чеканились в небольшом количестве и служили своего рода наградными знаками. Устюжане отдали «деньгу золотую» попу Ивану, ходившему с ними под Казань, с наказом «Бога молить за государя и за все воинство» (37, 47). После этого они послали в Москву нового гонца с просьбой о более серьезном пособии. Вероятно, им стыдно было возвращаться домой с пустыми руками, а все трофеи после схватки под Казанью остались в руках татар. Но государь и на сей раз отделался монетой, доставшейся тому же попу Ивану. Лишь после третьей, отчаянной просьбы устюжан государь вдруг подобрел и велел послать удальцам из своих кладовых 300 комплектов одежды (баранья шуба, однорядка и сермяга), 300 луков со стрелами, 300 пудов масла и изрядный запас муки. Неожиданная щедрость князя Ивана имела свои причины. К этому времени он уже принял решение о новой войне с ханом Ибрагимом. Теперь ему вновь понадобились храбрецы. Княжеские дары устюжанам предстояло «отработать». Им велено было вновь идти на Казань. На сей раз — в составе большого московского войска, которое возглавлял брат Ивана III князь Юрий Дмитровский...
Поход московского войска на Казань осенью 1469 года выглядит довольно странно после сообщения о мире, заключенном сторонами в июле того же года. Однако такой поворот событий вполне объясним. Хан Ибрагим был воодушевлен успешным отражением сразу двух русских ратей: Ивана Руно и Даниила Ярославского. Возможно, он получил веские доказательства того, что и та и другая рать действовала по приказу Ивана III. В итоге хан предпринял какие-то враждебные по отношению к Руси действия, которые и стали поводом для новой войны. Судя по всему, главным пунктом спора было возвращение татарами русских пленников, содержавшихся в Казани. Все они являлись собственностью местных вельмож и купцов. Работорговля была одним из главных источников доходов для казанской знати, которая в связи с этим искала любых поводов для отклонения мос¬ковских требований о возврате пленных. Склонить этих людей к благоразумию могла только прямая угроза из жизни.
Война нужна была теперь и Ивану III. Помимо вопроса о пленных, великий князь был озабочен укреплением своего престижа. Следовало наказать хана Ибрагима и заставить его соблюдать договор с Москвой. Кислую оскомину оставили и летние события. То, чем закончились рейды Ивана Руно и Даниила Ярославского, нельзя было назвать поражением Москвы. Оба отряда действовали как бы самостоятельно, по собственному почину. Но и тот и другой из-за уклончивости вятчан, несогласованности действий и некоторой опрометчивости предводителей не смогли выполнить свою задачу так, как она ставилась великим князем. Большие потери, которые понесли оба отряда, бросали тень на репутацию самого Ивана III. В том, что именно он стоял за всеми этими рейдами, на Руси мало кто мог усомниться.

( Comments |Comment on this)