Мой жж френд rolko@lj  (спасибо!)прислал мне ссылку на книгу Троцкого, где тот пишет о своем первом воспоминании.  Вот отрывок: " Наиболее твердо осталось в памяти такое происшествие: я с матерью в Бобринце, в семье Ц., где есть девочка двух или трех лет. Меня называют женихом, девочку -- невестой. Дети играют в зале на крашеном полу, потом девочка исчезает, а маленький мальчик стоит один у комода, он переживает момент остолбенения, как во сне. Входит мать с хозяйкой. Мать смотрит на мальчика, потом на лужицу возле него, потом опять на мальчика, качает укоризненно головой и говорит: "Как тебе не стыдно"... Мальчик смотрит на мать, на себя и затем на лужицу, как на нечто ему совершенно постороннее. "Ничего, ничего, -- говорит хозяйка, -- дети заигрались". Маленький мальчик не испытывает ни стыда, ни раскаяния. Сколько ему тогда было? Должно быть, два года, но, может быть, и три».

Итак, что же мы видим? Увлеченность непостижимой, таинственной сценой, умение уйти в это состояние всей глубиной души, перестать соображать рассудком и чувствовать душой. Что же противостоит такому умению? Жесткий, холодный, трезвый, рассудочный взгляд на жизнь. Собственно, это и есть парадигма жизни Льва Троцкого. В одном состоянии он организовывал революции, создавал Красную Армию, а во втором он непременно «пускал лужу» и проигрывал дело. Подумать только, он уехал отдыхать, когда Ленин уже на ладан дышал и не приехал на его похороны! Он допустил, чтобы его сняли с поста наркомвоеномора, а потом выгнали из СССР.

Кстати, то, что он стал писателем, как раз находится в русле его смысла жизни- писатель должен увлекаться своим материалом. Поэтому его книги еще волнуют людей.

А вот то, что его убили – это «вина» не его смысла жизни. Тут виноват смысл жизни Сталина – вождь если уж бил, то от души и до конца.  Подробнее- парой постов выше.

Кстати, кто хочет разобраться со смыслом жизни Троцкого поглубже, то вот еще детские воспоминания- все они на один манер, что, собственно, говорит о том, что моя теория верна:

«Около того же времени я наткнулся на гадюку, гуляя с няней в саду. "Гляди, Лева, -- сказала няня, показывая что-то блестящее в траве, -- табачница зарыта в земле". Няня взяла палочку и стала раскапывать. Самой няне вряд ли было больше шестнадцати лет. Табачница развернулась, вытянулась в змею и с шипением поползла по траве. "Ай! ай!" -- вскричала няня и, схватив меня за руку, быстро побежала прочь. Мне было трудно переставлять быстро ноги. Захлебываясь, я рассказывал потом, как мы думали, что нашли в траве табачницу, а оказалась гадюка. Вспоминается еще ранняя сцена на "белой" кухне. Ни отца, ни матери дома нет. В кухне, кроме прислуги и кухарки, их гости. Старший брат, Александр, приехавший на каникулы, вертится тут же. Он становится обеими ногами на деревянную лопату, как на ходули, и долго пляшет на ней по земляному полу кухни. Я прошу брата уступить мне лопату, делаю попытку взобраться на нее, падаю и плачу. Брат поднимает меня, целует и на руках уносит из кухни. Мне, должно быть, было уже года четыре, когда ктото посадил меня на большую серую кобылу, смирную, как овца, без седла и без уздечки, только с веревочным недоуздком. Широко раскорячив ноги, я обеими руками держался за гриву. Кобыла тихо подвезла меня к грушевому дереву и прошла под веткой, которая пришлась мне по животу. Не понимая, что это значит, я съезжал по крупу вниз, пока не шлепнулся в траву. Больно не было, но было непостижимо.»